– Намджун-а? – Юнги тихо стучится и заглядывает, приоткрыв дверь, но в комнате пусто. Где-то за спиной дальше по коридору слышно шум и плеск воды – значит скорее всего в душе, так как телефон и блокнот на месте. Мин заходит внутрь, оглядываясь, и решает подождать Джуна здесь. Разговор важный и ему надо видеть чужие глаза и то, что в них. Он хочет понять. Или если не понять, то хотя бы попытаться.

Юнги плюхается на постель и устало выдыхает. Время медленно утекает сквозь пальцы, пожалуй, даже слишком медленно, медленнее, чем обычно. Проходит пять минут, потом еще десять. Он никогда не жаловался на терпение, но почему-то сейчас у него зудят руки от желания чем-то их занять (наверное из-за того, что он нервничает). А телефона нет – отдал Чимину, тот хотел скачать какую-то игрушку, но у самого памяти не осталось, так что он одолжил чужой.

От скуки Мин берет извечный блокнот, который в последнее время лидер таскает с собой, почти не выпуская из рук, и открывает его на первой попавшейся странице. Раньше он тоже так делал, чтобы посмотреть, что Намджун сейчас сочиняет и обычно тот был не против. Но вот сегодня делать этого явно не стоило.

У Юнги волосы на затылке встают дыбом, а глаза округляются, когда до него доходит смысл текста. Он листает страницы, вчитываясь в написанное, и с каждой секундой все больше и больше потеет от стыда. У него появляется чувство, что он копается в чужом грязном белье, отчего руки мелко дрожат. Вроде ничего такого нет, но слова отчего-то кажутся глубоко личными и не предназначенными для чужих глаз, поэтому Мин поспешно захлопывает злосчастную книжечку и кладет на место, подскочив с постели.

– Что я только что прочитал? – вопрошает в пустоту помещения и летит в коридор, а оттуда и в комнату Джина. – Хен! – буквально вваливается внутрь, даже не постучавшись, и смотрит на старшего вытаращенными глазами.

Сокджин дергается и роняет на пол футболку – переодевался:

– Твою мать, Юнги! Ты меня напугал, – наклоняется, подбирая одежду, и быстро натягивает на себя. – Стучаться не учили?

– Хен, я только что!.. – захлопывает рот и оборачивается. Из ванной все еще слышен плеск воды и шум. Мин заходит внутрь и тихо закрывает дверь за своей спиной. – Я только что читал блокнот Намджуна, – неловко поджимает нижнюю губу. – Тебе надо это увидеть.

– Что? Зачем? – он подходит ко столу и садится в свое кресло, крутясь и беззаботно смотря в потолок. Говорить и думать о Джуне не хочется – день начался хорошо и портить его нет никакого желания.

– Блять, да ты не понимаешь, – подлетает к нему и останавливает кресло, хватает за руку и тащит на себя. – Идем.

Юнги никогда не был таким возбужденным и смущенным одновременно, обычно он более сдержанный в проявлении эмоций, но не сейчас. Такое чувство, что его что-то напугало и заставило краснеть одновременно.

– Да ладно-ладно. Только отпусти, – кое-как отцепляет от себя чужие пальцы. – И что там такого? – абсолютно спокойно выходит и идет к знакомой двери. Но спокойствие это напускное. Все внутри поджимается в судорожном воспоминании боли и дрожит от страха.

Прошел месяц. Целый месяц они с Джуном делают вид, что все отлично и что они, как и раньше, дружат так, что аж в десна долбятся, вот только это не так. Совсем не так. Все похерено к чертовой матери и напряжение между ними даже бензопилой не разрежешь. Сокджин сторонится лидера, увиливая от диалогов и контактов с ним, а тот в свою очередь смотрит на него «побитым щенком» по словам Чимина и боится к нему лишний раз обратиться. И это ненормально. Это влияет на отношения и атмосферу в группе, мешая мемберам отдыхать и расслабляться в обществе друг друга. Они должны быть сплоченной командой, семьей, но фальшивые улыбки Джина и виноватые глаза Намджуна никак делу не помогают. Их проблема разрослась до таких масштабов, что они все боятся друг другу в глаза смотреть, чтобы не сказать чего лишнего. Хосок с Тэхеном стараются улыбаться и разряжать атмосферу, но если оба старших Кима находятся в одной комнате – это просто невозможно. Поэтому когда один из них уходит, а еще лучше оба, то все выдыхают с облегчением.

– Вон, на столе лежит, – Юнги пихает его внутрь. – Оставлю тебя, – и испаряется также быстро, как появился.

– Что за чертовщина? – бурчит под нос и берет блокнот в руки, разглядывая его. Он совсем новый, но уже будто бы потрепанный от частого использования; если смотреть на страницы с боку, то видно, что они исписаны и идут волнами.

Джин опускает взгляд на заправленную постель. Он наклоняется и ведет ладонью по покрывалу, на секунду закрывая глаза и вспоминая, как они целовались на нем и спали под ним, крепко обнявшись и сплетя ноги; неуверенно садится, затылком чувствуя, как у него за спиной бегут их совместные воспоминания, которые, должно быть, имеют ценность только для него одного.

Сокджин открывает блокнот, который так перепугал Юнги и навел шуму, и смотрит на первую исписанную до боли знакомым почерком страницу.

«Ким Сокджин. Kim Seokjin. Сокджин. Джин.

Сонбэ. Хен. Старший.

Милый. Сладкий. Котенок.

Малыш. Детка. Джинни.

Сахарок. Дорогой. Солнышко.

Булочка. Мышонок. Мой хороший.

Золото. Чудо. Лапочка.

Сокровище. Любимый. Родной».

«Я могу касаться на тебя?»

«Mignonne. Camomille. Sucré. Minou. Soleil. Sucre. Miracle. Meilleur. Originaire de. Favori. Originaire de».

«Я могу смотреть на тебя?»

«Süß. Kamille. Süss. Kätzchen. Sonne. Zucker. Wunder. Am besten. Einheimisch. Favorit. Einheimisch».

«Я могу дышать рядом с тобой?»

«Lindo. Manzanilla. Dulce. Gatito. Sol. Azúcar. Milagro. Mejor. Nativo. Favorito. Nativo».

«Я могу касаться того, чего касался ты?»

«可愛い。 カモミール。 甘い。 キティ。 太陽。 砂糖。 奇跡。 一番。 ネイティブ。 お気に入り。 ネイティブ。»

«Я могу думать о тебе?»

«可爱的。 洋甘菊。 甜的。 猫咪。 太阳。 糖。 奇迹。 最好的。 本国的。 最喜欢的。 本国的。»

Он просто не понимает половину, а у некоторых строчек не может понять даже что это за язык, но каждая буква и иероглиф были старательно и аккуратно выведены. И так несколько листов подряд.

Какого черта?

«Разрешишь ли ты мне хоть что-нибудь, Джин? Нет? А если я встану на колени и буду умолять тебя? Сможешь ли ты дать мне хотя бы каплю из океана, на который способен? Хотя бы чуть-чуть. Хотя бы воздух, который тебя касался. Могу я смотреть в твои глаза, которые больше никогда не обратятся на меня, и представлять, что они любят меня? Твои глаза. Что они смотрят также обеспокоенно, как и раньше, что они окутывают меня и утаскивают в глубину? Можно мне коснуться земли в том месте, где ты ходил? Я могу представить, что ты меня обнимаешь? Что целуешь. Как раньше. Просто представить. Большего не нужно».

Джин переворачивает страницу.

«Можно я буду плакать? Плакать и представлять, как ты утираешь мне слезы. Как аккуратно касаешься моей щеки своей теплой рукой, как гладишь по лицу и голове, пытаясь успокоить.

Можно я возьму твою футболку? И буду обнимать ее, думая о тебе и твоих руках на моих плечах. О том, что твой запах въедается в мою кожу. Я буду прятать ее. Ты никогда о ней не узнаешь, но можно?»

Несколько раз хлопает глазами и смотрит на намджунову подушку. Он пускает под нее руку, подлазит под покрывало, чувствует тонкую стопочку и тянет ее на себя. Его футболка. Его домашняя футболка, светло-розовая, старая поношенная и абсолютно идиотская, но любимая. Так вот она где. Он ее все же не выкинул.

Следующий лист представляет из себя тучу слов: больших, маленьких, печатных, прописных, аккуратных, кривых, смазанных и ровных. Сокджин вглядывается в это черное пятно.

«Джин Сокджин Джинни Ким Сокджин Джин Ким Скоджин Джин Джинни Джин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джинни Джинни Джин Сокджин Джин Джинни Джин Сокджин Джинни Ким Сокджин Джин Ким Скоджин Джин Джинни Джин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джинни Джинни Джин Сокджин Джин Джинни Джин Сокджин Джинни.Ким Сокджин Джин Ким Скоджин Джин Джинни Джин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джинни Джинни Джин Сокджин Джин Джинни Джин Сокджин Джинни Ким Сокджин Джин Ким Скоджин Джин Джинни Джин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джинни Джинни Джин Сокджин Джин Джинни Джин Сокджин Джинни Ким Сокджин Джин Ким Скоджин Джин Джинни Джин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джин Джин Джин Ким Сокджин Джинни Джинни Джин Сокджин Джин Джинни».

Местами можно разобрать лишь отдельные буквы. Его имя тонет в черно-серой кляксе и Джин понимает, что Намджун кажется… плакал? Он бесчисленное количество раз писал его имя и плакал, роняя слезы на исписанную бумагу. Его руки дрожали, из глаз бежали соленые капли, а он продолжал писать. Не смотря ни на что писать, будто звал его, но не мог выдавить из себя ни звука и оставалось только писать.

По спине бегут мурашки, а низ живота сковывает от страха и он переворачивает страницу.

«Люблю смотреть в твои глаза. Наверное, я кучу раз про них писал, но это правда. Твои глаза. Боже, как я их люблю. Всегда любил. Когда я впервые тебя увидел, у тебя был такой взгляд, что у меня сердце ушло в пятки. Столько лет прошло, ты давным-давно смотришь по-другому, но я все также замираю и схожу с ума. Не верю, что ты существуешь. Человек с таким взглядом просто не может существовать. Ты наверняка просто плод моего больного воображение, а я просто сплю или вообще в коме и все то время, которое я тебя знаю – происки моего сознания, которое пытается не загнуться в одиночестве.

Посмотри на меня. Посмотри на меня. Посмотри на меня.

Прошу тебя.

Посмотри.

Умоляю.

Хотел бы поцеловать тебя в закрытые веки и столкнуться с тобой лбами. Было бы так здорово коснуться тебя, провести от кончиков пальцев до плеча и положить ладонь на шею. Почувствовать твой пульс и горячую кожу. Хочу вспомнить какого это – касаться тебя и получать касания в ответ. Ты всегда так аккуратно и неуверенно трогал мою спину. Почему-то именно ее. Будто ты боялся, что у меня там раны. Большие и кровоточащие. Отчасти ты прав. Я столько раз получал ножи в спину, что смирился с этим. Я столько раз прижимал каждого из вас к своей груди, подставляясь, что у меня на спине нет живого места. И я надеюсь, что никто из вас никогда об этом не узнает. Но когда ты касался меня, то раны будто заживали. Они переставали болеть. Я вспоминал зачем я все это делал, ради кого и становилось так… хорошо. Рядом с тобой всегда хорошо и легко. Даже если ты бьешь меня, задевая самые больные мои места и указывая на мои недостатки, я готов это принять, потому что это ты. От тебя это как награда, потому что ты особенный. Всегда им был. Такое чувство, что когда я родился, ты уже был таким для меня. С самого первого моего вздоха».

У Сокджина перехватывает дыхание. Он жмурится и считает до пяти. Потом открывает глаза и читает дальше.

«Хочу трогать тебя. Везде. И целовать тоже везде. Хочу коснуться губами каждого миллиметра твоего тела, сожрать тебя изнутри, влезть в твою кожу и быть к тебе максимально близко. Хочу пахнуть тобой и оставить следы зубов на самых видных местах. Хочу, чтобы ты въелся в меня, пометив. Хочу, чтобы ты трахнул меня в глотку, оставляя во мне частичку себя. Чтобы втер в кожу свою сперму и я стал твоим. Хочу тебя. Полностью. Хочу быть твоим. Полностью.

Хочу. Хочу. Хочу.

Хочу.

Джин, я так хочу тебя.

Себе.

До самого конца.

Мне жаль.

Прости.

Ты сможешь меня простить?»

Джин чувствует как отчаянно у него краснеют уши, язык прилипает к небу и пересыхает горло:

– Наверное это Юнги и прочитал, – задумчиво и смущенно смотрит как у Намджуна скачут строчки. Должно быть он нервничал, пока это писал.

«Так хочется, чтобы ты взял меня за руку и забрал себе. Чтобы обнял».

«Возьми меня.

Забери себе.

Пожалуйста».

«Ким Сокджин. Сокджин. Джин. Сонбэ. Хен. Старший. Милый. Сладкий. Котенок. Малыш. Детка. Джинни. Сахарок. Дорогой. Солнышко. Булочка. Мышонок. Мой хороший. Золото. Чудо. Лапочка. Сокровище. Любимый. Родной».

«Родной».

А дальше бесконечная кутерьма ласковых прозвищ и его имени. Заполнена лишь половина. Сколько еще Намджун не написал и не рассказал? Сколько он думает и держит в себе? Как много он чувствует и молчит? Джин не знает. И скорее всего не должен был узнать…

Дверь открывается и в комнату заходит Джун. На нем бесформенные домашние штаны и больше ничего. Он весь красный и мокрый, от шеи и ключиц через грудь до низа живота бегут маленькие капли. От него даже на таком расстоянии разит чем-то чистым и свежим. Он напевает себе под нос и сушит волосы полотенцем, которое закрывает ему обзор.

Сокджин молча смотрит на него.

Намджун кидает полотенце на постель и зачесывает волосы назад. Только после этого он понимает, что в комнате не один.

– Хен? – даже вздрагивает от неожиданности. – Что ты тут делаешь? – неловко улыбается, а потом опускает глаза вниз, замечая в чужих руках раскрытый блокнот. Улыбка застывает на лице гримасой ужаса.

Джин встает, выпрямляясь, закрывает эту исповедь и показывает Джуну обложку, держа прямо перед его лицом то, что он надеялся никто и никогда не узнает:

– Скажи мне. Что это такое?

У Намджуна все внутри холодеет и ухает вниз. Он пропал.