После полутьмы студии закатное солнце бьет в глаза. Андрей жмурится, пытается проморгаться. Стучит себя по карманам — пусто. Где же…
Во дворе в садовых качелях растёкся Миша. На груди устроилась Бусинка, он даже придерживает ее ладонью за задницу, чтобы не сползала. Эти двое неплохо поладили, хоть Миша этого и не признает. То соплей назовёт, то костюмчики начнёт высмеивать. Но вот, сидят, голубки.
— Курилку мою не видел?
— Нахрен мне твоя сосалка? — Миша лениво приоткрывает глаза.
Андрей, подходя ближе, уже чувствует запах сладковатого дыма. Даже не сомневаясь в своём предположении, он лезет в карман худи Миши. И, конечно, достаёт оттуда курилку. Потревоженная Бусинка поднимает голову.
— Жижа – говно, — бессовестно сообщает Миша. — Возьми что-нибудь посвежее.
— Тебе надо, ты и бери.
Миша даже не огрызается в ответ, опять закрывает глаза. Андрей косится на него, не может не пялиться время от времени. То ли проверяя реальность происходящего, то ли пытаясь насмотреться. За всю жизнь по понятным причинам насмотреться на трезвую версию Миши не успелось.
В голове мелькает грешная мысль: может, это все неправильно? Может, есть люди, которым не нужна спокойная долгая жизнь. Миша не похож на самого себя, сидит бледной хмурой тенью себя прошлого. Давно ещё как-то Агатка сказала, до ухода Андрея из КиШа: не приспособлен Горшенев для обычной жизни, завянет.
И наблюдать это увядание было сложнее всего. Что тогда, что сейчас. Говорить друг с другом у них получается еще не очень. О серьезном нет сил, о ерунде — глупо. Вот и ограничиваются чем-то бытовым. А больше молчат. Молчать рядом научились быстро и, кажется, вполне искренне.
Так начался хрупкий мир. Или перемирие, чтобы накопить силы на новый виток выяснения отношений. А, может, Андрей заигрался в тот самый театр одного актера, предложенный Мишей. Сложно дать этому определение, как и всему между ними. Но иногда Андрею кажется, что они не дружат, а меланхолично курят на могиле своей дружбы. Давно похоронили, отболело, не жаль. Цветочки вот к датам носят.
Думая об этом, Андрей прекрасно понимает: пиздит сам себе. Дружбу они похоронили заживо и теперь переглядываются, как сообщники. Не знают, куда деть окровавленные лопаты. Оба понимают, что сделали. Оба делают вид, что нет. Таскаются теперь на место общего преступление непонятно зачем. Андрей вздыхает, Миша поворачивает к нему голову. Судя по лицу, что-то похожее и в его башке творится.
Всё-таки Андрею приятно, что Миша пришел к нему. Всегда был как кот: умирать, так где-нибудь подальше от дома, чтобы никто не нашел. То, что Миша вернулся не жить, а именно умирать, Андрей не произносит даже в мыслях. Хотя ощущение сохранялось именно такое. Не в смысле, что он тут вот-вот откинется прям на садовых качелях (что тоже не исключено), а в смысле, что он как будто жизнь свою дальше не видит. Хотя театр, группа, семья – фулл-хаус какой-то с завязкой и восстановлением отношений с Андреем в придачу. О подробностях перезапуска TODDa он не спрашивает. О планах на КиШ — тоже. За время реабилитационной эмиграции в штаты Миша возвращался выступить считанное количество раз. Новых альбомов не было (были, написанные Ренегатом), о каком там развитии речь? Но Андрей не позволяет себе думать об этом дольше секунды.
Из неприятного только то, что Ольга вдруг опомнилась. Поняла, что торчок – даже в ремиссии – отец на два из десяти исключительно за любовь к дочерям. Видеться с девчонками дает, но только после тщательного осмотра зрачков. Как будто она что-то в этом понимает. Подозрительное неведение для жены Михаила Горшенева. Миша оскорбился, наверное: он не навредил бы Насте с Сашей даже в худшее время, а сейчас-то…
Вот и получается, что Мишин привычный мир не то чтобы рухнул, нет. Его скорее медленно, но верно слизало волной, как песчаный замок.
Пока невеселые мысли роились в голове, Андрей не разрывал зрительного контакта. Он ни на каплю не сомневается, что думали они об одном и том же. Только произнести подобное вслух ни один не решится даже под дулом пистолета.
— Как репетиция? — спрашивает Андрей.
— Нормально, — отзывается Миша. — Я опять стекло случайно разбил.
Андрей фыркает, трет ладонью лицо. Эти редкие моменты прежней ебанцы радуют больше, чем должны. Миша тоже хихикает, перетекает чуть в сторону и оказывается головой у Андрея на плече. От чужих волос пахнет каким-то хитровыебанным многоступенчатым уходом. Бусинка ворочается и переползает ровно между ними, неудобно мостится, носом утыкаясь Мише в небритую щеку.
***
Лина, кажется, ее зовут Лина. Андрей не уверен, и ему смертельно похуй. До спальни они не дошли, остановились на диване в гостиной. Волнистые каштановые волосы рассыпаются, щекочут лицо. Лина пластично выгибается под руками, целует-кусает шею Андрея. Он мнет мягкие бедра, про себя благодаря девочку за инициативность. Может, так и останется сверху? Кайф же.
Наверное, зря притащил ее домой, все-таки, ну, дом. Обычно Андрей вез в отель случайных пассий, на которых сваливались отголоски былого неуемного либидо. Но в этот раз все вышло слишком быстро. Андрей по доброте душевной подвозил нескольких девчонок, которых взял на запись бэк-вокала в новой песне. Им вроде как было по пути. Лина осталась последней. Если подумать чуть дольше, наверное, не случайно. Андрей к таким подаркам жизни относился с юношеским энтузиазмом, поэтому даже не подумал про отель, до дома было ближе.
До сознания запоздало доходит, что прозвучавший “где-то там”, в реальности, хлопок – это звук закрывшейся двери. Андрей каменеет. Миша бесшумной тенью пересекает гостиную, останавливается в метре от них. Кивает в знак приветствия, будто вообще ничего не происходит. Еще лежащую на полу блузку Лины обходит тактично так. Миша берет со столика курилку и уходит в сторону двери во внутренний двор. Еще один хлопок, и только на этот раз Лина чувствует неладное.
Кажется, Андрей смотрит в одну точку несколько часов. Он не помнит, под каким предлогом выпроваживал Лину, как приводил себя в порядок. Не понимает, почему так паршиво и совсем не хочется пересекаться с Мишей. Они тыщу раз же заставали друг друга за сексом, парочку раз даже за дрочкой. Сейчас-то что изменилось? Типа, ему уже не к лицу и не по летам? Миша с внутреннего двора так и не возвращается. Он полюбил зависать там, лежа на качелях.
Андрею бы разобраться, когда и почему Миша что-то полюбил в его доме. Но есть у того одна особенность: умение куда угодно влезть без мыла. Вот Андрей смотрит на Мишу почти как на незнакомца. Было что-то, да, давно и неправда. А вот уже покупает новые тарелки, потому что в доме, где постоянно присутствует Миша, посуда — это расходный материал.
Сначала Миша по-честному искал поводы. Тупые, неправдоподобные, но как-никак приличия соблюдал. То заново поговорить о правах на песни, что было сделано уже годы назад. То “Андрюх, прикинь, шо твоё у себя нашел, привезти вот решил”. Потом поводы начали мельчать, пока не исчезли вовсе. Миша просто приехал и сел на полу в гостиной играть с собакой.
Здесь бы Андрею уже всерьез насторожиться. Ну, знает же, чем дело пахнет. Но признаётся себе, что влип, только когда запихивает в стиральную машину два комплекта постельного белья. Миша почти всегда периодически ночует в гостевой спальне. Ничего из этого они не обсуждают. Магия пропадет, если начать говорить о ней вслух.
Возможно, секрет их взаимопонимания кроется в том, что ни один из них никогда не был цельной личностью. Они даже не половинки одного человека, а ебанутые пазлы без картинки. По очереди спасали друг друга, уравновешивали, дополняли. Сегодня Андрей оттаскивает Мишу от края крыши, завтра Миша связывает Андрея, чтобы тот не полез громить номер отеля. Если их растащить по углам, истекут кровью, потому что…
Миша опускается рядом на диван, на Андрея не смотрит.
— Я текст написал, но говно какое-то походу, — говорит он. — Посмотришь, а?
— Угу.
Миша протягивает телефон с открытыми заметками. У него появился-таки долгожданный Айфон. Правда, в толстом бронированном чехле и с защитным стеклом. Ну, и Миша редко выносит его за пределы дома. Чаще всего гоняет с неубиваемой Нокией. Андрей берет в руки трансформерского монстра, пробегает строчки глазами. Действительно, хуета.
— Херня? — по лицу считывает Миша.
— Полнейшая, — подтверждает Андрей. — Но идея прикольная, давай докрутим?
Не теряя времени, Миша уходит в студию. Возвращается уже с гитарой и скетчбуком Андрея в руках: знает его старомодную любовь писать тексты ручкой по бумаге.
Они ковыряются в новой песне до поздней ночи. Выходит похоже на классический КиШ. Возвращение Миши к “сказочкам” выглядит подачкой. Похоже чем-то на «Двое против всех», только про двух рыцарей, которые идут спасать одну принцессу от дракона.
Это и хорошо, и больно одновременно. Из прорванной канализационной трубы в душе Андрея хлещет под напором, срывая чугунный люк договора с самим собой: не начинай этот разговор сначала.
— Блять, опять ты это сделал, — не выдержав, констатирует Андрей.
— Что?
— Ты моими руками свои идеи толкаешь. Считаешь меня передумавшим рыцарем?
— Это вообще не про нас, — отпирается Миша.
— Ага, да в наших песнях вообще никогда ничего про нас нет. Заебало меня быть Сирано.
— Ты меня ща изящно тупым назвал? — губы Миши растягиваются в улыбке.
— А, может, красивым? — в тон ему отвечает Андрей, мгновенно жалея. На этот тонкий лед они не то что не ходили, даже не смотрели. Сам Андрей в этот уголок своего сознания не суется.
Миша затягивается мятным дымом – да, Андрей сменил жижу, но это потому что сам захотел чего-нибудь новенького – и отвечает не сразу.
— Не, вот красивым из нас всегда был ты.
— Ой, еще скажи, что ты от недостатка внимания когда страдал. Всегда к тебе сильнее липли.
Правда же, все время существования КиШа Мише доставалось больше внимания. От фанатов, коллег, женщин. Андрей не завидовал, вообще нет. Он восхищался вместе со всеми. И это было легко. Потому что пока кто-то смотрел на Мишу, Миша смотрел только на него. Стихи Андрея, мир Андрея, Андрюша-Дюш-Княже. Наверное, поэтому так сильно ранило то, что началось позже. Андрея и так недолюбливали. А тогда Миша просто возглавил его хейтеров, выдал им индульгенцию и аргументов в придачу.
Миша молчит. Есть в этом молчании что-то большое невысказанное. Но разбираться с этим Андрей желанием не горит. У него своего такого хватает.
Трубу разрывает окончательно.
— Я всего лишь бэк-вокал и похуй, что я на студийках не меньше тебя пою. Мне можно заглушить микрофон, просто потому что. Я не панк-рок. Я предатель и ушел, чтобы денег грести в одну рожу. Или потому что всегда завидовал тебе, тесно мне было с такой звездой на одной сцене.
Андрей говорит это так, будто оно и не болит совсем. Спокойно, почти без претензии. Нет никакой рваной раны, вы чего.
— А в это время лучший друг, та самая родственная душа, вторая половинка организма… — продолжает Андрей. — Вот он еще говном на интервью поливает, подначивает всех, кто тебя ненавидит.
— Я много какой хуйни по пьяни городил, что теперь, слушать меня? — ворчит Миша. — Я так не думал никогда.
— Что у трезвого на уме… да и все, бля, забыли. Нахуй я вообще это опять разворошил.
— Без твоих текстов КиШа бы не было.
— Неправда. Может, вместо была бы Контора с большим упором на музыку. Все, Мих, закрыли тему.
И Миша действительно замолкает. Фотографирует получившийся текст, продолжает бренчать на гитаре.
Если честно, Андрей ждал, что Миша выскажется как-то про Лину. Скорее даже надеялся на это. Ему хотелось получить реакцию. Если не ревность, то… ну, хоть что-то?
“Смотри, я кому-то интересен! Моя жизнь не остановилась без тебя. Что бы я там ни ляпнул на интервью, что бы ты себе ни надумал после него. Я не ждал тебя всю жизнь и не начну”.
Ждал.
Миша равнодушно перебирает аккорды, мычит вокальную партию, подсматривая в скетчбук. А потом встает и уходит в студию. Что-то нащупал, значит. Утром покажет. Недосказанность между ними как будто только множится. Ничего нового.
Андрей уходит спать.