Маленькая покосившаяся часовня на ладан дышала.

Крыша, великим Божественным чудом, не иначе, ещё не сорванная ветром, зияла прорехами площадью бо́льшими, чем сам настил. Косыми линиями-ножами в них вонзался свет. И стлался сверху вниз непрерывным потоком. Высвечивая взвесь пыли и жаркой плёнкой прикипая к плечам единственного посетителя, в конце своего пути он расщеплялся в разломах давно прогнивших досок; бесславно стопорился в засохшей грязи. В конце своего пути Николас ощущал себя таким же расщеплённым. Таким же иссушенным и грязным. О, блядь, да ладно? Интересно, почему.

Если бы не этот свет, быть часовне бесцветно-серой и мёртвой, точно давно позабытый склеп.

Если бы не Вэш Ураган, Ангел Низверженный, Низложенный и Нечистый, быть Николасу…

– Да пошло оно всё нахер, – скрипнул зубами Николас, крепче стискивая в ладони чётки, ещё ниже склоняя голову перед вогнанным в разлом досок «Карателем». И продолжил прерванную ранее молитву: – Поведай мне, Господи, все повеления Твои, я же обещаю исполнять их и с любовью приму всё, что мне будет послано Тобою. – С волос на пол медленно спланировал пурпурный лепесток. – …Да пошло оно всё нахер!

– Интересные у тебя молитвы, парниша, – откуда-то сзади флегматично щёлкнул зажигалкой Роберто. – Ты точно ничего не напутал?

– Тебя спросить забыл, – лязгнул зубами Николас, с досадой пряча чётки и распрямляясь.

Сегодня его вера была особенно слабой, неустойчивой – даже помолиться как положено не вышло. И не в старике Роберто было дело, отнюдь. Брат Легато, больше прочих радеющий за чистоту помыслов и обязательное исполнение ритуалов, не касаясь руками переломал бы ему за такое ноги – чтобы с колен не вставал до тех пор, пока озарение, Божья милость, не снизойдёт на него, грешника, и не укрепит в вере. И правильно бы сделал.

Иногда Николасу его действительно недоставало. И его, и его жёстких, но действенных мер: глядишь, и не свернул бы с истинного пути, указанного всевидящим «Оком», и не вляпался бы в то, во что вляпался. В очевидное дерьмо. По самые, блядь, уши.

– Что за херню ты учудил, парень? – прислонился спиной к покосившейся стене Роберто. Взмахнул рукой с сигаретой, видимо, пытаясь очертить белой дымной полосой ту самую «херню». – Нас теперь из гостиницы грозятся выселить. Что на тебя нашло?

– Это я херню учудил?! – Николас дёрнул за ремень, со звучным треском высвобождая «Каратель». – Что, малая уже всё растрепала? Или это наш Святой и Безгрешный Вэш нажаловался тебе, какой я хуёвый?

– Гм, да нет, – затянулся Роберто, из-под ниспадающих на лоб волос пристально следя за Николасом, как за дикой тварью. И правильно. Ибо нехуй. – Он сказал, что всё нормально.

– Ну так а хули ты тогда доебался, старик? – криво оскалился Николас. Забросив пулемёт за спину, он ухнул от навалившейся тяжести и решительно направился к выходу. – Сказали же тебе: всё нормально. Вот и живи дальше с этой мыслью, радуйся.

– На нём лица нет. Как и на тебе. – Роберто бросил сигарету на пол и раздавил каблуком. Вырос перед Николасом неожиданным препятствием и схватил его за плечо; удержал на месте. – Что у вас стряслось, молодёжь?

– Отвали, папаша, не видишь, молитвенное время у меня? – раздражённо сбросил его ладонь Николас. – Я делом вообще-то занят.

– Делом ты ночью занимался, – не двигаясь с места, невпечатлённо скрестил руки на груди Роберто. – Судя по голосам, с Вэшем. Не смотри на меня так, стены в гостинице картонные, а подушкой ваши стоны хрен заглушишь. Молитвы ты так громко читал бы, как трахался, глядишь, и достучался бы до своего Бога. Вы поэтому поссорились?

– Тц, тебе какое дело? – неприязненно скривился Николас и отступил назад.

– Мне, может, и никакого, а молодняк волнуется. – Вывернув карманы, из горсти мелочёвки Роберто выудил мятую пачку и протянул Николасу сигарету. – И Вэш шатается бледный как призрак. Хреново, когда такой разлад случается: шальную пулю словить – на раз, а то и чего похуже. – Свободной ладонью он многозначительно тронул собственный бок, место, где совсем недавно блестел стальным гвоздь Элендиры. – Поговори с ним нормально, тебе же не обязательно всегда вести себя как говнюк.

– На этом сеанс психотерапии можно считать законченным? – Николас сигарету не принял, и Роберто со вздохом сунул её в упаковку.

– Считай как хочешь.

– Чу́дно. Считаю, что это всё – херня из-под червя. А теперь дай пройти, старик. – И бесцеремонно протиснулся мимо, намеренно и наверняка больно задев чужое плечо своим.

Роберто больше не препятствовал.

***

В «Оке Михаила» учили: сначала не было ничего, затем появился Бог.

В «Оке Михаила» учили: в первый день Бог создал небо, землю и свет, и отделил свет от тьмы.

Но впервые в жизни в своей непреложной вере Николас усомнился. Потому что сначала был поцелуй, которого на самом деле не случилось.

Это произошло за две недели до Июльской Катастрофы, в один из тех раскалённых дней, когда не знаешь, влить в себя ещё один стакан отвратительно тёплого пива или же вынести собственные мозги калибром покрупнее. Светила жарили нещадно. Воздух дрожал, а от песка угрожающими столбами поднималось марево, и дышать становилось совсем невмоготу. Пришлось сделать привал на заправке, потому что продолжать путь в такой зной было равносильно самоубийству.

– Самоубийство – грех против Бога, единственного Господина нашей жизни, – назидательно дохнул кольцом дыма в лицо Мэрил Николас, скалясь откровенной издёвкой. А та тотчас же надула губы и отмахнулась от него. Прытко выпорхнула из машины, грохнув заедающей дверью напоследок.

Роберто уже ушёл оплачивать счёт, а заодно пополнять запасы воды и сигарет, и Мэрил очевидно увязалась за ним, наверняка с целью проследить, чтобы тот не слишком усердствовал и в пополнении содержимого фляги. Бедный старик, с таким надзором в виде мелкой занозы путь только один – в петлю. Да, водился у него грешок, но кто же был безгрешен на этой Проклятой земле? Святой Ангел разве что, да и то…

Широко распахнув дверь, из салона автомобиля следом за Мэрил выкатился и Вэш.

…да и то водился у него брат.

Который от нечего делать теперь петлял по песку, пританцовывая и что-то напевая себе под нос, и искоса поглядывал на Николаса – в то время как тот, уже расставшись с дотлевшим бычком, свирепо дробил зубами леденец, прятал ладони в карманах и изнывал от жары. Из салона он не выбирался по одной простой причине: автомобиль был припаркован в тени – остынет сам собой; а топтаться на обжигающем песке было ничуть не легче, чем сидеть в металлической клетке. К чему лишняя суета? К чему оставаться один на один с Вэшем?.. О, Господи, только не с Вэшем.

На него он старался лишний раз не смотреть, потому как беспутство это, грех и искушение – и вообще не про Николаса. Смотреть на Ангела было против правил.

А правила Ордена он, как один из клириков, усердно чтил и исполнял.

Найвс Миллионс был Божеством, Высшим Ангелом, к которому ему никогда не было позволено прикасаться. Да даже и смотреть: он помнил, как жгуче хлестнуло по груди полосой ножей, когда он неосторожно поднял взгляд и встретился им со взглядом Ангела. Николас сообразить ничего не успел, как не успел услышать посвиста лезвий и ощутить режущей боли – он просто рухнул как подкошенный на пол и встать уже не смог; лицом уткнулся в холодную плитку, внезапно влажную от крови, ещё внезапнее – от его собственной, и чуть было не истёк ею. Потому что никто не поспешил с помощью, не до тех пор, пока Ангел не покинул помещения. Это было против правил. А правила были едины для всех; исключений быть не могло, уж точно не для рядовых служителей, каким был он сам: смотреть никогда не выше лодыжек, голову не поднимать, с колен не вставать – и, Бога ради, Николас, не открывать рта.

Чего-то подобного он ожидал и от Вэша Урагана, Его брата, такого же Ангела, пусть и Отступника, – и с удивительной реальностью столкнуться оказался совсем не готов.

Неподготовлен.

Потому что брат Легато, благословляя его на Великое дело, и словом не обмолвился, что плоть от плоти Ангела окажется… идиотом, прости Господи грешника Николаса, и тех, которых отвергают строгие блюстители веры. Задание сформулировано было лаконично и чётко: выследи, вотрись в доверие и не дай погибнуть; спаси увязшее в грехе Дитя, верни Ангелу утерянного брата и в вере его укрепи.

И никаких условий больше. Никаких подробностей. Правил. Оговорок хотя бы.

Проще простого, казалось бы.

Но.

Одним своим существованием, внешней идентичностью с Богом, Вэш Ураган словно бы насмехался над церковными лекалами; и улыбался, и хохотал, и смотрелся оскорбительно не-божественным, легкомысленным настолько, что Николас ни на мгновение в эту легкомысленность не поверил. Он был в смятении. В груди фантомно тянуло глубокими разрезами, когда он забывался и поднимал взгляд, наталкиваясь на ответный – немного пытливый, немного вопросительный и как будто бы ищущий что-то в его. На Вэша Урагана смотреть, как оказалось, было можно. И это поначалу обескураживало, и грудь по-прежнему словно бы расщеплялась в местах сращения рёбер, а в глазах резь и сухое жжение рассыпались болезненным – Николас старательно отворачивался. Избегал обжигающего пламени, которым охватывало его по прихоти лживого Ангела; иногда успешно, иногда – с потерями, в которых он никогда не признался бы даже на исповеди. Потом как-то приноровился. А потом и сам Вэш приноровился ловить его косые взгляды.

Однажды они столкнулись взглядами – и Николас не отвёл своего.

«Вот же блядь», – подумалось ему в ту бесконечно долгую минуту; вместо положенного: «Господи»; вместо: «Прости и сохрани меня, отступника».

В лёгком изумлении Вэш вскинул бровь и тут же поощрительно улыбнулся. Расцвёл, заискрил слепящим. А буря ошеломительного кипящего возмущения в то же мгновение врезалась в Николаса сплошным, рикошетом отразилась от сердца и заметалась, заметалась, заметалась, роняя клочья рыхлой пены.

Вэш отсалютовал ему двумя пальцами и озорно подмигнул, прежде чем отвернуться. Как будто ничего особенного не произошло, как будто так и полагалось. Полагалось ставить себя вровень Богу, отрицающему собственную божественность. Полагалось мнить себя чем-то бо́льшим, чем грязь под его ногами. Как будто Николас имел на это право – они оба. Непростительное богохульство. До боли под ногтями стиснув в ладони ремень «Карателя», он водянисто, одними уголками губ, улыбнулся Вэшу в затылок.

Вместо того, чтобы выстрелить.

«Вот же блядь».

Он должен был выстрелить. Всё заходило слишком далеко, и предел имелся даже у стойко – по большей части – терпящего наказания Николаса. Самым страшным его наказанием стал Вэш Ураган.

Самым страшным испытанием.

Испытанием его веры.

Не для того ли брат Легато и поручил это задание именно ему?

Но вместо того, чтобы сорвать с «Карателя» ремни и осуществить задуманное, Николас лишь протёр между пальцами тот, что стискивал в кулаке, и медленно последовал за Вэшем, по давней выученности почтительно отставая от его тени на три шага.

Тогда-то всё и покатилось в Бездну окончательно.

Может, причина греховных мыслей отсюда и взяла начало – и Ангел что-то для себя решил, к чему-то пришёл, высветляя прохладной лазурью душу на дне его глаз. Может, пустить пулю, если же не в светлый растрёпанный затылок, то себе в висок, было лучшим решением уже в тот момент.

Итак, Николас томился в душном салоне, в то время как Вэш всё той же дурацкой танцующей походкой приближался к автомобилю со стороны его двери. Он остановился у открытого окна, кончиками пальцев смахнул налёт песка – и неожиданно сунулся в салон. Схватил за воротник рубашки, прищурился смешливо и довольно, как будто Николас удачной шуткой с ним поделился, и потянул на себя.

Ангельская сила как она есть – его неумолимо протащило вбок, и он ударился локтем о подлокотник, но зашипеть от раздражения и электрических нитей боли, прошивших руку от кисти до плеча, уже не успел: сухие горячие губы впечатались ему в висок.

Николас оцепенел.

«Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей, – стиснул он зубы и отвернулся, стоило губам Вэша спуститься к уголку его губ, требовательно надавить. – Пребудь со мною сегодня, направь меня на путь заповедей Божьих и удали от меня все искушения зла. – Вэш замер, не получив ответа, но затем продолжил осыпать лёгкими щекочущими поцелуями щёку, угол челюсти, шею. Раскалёнными металлическими пальцами он забрался под воротник рубашки и оттянул, отвоёвывая себе всё больше пространства. – Отеческому п-провидению Твоему, Боже, поручаю весь мир и смиренно прошу Т-тебя: ниспошли благодать Твою на святую Церковь, на верховного ее пастыря-а-ах!»

Зубы с силой сомкнулись на его шее, и слюна влажно пристала к коже, к губам Вэша, и словно бы склеила их в монолитное; в подвижное, горюче-плавкое и неотделимое – рискни и брось зажжённую спичку, посмотри, что случится. Николас не рисковал. Грудь и без того нещадно взрезало несуществующими лезвиями, так что лишний вдох сделать было невмоготу. В горле пересыхало. В голове – кроваво-красный закат в цвет плаща Вэша; под веками – он же. Автоматной очередью грохотал в висках пульс, и Николас потерял ощущение самого себя, потерял понимание, жив он или нет.

Одна лишь сдавливающая боль в груди подсказывала отдалённо: жив.

Пальцами поддев подбородок, Вэш заставил его запрокинуть голову и открыть шею; кончиком носа он плавно провёл по линии мышцы вверх и нежно прижался губами под челюстью. С тем чтобы снова ощутимо вонзиться зубами; не до крови, кажется, ещё нет. Прерывисто дыша и стискивая кулаки в карманах, Николас не протестовал, но и никак не поощрял греховного действа. Падший Ангел, он был нечист помыслами, грязен – и всё ещё был Ангелом. А Ангелам перечить запрещалось; смотреть никогда не выше лодыжек, голову не поднимать, с колен не вставать – и, Бога ради, Николас, не открывать рта.

Он и не открывал.

И поцелуя, такого, на какой очевидно мог рассчитывать Вэш, не случилось в самом деле.

Но Вэш уже разомкнул зубы, с тихим смешком подул на след укуса, и Николаса перетряхнуло от контраста температур, от прохлады, срезавшей с его кожи плотный жар и осыпавшей её терновыми мурашками. От близкого сладковатого запаха тела Вэша и его волос. От красного цвета, перекрывающего собой всё. Он панически выдернул руки из карманов, едва не порвав подкладку, и вцепился в подлокотник. А Вэш заглянул ему в лицо и вдруг подмигнул; совсем как тогда, когда они впервые установили зрительный контакт дольше, чем на доли секунды: с сияющим бесшабашным озорством, с одобрением, с, мать его, искренним неподдельным восторгом. Лизнул ему губы – и леденец раскололся во рту Николаса, рассыпался режущей болью и рассёк язык.

– Блядство, да ты ебанулся, – мучительно прошипел Николас, отрезвлённый болью, наконец пришедший в себя, и оттолкнул Вэша. Рукавом небрежно вытер тонкую струйку, скатившуюся с уголка губ, и сглотнул подсоленную сладость.

Отсел от окна дальше и вскинул на Вэша хмурый взгляд. И только тогда сообразил, что он только что сделал.

Он оттолкнул Ангела. Он оскорбил его. И вдобавок заимел наглость посмотреть ему в глаза после акта жесточайшего неповиновения.

– Эй, молодёжь, вы там не спеклись ещё? – сквозь пласты раскалённого воздуха откуда-то издали донёсся зычный окрик Роберто. – Идите внутрь, здесь есть вентилятор и прохладное пиво!

Николас не слушал, во все глаза напряжённо уставившись на Вэша. Рёбра уже ломило от ожидания грядущей боли, от наказания, которое неминуемо должно было последовать, и он инстинктивно втиснулся в спинку кресла; в бессмысленной защите ладонью накрыл солнечное сплетение. А Вэш… не выпустил лезвий. Как ни в чём не бывало он заулыбался, лишь одни глаза его вдруг сделались серьёзными, страшно глубокими и витую Бездну внутри таящими. Но Николас сморгнул пелену перед глазами и будто бы избавился от наваждения: взгляд Вэша был самым обыкновенным, таким, каким он помнил его до.

– Уже идём! – бодро откликнулся тот и зашагал к заправке, слегка путаясь в ногах и стряхивая с подошв песок.

А Николас испытал неожиданную слабость в коленях, дрожь в них же, и вытянул ноги, насколько позволяла теснота салона. Носом зарылся в собственный пиджак и сполз по сиденью вниз.

Лицо и шея горели, зудели пятнами в местах, где Ангел касался его, и что это могло означать, Всевышний ответов не давал.

Ответы появились позже.