Вот уже несколько дней прошло с момента их встречи. Жан, как и раньше, совсем ничего не замечал. Микаса всё боялась, что как-то выдаст себя: словом, жестом. Но, чем больше времени проходило, тем отчётливее она понимала, — если она будет осторожной, никто не узнает.
С того дня с Леви она виделась всего раз: случайно встретились на улице. Он почти незаметно улыбнулся, дотронулся до полов своей шляпы и слегка наклонил голову, приветствуя. Он не подошёл к ней, не сказал ни слова, но всё было понятно и так. Он не сердился, и, наверное, не думал, что случившееся было ошибкой или чем-то в этом роде, и, самое главное, — не старался её избегать. Микаса побаивалась, что после случившегося он снова отстранится, ведь она так поспешно собралась и сбежала, но тогда она не чувствовала ничего, кроме страха и вины. Теперь эти чувства отступили, когда Микаса поняла, что о случившемся Жан никак не мог догадаться.
Было неловко признаваться себе в том, что она продумывала новые встречи, хотя Леви не давал ни намёка на продолжение. Но Микаса уже не могла не думать о том, как снова окажется рядом.
Она беспокойно ходила по улицам, думая, как бы устроить новую встречу, уже представляя разные отговорки для Жана. Отчего-то вдруг хотелось объяснять каждый свой шаг, и Микаса старалась перестать делать это, пока Жан не подумал, что она опять ведёт себя странно. Жан никогда особо не спрашивал о том, что и когда она делала, и уж тем более не следил. Желание встретиться с Леви давило на неё своей постыдностью. Микаса понимала, что постепенно окутывает ложью свою жизнь. Она хотела бы заглушить в себе это притяжение, но уже и не пыталась. Последние, едва слышимые наставления разума растворялись, стоило лишь ей заметить небольшую фигуру капитана в толпе.
Микаса всё думала, какой использовать предлог, чтобы прийти к нему снова, но в голову ничего не приходило. Да и что можно было придумать? Нужно ли было? Ей казалось, что Леви уже хорошо понял её, поэтому, собрав остатки смелости, убедив себя в том, что при должной осторожности никто ничего не узнает, Микаса снова отправилась в лавку.
Собираясь сказать, что зашла за чаем, или придумать ещё какую незначительную отговорку, нужную больше ей, чем кому-либо ещё, — а уж тем более Леви, — она пришла в лавку во время обеда, зная, что работники и посетители уже уйдут и дверь будет заперта. Леви, на её удачу, не ушёл домой, как часто это делал; сквозь прозрачное стекло было видно, что он сидел за прилавком, выписывая что-то в бумагах. Микаса быстро оглядела себя, пользуясь стеклом, словно зеркалом, убедилась в том, что шляпка сидит аккуратно, что платье выглядит прелестно, и нерешительно постучала в дверь. Сквозь стекло она видела, как Леви поднял взгляд, заметил её, и, бросив бумаги, спешно подошёл к двери, чтобы отпереть.
Микаса широко улыбнулась, видя, как он взволнован её появлением, и всё в то же мгновение вылетело из головы. Его взгляд, полный нетерпения, подсказывал, что любые слова будут лишними. Микаса провела рукой по его гладкой белой рубашке, пальцами скользнув к пуговицам жилета. Она даже не успела поприветствовать, как Леви тут же жадно впился в её губы, грубо, настойчиво, оторвавшись лишь за тем, чтобы запереть дверь и утянуть её за собой в подсобную комнату.
Среди полок с ароматным чаем было тесно. Микаса боялась задеть что-то и уронить дорогие баночки, но Леви, казалось, это не сильно беспокоило. Он резко прижал её к свободной стене меж полок, так, что банки с чаем нервно вздрогнули, и опустился на колени перед Микасой, приподнимая её юбку. Микаса рвано вздохнула, когда Леви, отодвинув её бельё в сторону, провёл внизу горячим языком. Он нежно ласкал её, попутно расстёгивая ремень на брюках. Леви приподнялся, расстёгивая ширинку, и, не позволив Микасе коснуться его, отрывистым движением вошёл в неё. Он больше не растягивал удовольствие, как в прошлый раз, будто понял, что Микаса никуда от него уже не денется, и, кроме того, сама приходит в его руки, и ускорял темп, пытаясь быстрее достигнуть пика.
Леви придерживал Микасу за бёдра, входя всё более резко, срывая с её губ громкие стоны. Он зацеловывал её шею, лицо, губы, стараясь насладиться каждой частичкой её тела, и Микаса благодарно льнула к нему, подрагивая от удовольствия.
Она в который раз твердила себе, повторяя, словно молитву, что это грязно, постыдно и неправильно, что их первую встречу ещё можно было списать на глупость, неосторожность, но теперь-то уж она окончательно погрязла в чувствах к нему, и выпутаться уже не сможет.
Микаса отрывисто вздыхала, стараясь поймать темп, слиться в одном ритме, но Леви крепко придерживал её, не позволяя двигаться. Ей нравилось играть по его правилам, и она с готовностью отдавалась, растворяясь в экстазе чувств.
Это вырванное из будней мгновение напоминало ей о прошлых временах в разведке, где было почти невозможно поймать момент без посторонних глаз. Микаса помнила, как трудно было найти местечко, когда страсть охватывала их обоих, как страшно было даже представить, что кто-то застанет их в самый неподходящий момент. И воспоминания о былом волнении распаляли ещё больше, теперь, когда она знала, что в эту кладовую с чаем точно никто не войдёт и лёгкий страх был лишь откликом из прошлого, горячим и будоражащим.
Микаса неотрывно смотрела на почти чёрные волосы Леви, щекочущие её шею в такт поцелуям, чувствовала его грубые пальцы на своих бедрах, ощущала, что от переполняющего наслаждения вот-вот расплавится, вдруг дёрнулась с мягким стоном и обмякла, пока Леви ещё придерживал её. Она не видела, что он делал, когда отстранился, лишь осела, прислонившись к нагретой движениями стене, теперь начиная ощущать, как от трения саднит спина. Неловко поправив бретели платья, соскользнувшие с плеч, она тут же потянулась руками назад, к Леви, поднимаясь и находя его губы своими.
После этого дня они стали видеться чаще. Почти никогда не сговаривались о новых встречах, как и раньше. Выходило случайно. Микаса заходила к нему на обед в дом, иногда снова появлялась в лавке. Иногда они виделись вечерами в гостиницах, никогда не останавливаясь в одном месте дважды.
В те редкие минуты, когда было некуда спешить, когда Жан не догадывался о том, что она выходила из дома, или думал, что она на прогулке, Микаса наслаждалась вниманием Леви. Казалось, что она уже не могла испытывать столько страсти. Ей давно уже было не шестнадцать, и волнения спокойных дней не требовали разрядки, но рядом с Леви она чувствовала себя так, словно никогда не насытится. Она стыдилась собственных желаний, но Леви никогда не отказывал ей в близости, и ей казалось, что он чувствует всё то же, что и она: что скучал и был только рад восполнить всё то время, что они потеряли.
Совесть — единственное, что отравляло её дни, наполненные радостью и удовольствиями. У неё никогда не выходило полностью выкинуть Жана из головы. Возвращаясь домой, смывая с себя остатки хорошо проведённого вечера, она чувствовала себя невероятно виноватой. Понимала, что обманывает человека, который посвятил ей всё, помог выбраться из горя, и вот так она отплачивала за доброту. Жан был всё таким же любящим, домашним, тёплым, но от него начинало воротить. Микаса путалась в собственных чувствах и не могла понять, что именно в нём так сильно отталкивало. Казалось, что Микаса и впрямь любила его и это чувство никуда не исчезло. Но к Леви она испытывала совсем другое чувство: яркое, горькое, против которого не могла устоять. И каждую ночь, находясь в руках мужа, она чувствовала, что просто не достойна, что своим молчанием порочит его честь и любовь. Жан крепко прижимал её к себе, целуя в плечо, говоря ей всякие приятные глупости, и чувство вины лишь росло. Микаса понимала, что когда-то придётся рассказать обо всём, что придётся признаться и ранить, но пока хотелось оставить всё, как есть. Она просто не была готова вырваться из собственной западни.
Микаса боялась, что из-за недостаточной осторожности, слухи доберутся и до Жана, надеялась, что когда-нибудь наберётся смелости и расскажет ему сама, честно признавшись во всём. Возможно, ему было бы не так унизительно слушать это от неё самой, нежели от совсем посторонних людей, но пока Микаса не могла заставить себя пойти на этот шаг.
Хуже всего приходилось, когда Жан настаивал на близости. Она чувствовала себя всё скованнее, и боялась, что он это заметит. Ей хотелось бы, чтобы он отстал, чтобы она могла оставаться верной хотя бы одному из мужчин, но не находила причин отказать Жану. Он был её мужем, и они планировали завести ребёнка. Как могла она объяснить свою внезапную перемену?
Больше всего Микаса боялась забеременеть теперь, когда ей так хотелось упорхнуть от мужа, и ещё тяжелее становилось от того, что и Леви не давал никакой определённости. Он не просил остаться, не требовал уйти от Жана, тем самым причиняя боль. Она гораздо быстрее приняла бы решение, зная, что Леви больше не предаст. Но той железной уверенности в нём Микаса больше не испытывала: приходилось вечно изгладывать себя мыслями о том, что будет, если она в ту же ночь соберёт чемодан и уйдёт от Жана, а Леви снова скажет, что та ему надоела.
Микасе сильно не хватало его прикосновений, поцелуев, колкостей. Ей хотелось, как и раньше, встречаться взглядами, чувствовать его объятия, переговариваться о мелочах, но дома она часто была одна, а по вечерам докучал Жан, которого видеть не хотелось. Она усердно продолжала играть роль примерной жены, но с каждым днём становилось труднее.
Ей вдруг захотелось прикупить себе новой одежды. Она даже потратилась на дорогие, хоть и непрактичные шёлковые туфли, а ведь никогда не замечала за собой особой тяги к дорогим вещам. Пара новых платьев в её гардеробе тоже появилась не случайно. Микаса хотела, чтобы Леви видел её во всей красе, и почему-то была уверена, что новое платье обязательно поможет ему захотеть вернуть её себе окончательно.
Жан же был только рад угодить ей, закрывая глаза на все расходы. Они многое могли позволить себе теперь, и он часто говорил, что готов сделать всё ради того, чтобы его жена жила, не думая о деньгах. Микасу сильно трогало это, хоть она и одёргивала себя, пытаясь напомнить разбушевавшимся мечтам о том, с кем она находятся и в каком положении. Она всё ещё встречалась с Леви, нагло пользуясь подарками мужа, почти не испытывая угрызений совести.
Близость же с Жаном становилась всё более невыносимой. Она редко находила предлог не позволять ему касаться себя, в остальное же время приходилось делать вид, что ей всё так же приятны его ласки, хотя на деле хотелось скорее избавиться от ощущений его рук, от его запаха на себе.
Разглядывая Микасу однажды утром, принарядившуюся и такую пленительную, Жан не мог отвести глаз, всё же решив, что не будет так страшно опоздать на работу, особенно если причиной того будет приятно проведённое с женой утро. Но Микаса лишь холодно скинула его руки со своих плеч, не желая и слышать о том, чтобы заняться этим утром. Она убеждала Жана, что ни в коем случае нельзя опаздывать, что она всегда ждёт его дома вечером, хоть и сама совсем в это не верила, и, убедившись в том, что хотя бы на несколько часов свободна, чуть погодя спустилась проводить Жана.
— Давай сходим вечером в ресторан, — вдруг предложил он, и Микаса опешила. Сегодняшним вечером девушка собиралась снова увидеться с Леви, и Жан совершенно не входил в её планы. Она забегала глазами, стараясь быстро придумать хоть какую-то отговорку, силясь не пересекаться с мужем взглядом, но понимала, что у неё нет причин отказать. И, если не согласится, а вечером под странным предлогом умыкнёт из дома, вызовет только лишние подозрения.
— Ладно, — нехотя согласилась она, тут же улыбаясь Жану и с нежностью целуя его в щёку, только чтобы он не обратил внимания на её резкий тон.
Жан ответил ей лёгкой улыбкой. Пускай он замечал её холодность и то, что она начала от него отдаляться, но к её переменам настроения он уже привык, и не стал сильно беспокоиться, зная, что через пару дней она снова станет милой и улыбчивой, гораздо более сговорчивой и мягкой.
— Вот и здорово, увидимся вечером, моя гордая красавица, — произнёс Жан, легко проведя пальцем по её подбородку, задирая лицо, чтобы снова взглянуть на её насупившееся выражение, сдвинутые брови и надутые щёки. Она не любила, когда он так делал, но Жан не мог удержатся. Поспешно коснулся губами её щеки и вышел из дома.
Микаса обеспокоенно расхаживала по комнате, размышляя, что сказать Леви, чтобы не обидеть его. Она чувствовала, что тот мирится с её мужем только до тех пор, пока это не мешает их встречам. Теперь же нужно было придумать какую-то отговорку, но на ум, как назло, ничего дельного не приходило. Микаса только зря тратила время на раздумья. Проще всего было сказать всё, как есть, и ничего не выдумывать, но Микаса боялась. Ей казалось, что любой выбор в пользу Жана отталкивает Леви всё дальше от неё и в конечном итоге он снова исчезнет из её жизни. Леви был слишком своенравным и гордым, чтобы делить её с кем-то, пусть и не говорил об этом открыто. И Микаса просто не понимала, что ей делать и как поступать, чтобы оставить всё, как есть, ещё ненадолго, а там она придумала бы, как выпутаться из этой ситуации.
Но прошёл уже целый час с того момента, как она начала мерить шагами комнату, но на ум так ничего и не пришло.
Микаса вернулась домой подавленная, расстроенная тем, что ей всё же пришлось сказать Леви всё начистоту. Он будто бы не был особо недоволен, но Микаса успела заметить, как изменился его взгляд. Она всё ещё плохо понимала, о чём тот думал: разучилась читать его эмоции, и показалось, что эта новость сильно расстроила его. С одной стороны, это было даже приятно: Микасе нравилось думать, что Леви хочет видеть её рядом, что ревнует, что уже вот-вот попросит её собрать чемоданы и вернуться, но в тот же миг остерегалась, что его чувства дойдут до той точки, когда он решит, что проще расстаться, чем продолжать эту глупую игру. Показалось — так убеждала себя Микаса, чтобы не прибавлять лишних проблем. В последнее время она и так сильно извелась, боясь оступиться на каждом шагу, а теперь приходилось мириться с обстоятельствами и тем, что вместо приятного вечера с Леви, она проведёт его в компании ни в чём не повинного Жана, который в своей чистоте раздражал Микасу всё больше.
На улице уже стемнело, когда она, накинув на плечи лёгкий платок, вышла на улицу под руку с мужем. Они не добрались до ресторана буквально пару поворотов, столкнувшись у одного из ещё работающих кафе с капитаном.
Микаса вздрогнула, увидев Леви на улице, уже приметившего их. Ей хотелось спрятаться, свернуть куда-то, сделав вид, что она не заметила Леви, но Жан уже махал тому рукой, привлекая внимание. Ей казалось это стыдным, будто бы не любовник застал её с мужем, а совсем наоборот. Они поприветствовали друг друга, обменявшись парой дежурных фраз, уже собирались разойтись, и Микаса чувствовала, как в следующую же секунду с её плеч свалится гора, что давила все эти пару минут разговора. Она ловила на себе взгляды Леви, и ей хотелось поскорее убраться отсюда, не смотреть на его лёгкое пренебрежение в лице. Теперь Микаса не могла точно сказать, всегда ли он выглядел именно так или же специально давал понять, что вся эта ситуация для него — сплошной фарс. Но вдруг Жан зачем-то открыл рот, и Микаса поклялась себе, что за каждую постыдную минуту здесь ему придётся ответить дома.
— Как ваша жизнь, капитан, уже совсем освоились на новом месте?
— В родном городе сложно плохо освоиться, — заметил тот, так на самом деле и не ответив на вопрос Жана. И вдруг, уже не стесняясь разглядывать девушку с ног до головы, будто бы она была статуей в музее. — Рядом с тобой Микаса прямо расцвела.
Жан усмехнулся, обхватывая её за плечи, прижимая теснее к себе, как самое дорогое сокровище.
— Рад слышать! Как видите, забочусь о ней, много чего с последней битвы случилось… — Жан уже было пошёл в размышления, но быстро понял, что когда-то эти двое были вместе. Пришлось в спешке прикусить язык, чтобы ненароком не обидеть капитана. Но Жан быстро перескочил на другую, более приятную, как ему казалось, тему. — А что вы? Завели семью?
— Что-то вроде, — бросил Леви, одаривая Микасу многозначительным взглядом. Если бы только у Жана была хоть толика подозрений, он тут же понял бы всё, и ситуация, в которую Леви Микасу ставил, ей совсем не нравилась. Она грозно взглянула на Аккермана, понимая, что больше никак не сможет выразить своего негодования и беспокойства и, встретившись с ним глазами, увидела какой-то совершенно новый, азартный огонёк в его чернеющих в темноте вечера радужках. Они ещё мгновение боролись взглядами, но Жан уже подталкивал не сразу пришедшую в себя Микасу вперёд.
— Вот и славно. Было бы здорово как-нибудь встретиться ещё! Ну, мы, наверное пойдём, пока наш столик не заняли, — сказал Жан и, приподняв шляпу, широко шагнул вперёд.
Микаса ощутила, как резко отлегло от сердца. Казалось, ещё пара минут, и Леви скажет что-то посерьёзнее той чуши, что он только что произнёс. А, может, он и не лгал вовсе, и у него и впрямь было что-то вроде семьи? Микаса тут же откинула эти мысли. Она заметила бы хоть какой-то намёк, и положение оставалось таким, что пока Леви был ей верен, а она таковой не была. Совесть точила Микасу с новой силой, но рядом с мужем она уже не могла позволить себе такой вольности, как погрузиться в себя и снова начать задумываться о происходящем. Нужно было делать вид, что их случайная встреча никак не тронула, и, метнув в сторону капитана угрожающий взгляд, Микаса спокойно проследовала за Жаном.
В ресторане она не могла отвлечься надолго, и всё возвращалась мыслями к произошедшему. Вряд ли Леви мог и впрямь подставить её таким образом, но он словно давал предупреждение, что не будет терпеть это слишком долго.
Подавленность никак не желала отступать — Леви ни разу не обмолвился с Микасой о том, чтобы она к нему вернулась. Не сделал ничего кроме того, чтобы позволить ей разделить с ним постель, и это удручало. Может он и вовсе просто играл с ней, наслаждаясь минутами близости до тех пор, пока она была готова быть с ним.
Жан всё отвлекал пустыми разговорами, и Микаса, как могла, пыталась поддерживать их, чтобы лишний раз не расстраивать его и не давать повода для подозрений. Но почти не слушала его, желая лишь поскорее очутиться дома.
Ещё несколько дней прошло, прежде чем они оба остыли. Леви не признал, что повёл себя странно и опрометчиво, но и не обсуждал ту встречу как что-то, действительно стоящее внимания. И уже за это Микаса была ему благодарна. Ей было стыдно за то, что приходилось краснеть из-за простого наличия мужа, но в этой ситуации приходилось мириться с тем, что есть.
Спустя пару встреч уже ничего не напоминало о том случае, и Микаса снова с чистым сердцем бежала в чужие объятия, не оглядываясь на прошлые недомолвки. Ей бы хотелось, чтобы Леви прояснил своё поведение, но знала, что правды она всё равно не вытянет.
С Жаном же отношения только натягивались, и Микаса ничего не могла с этим поделать. Ей не хотелось идти на уступки, не хотелось уделять ему время, и она видела, что это гложет и расстраивает его. В постели она и вовсе перестала получать с ним удовольствие, и однажды пришлось заставить его остановиться, когда она вдруг неожиданно даже для себя почувствовала боль. Жан ещё тогда предлагал другие способы близости, но правда была лишь в том, что Микасе просто не хотелось касаться его, она уже не могла как раньше испытывать с ним былого возбуждения. Бедный. Он думал, что сделал что-то не так, что в том была его вина, и, как ни уверяла его Микаса в том, что всё в порядке, и такое случается с женщинами, она сама мало верила в собственные россказни, зная настоящую причину.
Ей так хотелось снова очутиться в уютном доме ниже по улице, что от себя становилось противно. И без того дерганая, а теперь гораздо более взволнованная и нервная, Микаса была вынуждена мириться ещё и с собственным желанием, которое волнами накатывало при одном только воспоминании о капитане.
Порой, в разгар дня, когда Леви не нужно было возвращаться в лавку, Микаса подолгу нежилась в его постели, наслаждаясь приятным, свежим запахом простыней. В такие редкие мгновения она представляла, как могла бы жить рядом с ним, делить быт, провожать его в лавку по утрам и встречать горячим ужином, целовать его, когда вздумается, и чувствовать себя невероятно счастливой. Теперь она хорошо ощущала разницу между двумя мужчинами. Она могла рассказывать себе всё, что угодно, но Жана она не любила. Чувства к нему были благодарностью, добротой, желанием не остаться в одиночестве, чем угодно, но точно не той самой любовью, о которой пишут в книгах, от которой подрагивают колени и сердце поёт, замирая в ожидании любимого.
Она мечтала остаться здесь, но боялась заговорить с Леви о будущем из-за возможности нового отказа. Микаса видела намёки, но боялась обжечься вновь, снова сделать неправильный выбор.
В очередной раз она сидела на небольшой и светлой кухне, когда Леви подал ей чашку с ароматным чаем.
— Я всё ещё считаю, что это отвратительное пойло, — с улыбкой сказала Микаса, всё же принимая горячую чашку из его рук.
— Сначала попробуй, — усмехнулся Леви, присаживаясь напротив. Он внимательно следил за ней, как и в тот осенний вечер, и Микаса, долго не раздумывая, отпила глоток.
Она с удивлением заглянула в чашку, заметив в ней не привычную терпкую красноту, а почти белый напиток, словно в кофе плеснули молока. Вкус был сладким и мягким, хоть и пах напиток ничем иным, как чёрным чаем.
— Люди с запада так пьют. Я подумал, тебе понравится.
Микаса с улыбкой оглядела его взволнованное лицо, ожидающее вердикта, и, с наслаждением глотнув ещё, наконец, сказала:
— Так намного вкуснее.
Леви ждал этого ответа, и, словно невзначай, произнёс:
— Я мог бы чаще заваривать его, если бы ты была рядом.
Микаса резко оторвалась от чашки, неуверенно взглянув на Леви. Он в самом деле намекал на то, что хотел бы видеть её чаще? Откинув в сторону все сомнения, уже не боясь показаться глупой, она радостно вскочила с места, бросаясь ему в объятия.
Леви едва успел встать и подхватить её, прежде чем она задела бы стол или ещё какую мебель.
Уже в кровати, поглаживая её красивые, лоснящиеся волосы, Леви думал, что, может, Жан и не был таким уж непреодолимым препятствием. Он знал Микасу слишком хорошо, чтобы понять: она просто не могла жить одна, и наверняка была с Кирштайном, чтобы не чувствовать себя потерянной, даже если и сама не понимала этого. Ему было приятно, что Микаса пронесла свои чувства даже сквозь это время и была готова снова нырнуть в них с головой. Но Леви чувствовал — она ни за что не примет решения сама. Микаса металась, словно ответ не был очевидным. Леви искренне желал видеть её рядом, и понимал, что, пока не уверит её, что готов быть рядом, что больше не покинет, как в тот злополучный день, она не доверится.
— Я хочу, чтобы ты ушла от него, — вдруг произнёс Леви тихо, продолжая поглаживать её волосы.
Микаса едва заметно сжалась, будто бы не была готова к таким словам. Ей хотелось услышать это от Леви, но в то же мгновение его слова значили, что неприятный и болезненный разговор с Жаном больше откладывать было нельзя. Микаса не понимала, что так сильно тревожило теперь, когда счастье было так близко, но реакции Жана всё равно боялась, хоть и понимала, что лишь больше предаёт и чернит его своим молчанием.
Она повернулась к Леви, снова взглянув в яркие, голубые глаза, обнаруживая в них лишь решительность забрать своё. И Микасе ничего не осталось, кроме как кивнуть. Рядом с ним было так спокойно и хорошо, что она не могла и подумать о том, что это решение могло стать ошибкой.