Дождь шел, Женечка сидела на качелях, прижав колени к груди, и смотрела на дом. Что с ним не так? Дом смотрел на Женечку, и в его дремотном взгляде, тускло отражающем небо, виделось что-то жадное. Дом высился над Женечкой всеми своими отяжелевшими, полными людей и мебели этажами, топорщился балконами, забитыми велосипедами и мокрым бельем, а где-то там наверху под самой крышей была комната.

Ее окон на фасаде не было. Вероятно, они выходили куда-то не сюда. Женечке ни разу не пришло в голову посмотреть в них изнутри.

Дом был свиду обыкновенный: стоял угрюмой угловатой серостью и молчал. Серая панельная девятиэтажка, под ней двор с мокрыми каштанами и лавочками, облезлая детская площадка, машины, облепившие край дороги, как жвачка край задней парты в кабинете ИЗО. Женечкина семья переехала сюда всего три месяца назад — расширение, отдельная спальня для родителей. Поэтому у Женечки не было друзей, никого, кому она могла бы рассказать про комнату. 

Про мальчика Даню из новой школы.

Или про то, что у Женечки стало вдруг получаться снимать видео на телефон и она мечтала, когда вырастет, стать режиссером.

Вспоминались голоса соседей: “Другой квартиры все равно не дадут”. “Это быстро, в прошлый раз за неделю закончилось”. “Не ходи туда и всё — делов-то.” “Надоели вы, Ал Ильинишна, со своими суевериями”. “Тихо так, что душа немеет”. 

В окне на четвертом — у вертикали подъезда, там, где друг над другом громоздились кухни — виднелся неподвижный силуэт Ал Ильинишны, ее угрюмое круглое личико в венчике кудрявых волос.

В тот день Женечка вернулась домой поздно, насквозь мокрая, стуча зубами. Отец глянул на нее с дивана, где они с мамой смотрели кино, нахмурился, засомневался, но промолчал. Отец был озабочен не столько безопасностью семьи, сколько соблюдением правил, а правила возвращаться домой в сухом виде не было. Как привидение, Женечка прошла к себе и легла, сбросив ногой с кровати смятую одежду брата. Тот, увлеченный какой-то игрой, даже не глянул в ее сторону. 

В комнату Женечка решила больше не ходить. Что-то поджидало ее там, что-то могло произойти с ней, а может быть, уже происходило, началось. Женечка посмотрела на свои руки, влажные после дождя, с короткими ногтями и голубыми венами на запястьях. Я существую, подумала она. Вот же я. Я есть.

Но страх давил все сильней, и все глубже, как бы ежась, не желая соприкасаться со страхом, пряталось существование. 

Женечка уснула, когда из-за стенки еще бубнил телевизор, и вскрикивала на азиатский манер игра брата, и стучала каблуками чья-то чужая жизнь, скользящая мимо подъезда. Женечке снилось, что она дом, громадный, угловатый, пропитанный снами, пронизанный человечьим копошением, страшно неподвижный, необъяснимо живой, и что всей своей крышей она обращена к звездам.