Назавтра Женечка увидела Ал Ильинишну в окно: старушка выходила из дома. Женечка спустилась к подъезду и принялась ждать. Она поднабралась уже упрямства, но голова болела, и заяц внутри болел.

Скамейка была синей, под ней росли маргаритки, торчали лопухи, по лопухам ползали деловито насекомые, жил не тужил неведомый маленький мир. Ждать пришлось долго. К счастью, дом заслонял Женечку от солнца.

Когда Ал Ильинишна, как раскрашенный в цветочки корабль, начала проплывать мимо, Женечка хрипло пробормотала:

— Это вы мне записку написали? 

— О, здравствуй, Женя! —- немного испуганно пролепетала Ал Ильинишна, останавливаясь. — Ты такая тихая, ей-богу, я тебя не заметила. 

— Здрасте! Так что насчет записки? — настаивала Женечка.

Изображать приветливость не было сил. 

— Это такое правило, — вздохнув, пояснила Ал Ильинишна. — Те, кто остается, должны быть честны с теми, кто уходит, и благодарны им. Иначе природа не примет жертву. Как редиска тебе?

— А почему, ну, лес там? — проигнорировала редисочный вопрос Женечка. — Проклятие какое-то или что?

Ал Ильинишна пожала плечами:

— Ничто живое не исчезает бесследно. Только меняет форму, надевает маску, затаивается до лучших времен.

— Вот как вы? — предположила Женечка.

Ал Ильинишна в ответ улыбнулась слегка, и на мгновение оголились чересчур хорошие для ее возраста зубы.

Тут сосед дядя Паша, который тут же у подъезда разгружал машину, как раз подошел с сумками и сказал:

— Опять вы ребенку голову дурите, Ал Ильинишна! — сумки он поставил на скамейку рядом с Женечкой. — Она вон уже зеленая вся. Жень, ты же Женя, да? Ты не слушай ее. Не ты первая, кому она чушью какой-то киношной голову набить пытается. Лет пять назад один мальчик после таких разговоров из дома сбежал, так и не нашли.

Ал Ильинишна презрительно фыркнула на дядю Пашу, махнула рукой и возобновила корабельное движение к разверстой подъездной пасти. Дядя Паша сходил к машине и вернулся с новой порцией сумок. 

— В маразме старушка, — сказал он Женечке, понизив голос. — Мифологию изучала в молодости. Фольклор собирала. Кучу деревень объездила. Вот на эту тему и поехала. Чего только не рассказывает тут всем. Какой-то культ в подъезде создать пытается. 

И помахал рукой у виска.

У Женечки так болела голова, что не было сил обдумывать сакральность тем для разговора, поэтому она прямо спросила:

— А комната? Вы же знаете про комнату?

Дядя Паша брезгливо пожал плечами.

— Чердак.

Женечка прижала ко лбу ладонь, как трагическая героиня в театре, и было почему-то стыдно иметь ладонь, лоб и ноющие надбровные дуги, существовать так явно, так очевидно, как она зачем-то существовала. Дурея от темы разговора и ее контраста с солнечным, каким-то очень земным летним днем, она дождалась третьего сумочного возвращения дяди Паши и спросила:

— А помните, я шла домой, а вы все в окна смотрели? 

— Это когда было?

— В мае. Вот вы, например, тоже смотрели. 

— А! Так это операция ментовская во дворе проводилась, банду какую-то накрыли. Вот люди в окна и повыглядывали. Твой отец знаешь как распереживался, что тебя дома нет? Спрашивал у всех. Темно уже было.