Со двора Женечка поднялась в комнату, тяжело, каменной походкой командора, упрямо волоча на верхний этаж свою чугунную голову на тонюсенькой шее. Распахнув дверь, она уставилась в зеркало на собственное отражение, как будто это оно было виновато во всей неразберихе. Из зеркала на нее смотрело бледное лицо, схваченное в лохматую темную рамку, с плотно сомкнутыми губами и бешеными какими-то глазами. 

Женечка ждала объяснений, но комната полнилась привычной тишиной, прохладная несмотря на жару внешнего мира, сумрачная несмотря на солнце за пыльным окном, издевательски безмятежная. Было тихо, будто комната прислушивалась к Женечке и с интересом ждала. 

— Ау? — угрюмо позвала Женечка, обходя комнату, заглядывая в углы, скользя взглядом по знакомой шершавости стен. — Эй!

Было тихо. 

Женечка вспомнила о сказках: там отцы отвозили девочек в лес по велению злобных мачех. И оставляли под елкой. Женечка пошла в лес сама, потому что ей не хотелось домой. То была ее воля. И в лесу ее, по идее, должны были съесть волки. 

— Волки? — требовательно позвала Женечка.

Никто ей не ответил, но что-то было рядом, что-то слушало, вооружившись как будто чайной ложкой. День за окном померк: должно быть, поверх солнечной прожаренности двора мягко и холодно улеглось облако, должно быть, ветер зашелестел листвой давно умерших деревьев.

Уловив что-то боковым зрением, Женечка покосилась на собственное отражение, застывшее за креслом, в огромной черной майке и с обрезанными полкой ногами. Да вот же, я существую, подумала она, подходя к зеркалу, ближе к своей бледности, маленькости, но больше не назаметности. Я есть. 

Лес — место, где можно пропасть, место, где можно найтись. 

Отражение смотрело на Женечку прямо и настойчиво, как будто о чем-то спрашивая. И Женечка ответила: да. Да, чего бы это ни стоило.

Села в кресло, закрыла глаза.

И сразу, бездумно ухнула в тишину так глубоко, как только умела. И воды тишины сомкнулись над Женечкиной головой, принимая ее свободно и жадно. Она не видела, но знала: дверь исчезла, исчезло окно, а может быть, вообще все исчезло, осталась только она, ее огромное одинокое существование, замурованное в бетон. Оно искало выхода, но выхода не было, и пока она сидела в кресле, бесчисленные руки ее елозили по шершавым стенам, ища хотя бы маленькую щель, но не было щели, домой не хотелось, в друзей не верилось, как в маловероятный, почти фантастический концепт, стены уже сдавливали плечи, потолок касался макушки, тело казалось ватным и лишенным костей, бесформенным комком плюшевой тоски, слизью, сдавленной со всех сторон, и, свернувшись в кресле, закрыв голову руками, будто на нее рушился мир, Женечка вспомнила о шкафе — и стала шкафом, и ее наконец-то настиг покой.