По словам Имрилл, в замке насчитывалось пять бальных залов, один больше другого, но поскольку не все из списка приглашенных смогли прийти на мероприятие, организованное вечером этого же дня, для празднования был выбран самый маленький, носящий гордое название Орхидеевая Коморка. Тилли любила орхидеи, и хотя сомневалась, что в этом позолоченном мире цветы выглядят так же, как и в ее Иллюми, но все же ждала с нетерпением возможности увидеть наконец-таки, почему Коморке дали такое красивое название. А момент Икс все оттягивался и оттягивался — их красили, затем брызгали духами, затем подбирали ожерелья, кольца и обувь, а под конец еще и устроили небольшой курс по танцам, для которого гномы-визажисты запрыгнули на плечи друг друга — по их словам ни в коем случае нельзя было дамам учиться с Имрилл, тоже дамой. В итоге, когда женщины наконец-то вышли в коридор, чтобы отправиться в бальный зал, за витражными стрельчатыми окнами лежала темнейшая тьма, из-за которой мозаики разноцветных стеклышек как будто складывались в жуткие, неприятные глазу картины, а раскиданное по всем углам золото заметно побледнело.
— А, кстати, — сраженная осознанием, Тилли вцепилась в локоть Имрилл и едва не повалила бедняжку на спину. — Имрилл! В замке что, нет ни одного обычного окна?
Имрилл чудом устояла на ногах и еще пару мгновений ощупывала руками высоченную прическу, напоминавшую горный хребет — для объема ее рыжие волосы намотали на легкие бумажные конусы.
— Если под обычным ты имеешь в виду такое, через которое можно смотреть на город, то нет, — сказала она наконец, когда Матильде уже окончательно надоело ждать ответа. — Король не желает смотреть на дома и жизнь крестьян.
Тилли снова взглянула на витраж, пытаясь разглядеть за ним хоть что-то.
— Какой-то так себе король получается. Не совсем слуга народа.
— А по-моему, витражи — это очень красиво, — вмешалась Ариэль, с гордостью несшая на голове маленькую серебряную диадему с нескромными сапфирами размером с ноготь. — И это народ — слуги короля. Никак не наоборот!
Ну разве можно было спорить с такой красавицей?
Пыхтя и путаясь в юбках, женщины проследовали к двери, расписанной изображениями орхидей — к счастью, выглядели растения точно так же, как и на Земле, разве что цвет имели ярко-синий. Тилли точно видела в цветочном магазине в Иллюми один экземпляр с такими цветками, но думала, что его покрасили чернилами или вроде того. А выходит, что это были орхидеи из этого мира — или же художник по дверям вдохновлялся земными выдумками.
У дверей стоял слуга, наконец-то не гном, а нормальный мужчина, наряженный в голубую ливрею; он сперва обменялся многозначительными взглядами с Имрилл, затем поежился, как будто испытывая неприязнь к тому, что сейчас сделает; а после переломился в пояснице, упав лбом в пол, и провозгласил:
— Приветствуем принцессу Ариэль!
Ариэль от счастья вцепилась в локоть матери, так что Тилли чувствовала, что девочка дрожит.
Двери распахнулись — сами? — и женщины смогли пройти в зал, уже заполненный разнообразным волшебным сбродом. Здесь были зеленоволосые, синеволосые, розововолосые люди; у некоторых наличествовали клыки, торчащие из напомаженных ртов, у других за спинами росли крылья, у третьих кожа имела странный красновато-оранжевый оттенок и искрилась в полутьме зала. Тилли немного растерялась, вглядываясь во все эти лица и пугаясь жестоких, кровожадных, разноцветных глаз; следом она задалась вопросом, почему же зал назывался Орхидеевым, если здесь не было ни одного цветка кроме нарисованных на дверях, и Коморкой, если был больше футбольного поля. Но задать все эти вопросы стало некому: Имрилл как сквозь землю провалилась, а это не так-то просто сделать, если на тебе надето платье весом под двадцать пять килограммов.
Но свято место пусто не бывает: рядом с дамами немедленно вырос клыкастый мужчина в синюшно-белых перчатках и, отвесив четыре-пять глубоких поклонов, взял обеих дам за локти.
— Вы выглядите просто восхитительно, принцесса Ариэль, и ваша матушка тоже, — откровенно любуясь собой, заявил он. — Позволите мне пригласить вас на танец?
Тилли осознала, что ждет окончания фразы — "и вашу матушку тоже" — но понимала, что вряд ли дождется.
— Можно, мамочка? — с надеждой спросила Ариэль. Создание с красными глазами и бледным лицом, конечно, не вызывало доверия, зато вызывало ассоциации с вампирами из любимых книжек Имрилл; но Тилли рассудила, что вряд ли бомонд отважится навредить принцессе, и коротким кивком головы дала свое согласие. В конце концов, завтра они уже будут дома, а сегодня у девочки день рождения — пусть повеселится!
Ариэль тут же уплыла, подхваченная за локти жутковатым созданием, и скрылась среди вальсирующих пар. Тилли же отправилась искать орхидеи, не в силах поверить, что название Коморка получила просто так; но вокруг не росло ни одного цветка, если не считать цветками твердые зеленые лозы, спускавшиеся по стенам до самого пола. Наверное, это было что-то вроде штор: отодвинув несколько штук рукой, Тилли увидела за ними витражное окно, но к ней тут же подоспел слуга и пояснил, что не стоит так делать — никто из господ не обрадуется, если свет или шум с улицы испортят им атмосферу.
Тут же, как по сигналу, перед Тилли появился один из вельмож с оранжевой кожей и завел на первый взгляд совершенно невинный разговор:
— Принцесса Ариэль просто прекрасна, не так ли? А вы, должно быть, ее горничная?
Это было бы совершенно невинной ошибкой, на которую не стоит и обижаться, если бы по его ядовитой улыбке не было очевидно, что он прекрасно знает, кто перед ним.
— Вы совершенно правы, щедрый господин, — самым равнодушным тоном ответила Тилли. Господин приподнял красные брови:
— Как вы сделали вывод о моей щедрости?
— Что ж, если горничные в вашем доме носят платья из бабочек, то вы, очевидно, очень щедры на зарплату!
— Что такое "зарплата"? — переспросил он растерянно, и Тилли в сердцах повернулась к нему спиной, обижаясь одновременно и на незавидную судьбу его горничных, и на тот факт, что такая удачная колкость прозвучала не столь хорошо, как задумывалось.
Ее тут же перехватил другой господин, позвал на танец и немедленно же отозвал приглашение, заявив, что думал прежде, будто перед ним две дамы, а не одна, но очень широкая. На это Тилли ответила, что ничего страшного, ведь мозг господина определенно слишком мал, чтобы воспринимать ее как целое, примерно как у птицы — размером с фисташку. Тогда господин растерянно спросил, что такое "фисташку" и получил в ответ, что это его мозг. С третьим подошедшим к ней мужчиной Тилли в принципе не захотела разговаривать, объявила, что ищет дочь, и скоро нашла ее в компании пяти разодетых леди и одного субтильного юноши — дети громко чирикали о своем, о детском, и смеялись до слез. Тилли сердцем чувствовала, что сейчас дочь ей не обрадуется, что Ариэль на балу в своей тарелке, и прямо-таки преступлением будет, если не вписавшаяся в коллектив мать решит ее прервать.
Сердцем она чувствовала все это, а пятками — сквозняк, и по этому сквозняку предположила, что где-то позади нее за длинными лианами скрывается выход. Оставалось лишь как можно незаметнее пробраться туда и нырнуть за лианы до того, как подбежит недовольный слуга.
— Ах, — какая-то барышня с двумя розовыми крыльями за спиной опрокинула на себя бокал вина, после чего бокал полетел на пол; и хотя сделано это было явно для привлечения внимания, Тилли даже мысленно поблагодарила ее за эту уловку: все слуги и гости сосредоточились на крылатой девушке и стекле у нее под ногами, а Тилли смогла, никем не замеченная, проскользнуть за занавес лиан и найти выход. Да, предчувствие не обмануло: теперь она стояла перед двойными дверями, украшенными витражными полосами с руку толщиной: на левой створке стекло изображало даму, а на правой — кавалера. Впрочем, времени на разглядывания, конечно, не было, ведь ее в любой момент могли хватиться; Тилли уперлась руками в стекло, толкнула и беспрепятственно покинула бальный зал.
Впервые с момента прибытия в Эуммоидат она оказалась на улице, и теперь ощущала себя одновременно разочарованной и восхищенной. Ночное небо магического мира раскрылось перед ней во всей красе: три луны висели в трех сторонах света, но их зеленоватые диски были столь бледны, что совсем не освещали ночь. Где-то близко слышался треск цикад, а под ногами ощущалась влажная, слегка рыхлая земля, немедленно набившаяся в открытые туфли; пахло чем-то сладким, цветочным, как будто дорогими духами, но, наверное, это был обычный запах дворцового сада — по крайней мере, Тилли предположила, что оказалась в саду.
Куда пойти? Да не имеет значения; достаточно того, что она не окружена противными цветными дворянами, а Ариэль... А Ариэль уже большая девочка, она сама справится.
Оглянувшись, Тилли увидела над дворцом еще одну зеленоватую луну — четвертую — но сам дворец тонул во тьме, так что разглядеть его как следует не удалось. Зато по размерам черного пятна Тилли поняла, что здание это огромно, а из некоторых витражных окон лился слабый свет, бросавший грязноватые блики на золотые вензеля фасада. Подобрав тяжелые юбки, Тилли прошла в сторону ближайшего освещенного окна и попыталась рассмотреть украшения: под оконным отливом на золотом барельефе взлетали птицы, вокруг них висели яблоки на ветках; работа очень тонкая, крайне изящная, но в то же время какая-то холодная, неживая. Присмотревшись, Тилли разглядела глазки птиц, сделанные, по-видимому, из настоящих рубинов, а прислушавшись, различила слова, произносимые людьми за окном — и узнала голос Калеба.
— Ну, как ты ее находишь?
Скорее всего, говорил он с Имрилл, слишком уж томно звучал его голос.
— Замечательная женщина, мы чудесно провели время, — и в самом деле ответила Имрилл, и Тилли даже почудилось, будто за стеклом блеснули рыжие горы ее прически. — Она очень внимательная, вкрадчивая...
Тилли почувствовала, как расплывается в глупой улыбке, но даже руками не смогла сдержать расползающиеся в стороны щеки. Приятно!
— Это все мне не интересно, — отозвался Калеб, и лицо Тилли стало совсем каменным. — Меня интересует наше главное дело! Она передаст Ариэль магию?
Имрилл ответила не сразу — Тилли представила, как красавица стоит у окна в задумчивости, подбирая слова, и накручивает на пальчик рыжую прядку.
— Боюсь, ответ скорее нет, чем да, — произнесла она наконец, и Тилли яростно закивала в знак согласия. — Леди Матильда определенно предчувствует, что у вас нечестные намерения, и боится за свою дочь. Да и вся эта бальная мишура ей не по вкусу.
— Какие глупости! Я очень хорошо знаю эту тетку, — проворчал Калеб; его тон стал мрачнее и серьезнее, и теперь звучал совсем как голос Калеба, а не короля Кураза. — Она как сорока: бросается на все блестящее и помпезное.
"Потому-то и на тебя повелась, индюк", подумала Тилли про себя и в сердцах топнула ногой, попав каблуком туфель по валявшейся на земле ветке. Как бы ей хотелось, чтобы это хрустела шея Калеба!
Но он был недосягаем.
— Учти, Имрилл, если она не согласится по-хорошему, то мне придется прибегнуть к плохому.
"Да что ты мне сделаешь?", — Тилли даже кулаками потрясла, боксируя с ночью. — "У меня величайшая магия на свете, а ты всего лишь... индюк!".
— Вы же не навредите ей? — дрогнувшим голосом спросила Имрилл. — Она не заслуживает... она так мила...
— Если так переживаешь, то сделай все, чтобы она согласилась по-хорошему, — вкрадчиво произнес Калеб. — А не то те ужасы, что я обрушу на ее голову, будут на твоей совести.
"Манипулятор кукурузный!", — в сердцах воскликнула Тилли, но про себя. — "Чтоб тебя наизнанку вывернуло!".
Не сдержав гнева, она пнула стену дворца, попала носком аккурат в золотой вензель и взвыла от боли. Само собой, такой шум уже нельзя было не услышать; даже через витраж Тилли видела, как Имрилл пытается открыть окно, и, превозмогая боль, поспешила убраться. Они наверняка поняли, что их кто-то подслушивает, но вряд ли догадались, что это именно Тилли, очень уж звонко она взвизгнула; ну и пусть себе не догадываются!
Назад, в Орхидеевую Коморку, взять Ариэль и смотать удочки! Пошло оно к черту, это магическое измерение, вместе со своим королем! Он ей угрожать будет? Серьезно? Он — ей — после того, как слинял из роддома и семнадцать лет не вспоминал о них с дочерью? Тем более, Имрилл прямо подтвердила, что намерения у него нечистые — нет больше никаких причин оставаться в этой позолоченной дыре!
Но как найти в темноте нужную дверь, как вернуться в правильный зал, не подняв еще больше шума? Тилли остановилась, огляделась, сжала в пальцах юбки. Бестолковое место, в небе четыре луны, а не видно ни финты!
Ах, но ведь есть же магия.
Сосредоточившись, она попыталась вспомнить дверь в Охридеевую коморку до мельчайших деталей, вплоть до запаха и дыхания ветра, которые ощутила, когда вылезла из душного зала. И все получилось: когда она открыла глаза, то стояла прямо напротив нужного входа. Оставалось надеяться, что это она себя переместила, а не замок повернула, а не то утром весь город ждет сюрприз!
Вернуться удалось почти так же незаметно, как и уйти, только слуга набросился снова с руганью из-за того, что она впускает в зал свежий воздух.
— Какой ужас! — воскликнул чей-то голос. — Вы поглядите! У нее же все туфли в грязи!
Тилли обернулась через плечо и увидела, что оставляет после себя земляные следы — неловко!
— Ну, дайте мне швабру, — просто ответила она. — И я все помою.
Фраза произвела такой фурор, что три слишком нервные дамы попадали в обмороки.
— Швабру! Швабру! — шушукались благородные гости. — Вы слышали? Швабру! Да это же почти ругательство!
Тилли краснела и злилась, не столько даже на дворян — какое ей до них дело? — сколько на Калеба, но чувствовала, что вот-вот взорвется и даст гневу выход. И плевать, что эти создания и не были его главной причиной. Получат сполна.
Краем глаза она заметила Ариэль — дочь сидела в окружении напомаженных господ и дам и с отвращением смотрела на мать, как будто даже стыдясь своего с ней родства. Этот взгляд стал последней каплей. Ну все. Тилли была хорошей мамочкой, старалась делать все для Ариэль — но и ее терпению пришел конец.
— Знаете, что я вам всем скажу? А вот сейчас узнаете, — слишком громко, слишком гневно заговорила она, а рука сама собой вознесла к потолку указательный палец. — Вы все тут собрались такие все из себя, набросились на меня, как волки на кролика! Я старше любого из вас, я старше даже ваших родителей, и в отличие от вас, я работала всю жизнь, а не нежилась на балах! Какое значение имеют эти ваши золотые украшения и шелковые платья, если внутри, под кожей, скрывается одно дерьмо? Это же так весело, набрасываться на меня, потому что я отличаюсь, потому что я другая, и окружать обожанием тех, кто подходит под ваш формат! Думаете, сможете меня задавить, сможете показать, что быть другой плохо? Может, считаете, что я глупо выгляжу — пятидесятилетняя старуха, наряженная в красивое платье, приперевшаяся на ваш праздник? А вот и нет! Это вы выглядите глупо и жалко, потому что нет ничего глупее и жальче стервятников, напавших на беззащитную жертву! Платья можно снять, макияжи смыть, но то, что останется после, изменить уже не выйдет: останетесь вы, униженные собственной жестокостью, и я, такая, какая есть. Именно так! Нападая на меня вы только себя принижаете, а я от этого не меняюсь!
Она перевела дыхание, обвела их недовольные лица взглядом, громко хохотнула и подняла уже обе руки над головой.
— И сейчас я вам это докажу. Смотрите в оба!
Закрыла глаза, представила как можно ярче то, что хотела увидеть, и не столько услышала, сколько почувствовала трепет тончайших крылышек: тысяча тысяч бабочек-махаонов, из которых был сшит ее убор, ожили, разорвали державшие их шелковые нити и поднялись в воздух, оставив Тилли лишь в пяти нижних платьях. Впрочем, стесняться было явно нечего: смотрелось это примерно так, как если бы она надела на себя пять обычных дневных нарядов. То есть, еще четыре можно было смело снимать, ничего при этом не теряя.
Реакция других гостей вышла довольно неожиданной. Казалось бы, всего лишь стая безвредных оранжевых бабочек, чего здесь такого; однако же окружающие мигом впали в настоящую панику. Они отбегали от махаонов, переворачивая столы, вжимались в стены, размахивали руками, отгоняя насекомых, визжали, даже плакали, и с таким ужасом смотрели на Тилли, словно она натравила на них стаю саранчи, причем пожирающей людскую плоть. Бывают, конечно, на свете инсектофобы, но чтобы целый бал состоял только из таких?
— Да ну вас! Странные вы создания, — проворчала Тилли. — Напрасно трачу с вами время!
— И правда, — услышала она голос Ариэль. — Чего вы так испугались? Бабочек? Они же красивые...
На сердце растеклось тепло, ведь дочь встала на ее сторону, хотя бы раз; но это тепло быстро сменилось ледяным холодом, ведь в Коморку зашел Калеб. Встав в дверях, он принял красивую позу, явно ожидая комплиментов своему рубинами шитому сюртуку, но бабочки занимали окружающих куда больше его красоты. Не услышав полагающихся ситуации комплиментов, король прекратил позировать и растерянно воззрился на толпу, а затем — на приближающуюся к нему Тилли.
— А что здесь происходит?..
— Зоологический урок, — со всем сарказмом, на какой она была способна, ответила Тилли, протискиваясь мимо него в коридор. — Прунк и социальный эксперимент в одном флаконе.
Позади Калеба стояла Имрилл и тоже бросила в сторону Тилли растерянный взгляд. Та остановилась, демонстративно поправила юбки верхнего из нижних платьев и спросила:
— Где мне спать?
Мистер Пезарь куда-то подевался, так что шансов попасть сегодня домой явно не осталось. Ну ничего, ночь можно где угодно выдержать, а утром увидим...
— Король повелел постелить вам в восточном крыле... Что случилось, вам не понравился бал?
Большая оранжевая бабочка села на протянутую руку Имрилл, и Тилли с удовлетворением смотрела на то, как красавица приближает насекомое к лицу и разглядывает, без страха, но с интересом.
— Просто настало время детям повеселиться самим, — спокойно соврала она, ведь зачем расстраивать Имрилл правдой? — А я хочу спать.
Уходя, она увидела краем глаза, что Калеб смотрит на нее, не отводя взгляда, и почему-то внутренний голос с горькой иронией припомнил ей подслушанные слова:
"Если она не согласится по-хорошему, то мне придется прибегнуть к плохому".