Марк не помнил начала этого кошмара. Знал лишь одно — всё началось с того звонка в понедельник, когда литагент Кира потребовала отчёт о том, как продвигается написание нового произведения, которое, по-хорошему, нужно сдать уже через месяц, только вот... вдохновения нет. Строчки не идут, сколько не сиди над бумагой и не гипнотизируй взглядом ручку, в чём, впрочем, Марк никогда не сознается, предпочтя ложь, мол, беспокоиться не о чем — он, безусловно, успеет сделать всё как всегда в лучшем виде, на что литагент отвечает с такой интонацией, что сомнений не оставалось — она в привычной для себя манере закатила глаза перед тем, как сообщить то, чему сейчас мозг не придаст значения. А именно — факту, что какой-то повёрнутый фанат названивал с упрёками и нужно быть начеку, несмотря на то, что такой совет можно было дать по поводу многих.
Особенно здесь, в городе, где господствует пьянство, проституция, цензура и коррупция, на которую, однако, все закрывают глаза, дабы остаться в целостности и сохранности. Как, признаться честно, делает и он сам вот уже на протяжении относительно долгого времени, благодаря этому влившись в, так называемые, сливки общества, что при должном «поведении» обеспечивали размеренную и вполне стабильную жизнь. Хотя, несмотря на это, по сути, Горгород всё так же оставался вертикально поделен, разевал пасть, как ротвейлер и учил выживать параллельно тому, как в это время тех, кто наверху, учили решать уравнения и владеть этим миром, где все вокруг чужие и не способны понять друг друга, предпочитая жить по принципу «моя хата с краю», что и становится причиной упадка и разрухи. Причём, как с духовной стороны, так и с социальной, потому что даже слово божие не сдерживало людей от нарушения закона, не говоря уже о том, что в принципе никто уже и не помнил о чистоте и стремлении к высшему и прекрасному в попытках насытиться земным, повседневным и однообразным.
Ярким примером как раз являются книги — никого больше не надо было потрясать своим лирическим героем, нужно было писать сжатее и короче, чтобы быстрее донести суть до читателя, и напрочь убрать сюжетные повороты, внеся дух спокойствия в рассказы, превратившиеся в итоге в низкосортные произведения, которые поддерживают государственный строй, а чистое, подлинное искусство запихивают куда подальше, с чем остались согласны лишь не многие. И Марк не входил в их число, ведь понимал, что всё правильно, иначе не жить так, как живётся сейчас: средь хрустальных фужеров, откуда раньше гнали взашей обратно в череду многоэтажных фавел, которые теперь можно созерцать из окна аккуратной квартиры в достаточно благоприятном районе, заметно отличающегося от того, где нельзя было света белого видеть, больницы и морги через стенку, а напротив магазин, возле которого тебя изобьют просто так, без всякого повода, чтобы не ходил куда не попадя, а лучше бы вообще свалил из города.
Хотя куда бы ты не поехал и каким бы не был крепким орехом — там не то. И Марку проверять это не нужно — он просто знал, что даже вдали от деспотичной власти и тоталитарного режима будет тяготеть по родным краям, и поэтому оставался здесь, в Горгороде, доме-капкане, продолжал сидеть за столом и гипнотизировать взглядом ручку до тех пор, пока гробовую тишину квартиры не нарушит мелодия телефонного звонка, поставившего в тупик. И всё потому, что из трубки послышался незнакомый мужской голос с какой-то будто раздражённостью, причина которой постепенно раскрывалась с каждым новым словом о том, как тот самый, о ком Кира неминуемо предупреждала, уже по горло сыт тем, кем он стал, склеив себе пьедестал из фанатов, что были преданы ему. Как творцу. Как тому, кто когда-то был смелым, дерзким, вслух высмеивал культ сделок, хруст денег, то, как система лузгает дух с телом, и проповедовал протест против стен, что растут, зеков, что мрут, и простых ребят, что сидят за пару карикатур с мэром, которого Марк не любил и сам, но...
Он и не думал, что за выбор спокойной и более-менее стабильной жизни, какой при ведении писательско-бунтарской карьеры не было, в его сторону польётся столь яростная филиппика. Тем более, что причина такой резкой смены деятельности не в том, что он «сдулся» или «зажрался», а в том, что людям, живущим здесь, ничего не надо: ни обличения взяточничества, ни высмеивания деспотичного правителя, ни чего-либо ещё. Все предпочитают просто сидеть на нагретом месте, а эти разговоры в рупор — куда там, не до того. Ведь он не был рождён для великих дел и явно не воин, лидер и диссидент, а всего лишь писатель, дело которого — писать и не более, потому что тут бунтари все обречены, как Авессалом, который боролся за справедливость, но потом пытался избежать её по отношению к себе из-за того, что на деле всё не так просто, как кажется, даже если своими собственными глазами можешь наблюдать мракобесие деспота.
И Марк искренне пытался это донести, однако тот, кто висел на другом конце провода, не слушал, будучи убеждённым, что его некогда любимый духовный лидер и просветитель не устоял перед роскошью и богатой жизнью, стал писать не для души, а ради денег. Хотя фанаты вживались в каждый текст и всегда желали ему сделать всех тогдашних коллег, однажды променявших на век свой шанс и талант, какой у Марка, безусловно, остался. Только вот теперь вера в ненависть переросла, ударив в грудь с такой силой, что под конец диалога телефон падает из будто бы онемевших рук, начавших слушаться хозяина лишь спустя некоторое время, когда поступил ещё один звонок.
На этот раз снова от Киры, которой писатель и слова не скажет о произошедшем, запечатав гневную обличительную речь глубоко внутри себя, чтобы выслушать то, что сегодня будет очередная попойка у Фон Глиена в честь переизбрания всеми «горячо любимого» мэра, который стоит на верхушке их Вавилонской башни под названием Горгород, где красивые ногоэтажки начали блистать мириадой огней в то время, как со стороны фавел дай бог виднелось несколько тусклых фонариков, зажжённых в честь всеобщего праздника в клубе, громкую музыку из которого Марк отчётливо слышал ещё у входа. Однако переступить порог так и не решался из-за впервые появившейся мысли: вдруг на столь крупной попойке ему не место?
Он ведь писатель. Творец. Создатель высшего искусства, которое призвано прорастать прекрасными цветами в сердцах людей, чьи лица искажались до неузнаваемости, как от количества выпитого алкоголя, так и от принятой дозы гора, что в форме таблеток с напечатанной буквой «г» валялся на полу, рядом с тарелкой еды, в стакане с неизвестного цвета жидкостью — во всех уголках помещения, куда Марк всё же зашёл. Одновременно по своей и не по своей воле, поприветствовав того самого Фон Глиена, толкнувшего прямо в эпицентр толпы, что в пьяном угаре дрыгалась под какую-то странную и неприятную ушам музыку, которую заказывал никто иной, как сам мэр.
Хотя сам он в пляс не пускался. Наоборот, сидел и наблюдал за всеми с балкона второго этажа, попивая мартини и наслаждаясь красивыми фигурами вьющихся рядом девушек, которые, судя по развязанным движениям, явно были под дозой и не до конца осознавали, что творили, а мэр и не был против такого. И даже более того — сам каждую кормил таблетками, давая отпить из своего стакана с кучей отпечатков алой помады, также остающейся на исключительно правильных чертах засчёт того, что ни одна красотка не желала упускать свой шанс. Все хотели быть замеченными, хотели, чтобы холодный и циничный золотой взгляд упал именно на них, добавив следом несколько купюр, которые мэр в этот вечер не стеснялся давать налево и направо всем, кто ему понравится. Ведь сегодня его праздник. Его третье подряд переизбрание на должность главного руководящего Горгородом — домом-капканом, о чём Марк смог забыть только после нескольких выпитых стаканов неизвестно какого коктейля.
Да и впрочем это было не важно — приятная горечь разливалась по телу, расслабляя мышцы и затуманивая местами голову, из-за чего всё происходящее вокруг отображалось словно обрезки фильма: вот он просит у не менее пьяного бармена ещё один стакан, вот какие-то размытые силуэты подсовывают ему гор, вот музыка уже и не кажется такой противной и руки и ноги сами идут в пляс, забывая обо всём, что было раньше. Включая того фаната, который, безусловно, не прав — Марк не продался. Да, он предал бунтарскую сторону себя, но на то были и есть до сих пор веские причины, а остальное — задачи общества, потому что он не сильный мира сего и тем более не политик.
Да и вообще, говоря объективно, вся эта вечеринка — гнильё: кто-то перепил и блюёт, и, кажется, Марка самого вот-вот стошнит, почему на невесомых ногах он выходит из клуба на площадь, где снова сотня ослепительных огней, где-то ревут машины, одна из которых готова принять пьяного писателя и довести его до дома. Однако не успевают губы сомкнуться для произнесения адреса, как внезапно глаза видят её...