Уплотнившийся воздух становится вязким, окунув разум будто в чан с кипятком, отчего сознание мгновенно трезвеет, и плевать уже на мэра, холостую свистопляску, Фон Глиена — при виде изящной девушки с необычайно зелёными глазами, пшеничными прядями и губами кораллового цвета всё мироздание померкло. И незнакомка уверенно ходит по его солнечному сплетению лунной походкой, хотя, казалось бы, Марк — дитя бетонной коробки с лифтом, где нужно тянуться до кнопки, а она — другая. Она — его космос. Она предначертана ему судьбой, создана для него, и он ждёт её уже давно — всю жизнь в этом зиккурате пролитых слёз, в Вавилонской башне мёртвых идей с чередой одних чёрных полос, впервые сменивших свой цвет. 

Почему? 

Впрочем, неважно, уже очевиден исход: они поздороваются, обменяются любезностями, она представится, как Алиса, а он больше не будет стремиться упасть от бессилия и ощущения тошноты, исчезнувшей также внезапно, как и появившейся. Что можно сказать и о желании, подобно истинному джентльмену, открыть пассажирскую дверь чёрного такси и назвать адрес своего дома, несмотря на то, что, по-хорошему, такие из тех, кто смертельно опасны и оставляют в сердце больше борозд, чем от оспы из-за камня, где обычно орган с аортой, которая лично у Марка разгоняла по телу кровь с бешеной силой, давая понять, что всё — теперь он фатально потерян. 

Эта ночь — роковая, и всё же его пальцы скользят по чужому затылку и путаются в медовых прядях, пока язык медленно проводит по шее, заставляя чувствительную кожу гореть ещё сильнее от желания, утром обязательно сменившегося на тревогу, когда чувствуется лёгкое прикосновение чужой руки, ласково погладившей щёку с щетиной, пожалуй, уже изжившей себя. Убедиться в этом удаётся при взгляде на хорошо изученное за прошлый вечер лицо, не обрамлённое пшеничными прядями из-за зелёной заколки, державшей большую часть волос заплетёнными в пучок, делающий Алису ещё прекраснее. Если, конечно, такое возможно, о чём Марк начинает задумываться, улавливая сладкий запах, исходящий от полной тарелки блинов, которые ему никто никогда не готовил, да ещё и не сервировал так, как это сделала она, достав к тому же откуда-то настолько вкусны малиновый джем, что и представить было нельзя.

Будто его сделали не здесь, не на местном заводе, а где-то там, за рубежом, в месте, откуда сама Алиса — солнечная и сказочная, смотрящая на то, как шатен уплетает завтрак за обе щёки и запивает всё это кофе, сваренным в турке, но как-то по-другому, необычно. Можно сказать, с любовью, кажется, пропитавшей всю квартиру, впервые за долгое время ставшей более уютной от одного только нахождения в ней фигуры, что после принялась осматриваться по сторонам в унисон пришедшим на телефон сообщениям от Киры, с которой Марк знаком давно: примерно с того момента, как бунтарский дух сошёл на нет и стали поступать гос. заказы, за выполнением которых литагент следила пристальнее, чем за самим писателем.

Почему так и вышло, что вечер у Фон Глиена закончился совершенно иначе: у себя дома, в тепле, уюте и компании прекрасной Алисы, застывшей у рабочего места, где виднелась незаконченная рукопись в размере А4 с названием «Полигон» и лишь парой абзацев, которые Марк выжимал из себя на протяжении нескольких дней, напрочь словно стёртых из памяти. По крайней мере, до момента, пока живое воплощение Афродиты не сказала, что ей нравилось его творчество, когда оно ещё имело более дерзкую и бунтарскую подоплёку, высмеивало власть и всё, что она делала и не делала для народа, вот уже какой год плачущего под осколками счастья. Как в прямом и переносном смысле, что, безусловно, правда, но Марк замер. 

Взятый в рот кусок блина перестал пережёвываться из-за проснувшихся эмоций от вчерашнего разговора с фанатом, чьим словам пассия начинала вторить разве что без очевидной агрессии и с немного другим посылом, заключающимся в том, что он — истинный творец и должен продолжать в том же духе, что и до момента, когда неповоротливая бюрократическая машина решила пережевать всех себе неугодных, вроде него самого, не заметившего, как Алиса, заметив такую явно болезненную реакцию возлюбленного, поспешила успокоить. Ведь смысл её слов заключался не в упрёке, а в помощи, которую она пообещала оказать, выведя на серую улицу, ведущую в сторону кварталов с плотной спонтанной застройкой, напоминающей Марку ту часть прошлого, где он маленький бегал среди данных трущоб, и не мечтая о том, чтобы стать когда-то городского масштаба писателем, которого сейчас явно ожидала новая глава в его жизни. 

Правда, хорошая или плохая — понять было трудно, поскольку одна часть пребывала в чрезмерном ликовании от нахождения родственной души, понимающей истинную причину такого уклада жизни, а другая начинала бить тревогу стоило подойти вплотную к старому чёрно-зелёному дому-муравейнику с выпирающими балконами и полуоткрытой крышей, совершенно не пугающей Алису. Словно она бывает здесь каждый день, подтверждением чему становится уверенный шаг через порог сначала чего-то отдалённо напоминающего подъезд, а потом — квартиры, чьим владельцем оказался высокий, широкоплечий мужчина лет сорока с тёмными волосами, спадающими до плеч, облачённых в ткань.

В какую именно — Марк не разглядел, так как в этот момент откуда-то сверху откололся кусок штукатурки, заставив подбородок рефлекторно подняться, чтобы увидеть, как с потолка местами свисают нити паутинок, цепляющихся за старую потёртую стенку, заполненную книгами и толстенными фолиантами с выпуклыми названиями, прочитать которые тоже не представляется возможным из-за переключения внимания к рисунками и надписям на пожелтевших страницах, где красовалось одно и то же слово «переплетено». И автор его — Гуру, о котором в сообщениях говорила Кира, наверняка, давшая бы сейчас подзатыльник, если бы не одно но: Марк здесь чувствовал себя в странной безопасности. 

Он внимательно слушал слова о том, что проблема не только в мэре, так как у всего не единый архитектор, и если бы это было дело рук одной банды или даже влияния одного человека — была бы система, но всё вокруг — сетка, полотно, будто работала ткачиха или швейка при том, что везде сатирикон и бездействие закона при содействии икон, буквально говорящих, что каждый житель Горгорода удобрит эту гору собой, став её углём. А рабом ли или бунтарём — уже не важно, поскольку червяков доест орёт, а после — червяки орла, и нет ничего вечного, кроме самого круговорота упадка и страха, что, конечно, верно. И всё же Марк не понимал, причём здесь он — обычный писатель, попавший в любовные сети девушки, что не менее яро доказывала, что действие уже началось: часть жителей фавел так или иначе прикладывает руку к тому, чтобы внедрить полутора в чёрно-белое кино, где очевидно чья империя по артериям города гонит контейнеры с отходами переработки добытой под горою рудой, пока дома, в лабораториях, из её же отходов путём обработки гонят в народ тот самый наркотик, что называется «гор», употребляемый всеми подряд. 

В том числе той же Кирой, что вновь оставляет сообщения с упрёками в безрассудстве, позже сменившимся на милость, так как если такое общение вдохновляет его, то пусть — лишь бы Марк дописал поскорее книгу, название которой она вовсе не помнит, и посидел с её сыном Ником, вызывающий порой у писателя добрую зависть. Ведь он всегда спокоен, беспечен, ему плевать на статусы и единственное, что поистине впечатляет — найденный оловянный солдатик из сказки Ганса Христиана Андерсена, где не способный нормально выполнять свои функции человек влюбляется в прекрасную девушку, однако на пути их счастью встаёт некто могущественный, и в конце концов оба они гибнут в огне. И всё это в унисон радио, откуда голос мэра призывает взять и покарать. 

Кого конкретно — без понятия, да и неважно, потому что, как бы там ни было, уже поздно: силы зла восстают со дна, за окнами холодный макрокосмос, масса мокрых спин, промозглый дым, гора наростом, под ней руда, камней обвал, сверху — кварталов гроздья, банды, наркота, жандармы, а то, что назревает, называется концлагерь, в котором таким, как Нику, не место. И Марку тоже, о чём напомнил Гуру своим рассказом про то, что Горгород болен, подтверждением чему кипиш с патрулями, побуждающими заново переписать тот самый «Полигон», где теперь за основу совершенно другая идея и другие, более живые и разносторонние персонажи, совсем не похожие на тех, про каких доводилось писать раньше, тем самым обличая недобрый мир, новый бой за бабки, территорию, контроль и то, что рукава в крови из-за того, что вокруг провокаторы и главари, теперь фигурирующие в главной роли на протяжении всего романа. 

Название у него прежнее, однако смысл — иной, что особенно становится ясно по тому, как Марк, будучи воодушевлённым, заканчивает в тот же вечер, оставляя на прочтение поздно вернувшейся Киры, которая на следующее же утро спешит оставить отзыв, остающийся без ответа. А всё потому, что он не может оторвать взгляд от Алисы. От её очертаний, подчёркиваемых лунным светом, льющимся из полузашторенного окна. От её плеча, что ещё совсем недавно оставлял отпечаток на кафеле ванной. От её божественно красивого лица, обрамлённого пшеничными прядями, которые он незаметно поправляет, за это себя предавая анафеме и понимая, что эта особа — другая. Особенная. Ставшая его эпитафией. Забравшаяся каким-то образом под кожу и рёбра так, что не вытащить, о чём, впрочем, Марк не переживает, так как это ночь перед финальным падением.

Хотя раньше он и представить не мог, что встреча с такой девушкой, как Алиса, приведёт его к каким-то революционным движениям и более того — поможет придумать новый роман, который он пишет по три листа в полчаса, слыша свой внутренний голос, который помнит, как юн был и молод до того, как Молохом был в пух перемолот, до премий, хора клубов, билбордов, журналов, где сходу был вдруг титулован, словно по мановению чьей-то руки, что опять же неважно. Поскольку срок истёк — обратного пути уже нет: завтра пара человек не вернётся домой из-за того, что там тесные гнёзда для тех, кто свято верит в место под солнцем и к перевалу бездны пойдёт сам, о чём Алиса узнает по новостям, увидев на столе законченный накануне роман «Где нас нет».