Пальцы дрожат от перенапряжения. Разодраны до костей. Почти везде уже покрылись коркой — процесс регенерации пошёл. Хотя я не пил кровь специально: слишком много чести для этих уродов, как будто я наркоман какой и готов хлебать всё подряд. Тем не менее, в рот попало достаточно.

А так ли необходимо было жрать сердце рыжего придурка на глазах у остальных? Ведь это не арена. Но в тот момент я даже не думал об этом, просто действовал по привычному алгоритму. Как меня годами приучали: зрители платят за шоу, больше крови, давай, урод, рви его зубами и не вздумай блевать, иначе получишь шокером. Разряд в позвоночник — это больно, поэтому правила я усвоил хорошо.

Почувствовав чужое внимание, поднимаю глаза — малолетний секретарь вздрагивает и быстро переводит взгляд на экран компьютера. Остальные присутствующие также смотрят на что угодно, кроме меня. Испуганные овечки. Внутри лениво шевелится чувство превосходства. Да, ребята, я четыре раза становился чемпионом арены Ларта, можете взять автограф.

Впрочем, это не имеет значения. Скоро я сдохну, и никто не узнает даже моего настоящего имени, не говоря уж обо всех этих годах, когда я боролся и пытался чего-то достичь — в узких рамках, которые для меня установили.

Местами на пальцах, тут и там, ещё выступают мелкие красные капельки, неторопливо собираются в крупные и срываются вниз. То на пол, то на ткань штанов — она и так вся пропиталась, хуже уже не будет.

Прежде чем сдаться, я умылся как мог — особенно тёр губы, конечно, — но это мало помогло. Волосы стали коричневыми, униформа заскорузла, и весь я воняю кровью. На этом фоне чистый, ярко блестящий металл наручников выглядит неуместным.

Те, на кого я наткнулся в коридоре первыми, понятно, охренели от моего вида. Запаниковали. Потом, когда уложили мордой в пол, высказались, что я, мол, полный псих, если не сбежал после такого. А какой толк бежать? Куда? Начнём с очевидного: я — очень приметный мутант, с такой внешностью далеко не уйдёшь. Но даже если представить, что мне удалось бы скрыться, — что дальше? Я плохо ориентируюсь в этом мире — нас и в приюте редко выпускали, мало что рассказывали про окружающее, а с тех пор я вообще отстал от жизни. С социализацией хреново: не умею знакомиться с людьми, убалтывать и втираться в доверие. Нет ни родственников, ни друзей, ни образования, ни профессии. В общем, единственный вариант — грабить дилижансы на большой дороге, а я не хочу заниматься подобным.

И вот поэтому я сижу на скамье обвиняемых, напротив входной двери так называемого парадного зала. «Зал» из него так себе: всего лишь комната, похожая на большой школьный класс, только вместо доски — серебряный герб во всю стену. Перед ним стоят кафедра и стол секретаря.

Позади моей скамьи — окно. Большое. Сияющее отблесками солнечного света. Полное ярко-голубого неба. Погода для ноября поразительно хорошая. И кажется, только руку протянуть — вот она, свобода. Деревья ветками машут, птицы летают, облака плывут. Хотя понятно, что никто не даст мне руки в окна протягивать — ни в прямом, ни в переносном смысле. Оно здесь как будто специально, чтобы поиздеваться.

По бокам от скамьи стоит конвой с «Тайпанами». Видимо, чисто для устрашения, потому что если они решат пострелять в помещении из этих монстров, то у всех уши лопнут.

Народу набралось прилично. Заняты, хоть и неплотно, все скамейки, идущие рядами перед кафедрой, — я же говорю, как будто снова в школу попал.

Наверное, так долго тянут, потому что выходные, руководство укатило на рыбалку, охоту или чем там они развлекаются. Может, даже на балет.

Ожидание давит на нервы. Интересно, каков будет способ? И насколько быстро он на меня подействует? Не хотелось бы, чтобы казнь растянулась на несколько недель, как тот костёр.

Наконец, дверь в противоположном конце зала распахивается, и входят генерал Сикорски и капитан-майор Блэйк. На меня не смотрят. Конечно, они же такие правильные — героические вояки, под завязку набитые идеалами. Да и плевать. Мне тоже есть на что посмотреть, кроме них. Например, на свои руки, лежащие на коленях. Пальцы всё ещё дрожат.

После краткого изложения обстоятельств дела в сознании вдруг раздаётся голос капитана: «Вырвал сердце и съел? Не ожидал от вас такой прыти». Хм, значит, он вполне в курсе, что я его слышу. Знает, что я подглядывал за его мыслями? Да и похрен.

Я не отвечаю. Понятно, что теперь у него будут проблемы из-за меня. А впрочем, сам виноват — будет знать, как подбирать на помойках всякое отребье. Как говорится, благими намерениями…

Однако капитан тут же снова прикасается к моему сознанию — с неожиданной силой, словно распахивает рывком. Впрочем, уже настолько плевать, что я и не сопротивляюсь, пусть смотрит. Что он вообще рассчитывает там найти?

— Обвиняемый, встаньте. Вы признаёте свою вину?

— Да.

— Желаете сообщить трибуналу о смягчающих обстоятельствах?

Невольно ухмыляюсь. За какое обстоятельство считается тот факт, что пять человек из шести были со спущенными штанами?

— Нет.

— Садитесь.

Я не в курсе протокола, но, наверное, уже скоро объявят приговор. Или будут совещаться? Хотя какой смысл, если разногласий, очевидно, нет?

И тут происходит нечто необъяснимое. Капитан Блэйк поднимается со своего места в первом ряду и громко говорит:

— Я принимаю на себя ответственность за преступление обвиняемого.

Я пялюсь на него в полном недоумении — это что, часть протокола? Может, у них тут так принято?

Оглянувшись на скамьи, вижу на всех лицах изумление. Значит, вряд ли так было задумано. На трибуне генерал окаменел с вытаращенными глазами, а секретарь и вовсе открыл рот.

Капитан откровенно ухмыляется, обращает орлиный взор к секретарю и повторяет эту странную фразу. Что происходит? Он внезапно сошёл с ума?

Наверное, в голову генерала Сикорски тоже закралось подобное подозрение, потому что он откашливается и вопрошает:

— Капитан-майор, вы подтверждаете, что принимаете на себя ответственность за убийство шести человек?

И этот идиот с необъяснимым восторгом отвечает:

— Да, подтверждаю. Готов выслушать приговор.

Я не выдерживаю и выпаливаю в его сознание: «Что вы творите?!». И хотя капитан Блэйк не отрывает взгляда от лица генерала, в моей голове звучат слова: «Проверяю, насколько хватит моих заслуг перед отечеством». Ага, вот мы и убедились, что он тоже слышит меня. Наверное, это работает в обе стороны, симметрично.

В полном недоумении смотрю как генерал поднимается с места, все встают вслед за ним. Полагаю, я тоже должен присоединиться.

— Приговор! Младший лейтенант Смит лишается возможности получения повышения, выслуги и любых дополнительных выплат на десять лет с этого момента. Капитан-майор Блэйк разжалован в младшие капитаны, лишается выслуги и боевых наград, а также лишается возможности получения дополнительных выплат на пять лет с этого момента. Испытательный срок — год. Если в течение испытательного срока любым из обвиняемых будет совершено нарушение, подлежащее рассмотрению трибунала, обвиняемые подлежат казни без права обжалования.

Правый конвоир произносит над моим ухом:

— Лейтенант, вытяните руки.

Он расстёгивает наручники и кивает на дверь. И я просто выхожу из зала — как будто я уснул, и всё это мне снится. Вишенка на торте: в коридоре капитан Блэйк мне ещё и подмигнул. Кто-то из нас определённо сошёл с ума.