И тот день действительно оказался нашей последней возможностью поговорить, хотя и не по тем причинам, о которых я думал.

Утром я пришёл в себя уже снаружи, в окружении серо-коричневых скал. Шевелиться было больно, но терпимо. В первый момент как увидел Сина — улыбается, вообще замечательно, — даже удивился, насколько он, оказывается, чумазый. Но это хорошо. Пусть будет с ног до головы в грязи, кровище и козлиной шерсти, зато живой.

Однако дальше я попытался сесть и понял, что ноги не слушаются. Решил, что позвоночник повреждён — такое бывало уже не раз, — и задумался, как помягче сообщить Сину, что ему придётся оставить меня здесь. Конечно, я могу восстановиться, но на это нужно время, а сейчас у нас его нет.

Вот, говорю, кажется, у меня что-то с ногами...

А он в ответ так спокойно: «Я знаю» и ещё держит меня за плечи, чтоб не двигался. Тут мне стало подозрительно от его поведения — я вообще-то не слабоумный, чтоб со мной так обращаться, — и я влез ему в голову.

От увиденного я ахуел, по-другому не скажешь. Куснул его за руку, чтоб отпустил, и, перекатившись на бок — от боли аж звёзды из глаз, — увидел, что нижнюю часть тела мне заменяет грязная драная куртка с нашивкой «Ч. Григоров». А ног и близко нет. Совсем.

Вот так ночью всё было нормально — они ведь даже болели! — а теперь хренак, при свете дня их нет.

Конечно, я высказал командиру всё, что думаю. И про его зрение — ослеп, что ли, у меня же НОГ НЕТ, СУКА! И про умственные способности — совсем идиот, тратить кровь ВОТ НА ЭТО! Самое смешное, что отсутствие моих ног его и спасло, иначе я бы вскочил и так его отпиздил, что убил бы.

В общем, я безо всякой надежды предложил Сину выпить меня сейчас — и тащить не придётся. В первый раз он мои слова проигнорировал. Обвязал меня ремнями, подёргал крепления — и подвесил на спину как рюкзак. У меня аж дар речи пропал. Нет, ну это просто невозможно! Он, значит, молодец, а я должен висеть будто вещь какая-то и созерцать унылый пейзаж: сплошные каменюки, трещины в земле и задымлённое небо с мутным кружком солнца.

Во второй раз снова сделал вид, что не слышит.

Затем наконец-то соизволил ответить: пригрозил дать в зубы, если не заткнусь. Мол, он так-то раненых не бьёт, но лично для меня сделает исключение. Тут я на него наорал в надежде, что он взбесится достаточно, чтобы положить меня — ага, огрызок меня — на ближайший камушек и съебать. Но какое там, это ж Син. Ему если что вступило в его упёртую башку, так хоть бетонные плиты об неё бей — не поможет.

Точнее, он и правда спустил меня на землю, но не успел я обрадоваться, как он распорол свою руку и ткнул мне в рот. Знает, скотина, что от крови если и хочешь отказаться, не сможешь. А как спорить с человеком, если ты даже оттолкнуть его не способен? Только лежишь и причмокиваешь его вкусной рукой.

Для пущего эффекта Син ещё принялся мне волосы со лба убирать — будто гладит, — а потом говорит серьёзно так: «Я тебя не брошу. Так что заткнись, пожалуйста, а то от твоего пиздежа уже голова болит».

Тут мне стало стыдно, и я в самом деле заткнулся, а потом и вовсе заснул от равномерной качки.

Проснулся на полицейском корабле, который нас подобрал. Тамошние медики накачали меня под завязку, и последующие недели я почти всё время был в отрубе.

***

Окончательно пришёл в себя уже в больнице, которая неподалёку от нашей части. Валялся там долго. Повезло: ноги, действительно, восстановились, хотя в отдельные дни я орал от боли и жалел, что не сдох во время взрыва.

А потом узнал, что капитан взял на место помощника сразу двоих. Одного — я бы ещё понял, ведь не может руководитель два месяца сидеть без сотрудника. Ещё можно было бы поверить, что это временно, до моего возвращения. Но двое? Значит, работу я потерял.

В один из дней, как назло, в палате сломался монитор, и я остался без фильмов, наедине со своими мыслями. То надеялся, что я ошибаюсь и, когда выйду из больницы, всё станет по-прежнему. То боялся, что капитана насторожили мои слова там, в пещере, он начал разбираться и выяснил, что в части ходят слухи о наших с ним якобы отношениях. Неудивительно, что он решил от меня избавиться. Чёрт, зачем только я начал откровенничать? Нёс там какую-то чушь. Сам всё испортил. Особенно стыдно было вспоминать про «Спокойной ночи». Вот же идиот — ляпнуть такое командиру! Хорошо хоть не полез обниматься…

Стоп! А вдруг полез?! У меня был жар, да ещё эта пьянящая кровь… Наверняка бредил… Что, если он увидел что-то в моём сознании? Самое паршивое, что я-то не знаю, что там могло быть… Да нет, конечно, знаю — эротические фантазии одна хуже другой.

Если он увидел что-то из этого, теперь не захочет даже разговаривать. И будет прав, конечно: он мне жизнь спас, возился с документами, устроил на работу, а я в ответ фантазировал про него всякую хуйню. Блядь, страшно даже подумать, что он там увидел и как воспринял. Только представить: вот так помогаешь человеку, разговариваешь с ним, считаешь адекватным, а потом он тебе предъявляет — красочную порнушку с тобой в главной роли. Мерзко. Отвращение к себе душит так, что тяжело дышать. Может, я просто не способен быть благодарным.

Нет, он прав. Конечно, прав. Нужно было даже раньше меня уволить, раз уж я не могу вести себя нормально. Наворотил... Про капитана ходят идиотские слухи, сам он детально налюбовался, в какие позы я бы хотел его поставить и где облизать, и это ещё не считая ошибок в документации, которые я наверняка где-то допустил. Чёрт, как же стыдно... Вот какого хрена он не бросил меня там — подох бы уже тихо-мирно и всё. А теперь...

Может, не возвращаться в часть? Сбегу как последний трус. Да и плевать, никому нет до меня дела, чтобы осуждать.

С другой стороны, может, всё-таки обошлось? Я ведь не знаю точно. Ну взял сотрудников, ну и что? Сейчас годовой отчёт нужно составлять, дело муторное, капитан сам жаловался, что помощники обычно тупят, — вот и взял двоих.

Ага, а я, даже школу не закончив, такой типа умный, что вернусь из больницы и двоих смогу заменить. Нет, понятно, что это конец. Но, может, причина в том, что он обнаружил какие-то грубые ошибки в документах? Это тоже стыдно, но не так, как фантазии про минет от командира прямо на рабочем месте. Фу блядь. Когда вот так об этом думаешь — не втихаря под покровом ночи, а представляя, что он это видел, во всех подробностях, — просто отвратительно.

Но ведь тогда, на следующий день после пещеры, он вроде... вроде вёл себя обычно? Разговаривал. К тому же он ведь уходил, приходил, а мог бы оставить меня там и всё.

Нет, это тоже ничего не доказывает. Син слишком порядочный, чтобы вот так бросить человека — любого. К тому же, если подумать, он мало что говорил. И мои слова игнорировал. То есть да, в подобных условиях не до разговоров, и я тогда не придал этому значения, но сейчас — сердце сжимается от страха и уверенности, что это было очевидным признаком.

Но он тогда ещё гладил меня по лицу... А это точно было? Может, глюки или приснилось так реалистично, под наркозом. Как ни стыдно признавать, но мне бы хотелось подобного — наверное, потому и привиделось. Хотя слишком странный образ, чтобы я сам его придумал…. Да нет, на самом деле такого не могло быть, всего лишь показалось, и неважно, по каким причинам.

Мысли окончательно путаются, и непонятно, во что верить.

Кошусь на капельницу. Много кнопок, и подписи везде, конечно, аббревиатурами — для хитрых пациентов типа меня, — но я с первого раза запомнил, какая последовательность подействовала успокаивающе. Вещи, от которых зависит выживание, я улавливаю на автомате.

Поглядывая на дверь, подтягиваю капельницу к себе. Механические кнопки, виртуальные, снова механические... Главное, не отвлекаться на меняющиеся надписи — видимо, латынь, — сконцентрироваться лишь на последовательности действий. Наконец появляются цифры — наверное, дозировка. Эм... Ну, пусть будет средняя.

Отпихиваю аппарат от койки — но недалеко — и жду. Даже интересно, правильно ли я повторил последовательность или мне сейчас вколет какое-нибудь мочегонное?

Вскоре мысли становятся тяжёлыми, путаются — и обрываются.

***

После выписки из больницы я решил дойти до части пешком.

Ноги ощущаются как обычно, но быстро устают. Такая странная ассоциация: будто мышцы ещё не разношены, прямо как ботинки, и поэтому двигаются с трудом, жёсткие и чуть ли не скрипят.

Рабочий день, людей в коридорах мало.

Я зашёл к себе в комнату, переоделся в чистую и выглаженную униформу и направился к кабинету капитана Блэйка. Нужно выяснить всё сразу.

Двоим в приёмной деловито говорю: «По личному делу» и топаю прямиком к двери кабинета. Хочешь честности — захвати человека врасплох.

Капитан, как обычно, склонился над толстой пачкой бумаги и ожесточённо что-то исправляет. Наверняка ненавистный годовой отчёт.

Наконец, он поднимает голову и замечает меня. Вскакивает из-за стола, подняв небольшой вихрь бумаг, а моё сознание наполняют его эмоции, спутанные в клубок. Нервозность, лихорадочное возбуждение… Возможно, немного радости? Или я вижу то, что хочу видеть?

— Кхм. Лейтенант? Рад видеть вас в добром здравии. Садитесь. Кофе? Помощник, принесите две чашки кофе!

Из приёмной доносится:

— Кто из нас?

Я торопливо говорю:

— Я не пью кофе.

В сердце колет игла обиды — за всё это время он даже не обратил внимания, что я всегда пью чёрный чай. Определённо, я додумал то, чего не было.

Капитан выскакивает в приёмную, злобно рычит: «Две чашки зелёного чая НЕМЕДЛЕННО, иначе оба пойдёте красить забор!», хлопает дверью и бухается обратно в своё кресло.

А я присаживаюсь на стул напротив. Так, моего взгляда избегает, барабанит пальцами по столу… Никогда не видел, чтобы Син так нервничал. Значит, точно — понял, как я к нему отношусь, и теперь не знает, что делать в столь неловкой ситуации. Опасается, что я начну признаваться ему в любви прямо на глазах у новых сотрудников?

Наконец, в кабинет чинно заходит помощник с подносом чайных принадлежностей. Отпив глоток, капитан морщится и бормочет: «У вас обед на ближайший час». Через несколько секунд дверь приёмной хлопает, и мы остаёмся наедине. Последняя надежда на искренний разговор.

Однако и без свидетелей Син придерживается того же лицемерно-приподнятого тона:

— Лейтенант, ну как вы? Или, может, вы уже гражданский? Я нормально к этому отношусь, не беспокойтесь. Всякое бывает, — он растягивает губы в улыбке, которая не затрагивает глаза.

Почему я должен быть «гражданским»? Это он имеет в виду, что лучше бы мне вообще уволиться из армии, да поскорее? Ну, тут он прав, конечно, давно уже надо было, зачем только я тянул. Дотянул вот…

И какое-то двусмысленное «я нормально к этому отношусь» — к чему? «Всякое бывает» — ну да, любой может случайно подрочить на командира, не беспокойтесь. Как говорится, «один раз — не пидарас» — и заржать так нервно в конце.

Не придумав ничего лучше, отвечаю:

— Спасибо, у меня всё в порядке.

Он косится на мои ноги.

— И ноги тоже, как видите.

— Да, я знаю. Я слышал… от врача. В смысле, я заходил… поинтересоваться.

Он был в больнице? Я не знал об этом. Наверное, приходил по делам, но — вспомнил ведь про меня, спросил. Как ни глупо, но внутри опять тихонько отдаётся надежда.

Капитан снова улыбается и указывает на вторую чашку.

— Чай?

— Нет, спасибо. Собственно, я зашёл за своими вещами.

Я замираю, вглядываясь в его лицо так, что даже не дышу. Пожалуйста, пусть он ответит что-нибудь привычно-насмешливое типа: «Сдурел?! Годовой отчёт сам себя не напишет!» или назовёт идиотом, только не надо этих дежурных улыбок и лживо-участливых фраз…

Но вместо этого Син кивает и говорит:

— Конечно, конечно. Хотя я не знаю, где они. Может, помощники знают. А у них… эм… обед, — он деловито берёт свою чашку, заглядывает туда, словно ожидая увидеть что-то интересное, и допивает чай. — Как только они вернутся, я попрошу собрать. А много вещей?

Наконец-то выдыхаю и качаю головой. Впрочем, они мне и не нужны.

— Отлично. Отлично. Ну, замечательно, — он поднимается, очевидно, намекая, что мне пора валить из его кабинета. — Я попрошу их собрать. А вы всё там же? Комната 637?

Я тоже встаю и киваю. Хочется что-нибудь сказать на прощание, только что? Может, «спасибо, что доверили мне эту работу»? Или «мне очень жаль, что так вышло»? Но в итоге не говорю ничего. В любом случае мои слова не имеют значения, а если так — зачем зря сотрясать воздух?

— Да, я попрошу отнести их вам. Ну, или вы заходите. Вдруг чаю захотите.

Капитан слегка улыбается, и я не могу удержаться от ответной улыбки. Я буду скучать по его дурацкому чувству юмора.

— Хорошо. Спасибо.

— Да. Конечно. Не беспокойтесь о вещах, я уверен, с ними всё в порядке. Да.

Кивая, он провожает меня к выходу, и дверь за спиной закрывается. Вот так я снова остался один.

***

Когда ко мне в комнату стучит какой-то парень с небольшой коробкой в руках, я не сразу соображаю, что это второй помощник капитана — не тот, который приносил чай, — с моими вещами.

Протягивает бланк — заявление на освобождение от должности помощника.

От этого становится мерзко. В голову снова лезут мысли, что капитан теперь меня презирает, потому и прислал бланк вот таким образом, чтобы я даже не приходил в кабинет.

Да нет, это ясно — ведь нужно документально всё оформить, а я сам заявление не подавал, — но всё равно втайне хотелось, чтобы он вызвал меня к себе. Как-то по-человечески поговорить, попрощаться…

Впрочем, мы ведь уже поговорили, чего ещё мне надо? Наверняка он уже и забыл обо всём. И даже если увидел что-то в моей голове — ну, охренел в первый момент, а теперь у него одна работа на уме, и на меня просто нет времени. С годовым отчётом он даже ночует в кабинете, какие уж тут разговоры, тем более — со мной. Кто я ему? Подумаешь, был один сотрудник, теперь другие. Да он через неделю и не вспомнит, как меня звали.

Отдав помощнику капитана заполненное заявление и взяв коробку, тотчас отправляюсь к большому мусорному контейнеру позади столовой. Не собираюсь я держать это у себя.

На всякий случай поднимаю крышку, вдруг что-то лишнее положили. Нет, только простая белая чашка, которую я купил, когда капитан предложил мне должность помощника, и книжка карманного формата с потрёпанной обложкой. Один из тех романов, которые мне давал он — тогда, в самом начале.

Эта серия, про безымянного детектива из агентства «Континенталь», была в полном составе, из чего я заключил, что она ему нравится, поэтому, когда случайно увидел эту книгу с автографом автора, решил купить. Думал подарить капитану, когда представится подходящий случай. Хорошо, что не успел, а то сейчас вообще сгорел бы от стыда.

На этом фоне хотеть командира — ещё как-то ладно, подумаешь, от недотраха крыша поехала. Но уж дарить подарочки будто влюблённый придурок — совсем ни в какие ворота. Шоколадки ему таскал, булки всякие… Нет, жизнь ничему меня не учит, опять наступаю на те же грабли: распустил нюни на симпатичную мордашку, и сразу хочется чем-то вкусным накормить, и тупые фантазии в голову лезут — ага, светлое будущее с командиром, как романтично! А заканчивается всё предсказуемо — пиздецом. Один и тот же сценарий. Знал же, что не надо лезть в это…

Закрываю коробку и впечатываю её в общую кучу мусора в контейнере. Идиотизм. И я — просто идиот.