Сон отпускал нехотя: он, как большой сытый кот, разлёгся на груди и парализовал утренней истомой. Гарри, не открывая глаз, позволил себе понежиться в кровати. Он ученик Хогвартса, находящийся в своей постели, закрытый от всего мира тяжёлым бордовым пологом, и сквозь щель к нему пробирается назойливый луч света. Он в который раз проснулся раньше всех и теперь лежал, наслаждаясь тишиной, в ожидании громкой трели будильника. Душу обволокло спокойствие и облегчение: всё это было лишь сном. Мрачным, полным отчаяния и безысходности, очень реалистичным, но всё же сном.

       Дамблдор всё ещё жив, и Гарри точно не нужно жертвовать своей жизнью ради других, потому что о такой мелочи директор бы ему, конечно, сказал. И Снейп вовсе не любит его. Даже такое глубокое слово способно стать посмешищем и шутом, если употребить его в неподобающем контексте. Точно альбатрос, прекрасный в воздухе, на суше становится толстой неповоротливой птицей с двумя плавниками вместо изящного разлёта крыльев.

       Снейп вообще не умеет любить: он чёрствый и жестокий человек, упивающийся своей властью над учениками, потому что никакой другой у него никогда не было и уже не будет. Да к тому же, умей этот сальноволосый гад испытывать нечто такое же прекрасное, как то, что связывало Гарри и Джинни, что бы он нашёл в Гарри? Отблеск своей старой школьной любви, которую он волочил за собой долгие годы жизни? Неужели его чувства к матери Гарри оказались настолько сильны и всеобъемлющи, что Северус смог направить их на сына Лили? Если и так, то Гарри бы чётко ощущал, будто стои́т совершенно один с приставленным к виску дулом заряженного пистолета, а палец Снейпа оглаживает курок. (Волшебные палочки ненадёжны, имей Волан-де-Морт меньше презрения к магглам, он бы учился на своих ошибках и позаимствовал бы у них ещё одно оружие: более надёжное и безотказное, чем тонкая материя магии. Но Тёмный Лорд не смог перебороть свою ненависть, а Гарри не чувствовал себя под прицелом. Это ещё раз доказывает, что всё, пережитое им, осталось во сне.)

       Смерть Джинни, к сожалению, осталась реальной. Тогда Гарри казалось, что с каждым днём он будто учился заново ходить и жить без неё, мыслить так, как мыслил до неё и быть тем, кем он был до встречи с ней. Но проблема в том, что эта тёплая рыжеволосая девушка присутствовала в его жизни слишком долго. Гарри уже не помнил себя без Джинни или Джинни без себя, а те времена, когда он тонул в одиночестве и жил с Дурслями, будто и вовсе не существовали. Это осталось в далёком прошлом, подёрнутое толстым слоем паутины и пыли. Но теперь он вновь вернулся на несколько лет назад, и боль стала сильнее.

       Гарри резко сел в постели и открыл глаза: сквозь щель в комнату действительно проникал луч солнца, он прорезал себе путь через тяжёлые тёмно-зелёные шторы. Кровать оказалась в два раза больше школьной, а будильник на тумбочке справа показывал, что до подъёма ещё целых двадцать минут.

       Жестокое утро.

       Гарри опустил лицо в ладони и сжался от боли. Джинни по-прежнему мертва, и не найдётся в мире ещё одного человека, который понимал бы его так же, как она. Снейп по-прежнему держал дуло у его виска, но всё не стрелял. Да и можно ли теперь проводить такие параллели: Снейп никогда не говорил вслух о главном условии ритуала, никогда ничего не просил. Он скорее приставил этот курок к собственному виску. В таком случае ему давно пора нажать на курок и освободить их двоих.

       Гарри, как того и боялась Гермиона, тонул в жалости к себе. С переменными успехами ему удавалось вытащить себя на сушу, привести в порядок чувства и успокоить клокочущую в груди ненависть к Снейпу. Временами они даже завтракали вдвоём, перебрасывались малозначительными фразами и кое-как пытались сосуществовать вместе. Словом, жили так, как живут обречённые на это люди, которым не оставили выбора. Подавляющее большинство выживших магов и волшебниц каждый день просыпались и выполняли свои дела даже не задумываясь о том, что за их жизнь и свободу другие люди заплатили хорошую цену: кто-то заплатил своей жизнью, кто-то — свободой ею распоряжаться. И с каждым годом Гарри всё чаще задумывался над тем, что из этого на самом деле хуже.

       Почти три года прошло с тех пор, как Гарри поступил в аврорскую академию. Он проживал эту жизнь пассивно, не строя планов на будущее: за него уже давно всё решили. До выпускных экзаменов осталось три недели, но министерство уже приготовило ему место в аврорате. Год за годом, месяц за месяцем, день за днём и час за часом он словно на что-то уповал. И этим утром наконец понял, что напрасно заполнял свою пустоту ожиданием. Ему уже давно стало казаться, будто он не на своём месте: отвоевал, не без помощи многих, «светлое будущее» и всё равно продолжает бороться за мир и покой. Но вместе с тем Гарри не мог найти в себе ответ на вопрос: если не этим, то чем он хотел бы заниматься? Нет смысла пытаться выбраться из мелкой паутины, когда завяз в путах покрупнее.

∞ † ∞

       Дверь нехотя отворилась, и скрип старых петель пронзил крохотный коридорчик своим протяжным визгом. Северус сделал шаг вперёд и застыл в тёмном узком пространстве. Уже отсюда он видел, что в доме по улице Паучий Тупик ничего не изменилось: та же мебель, только ветшающая год от года, те же полупустые полки с книгами, часть которых теперь переехала в его комнату на Гриммо. Пыльный палас посерел от старости и рассыпа́лся под ногами. В сущности, Северус не знал, зачем продолжает навещать этот дом. Дело даже не в том, что недвижимость в убогом маггловском городке никто не купит — он продолжал хранить эти стены, не принёсшие ему никаких счастливых воспоминаний, только затем, чтобы поддерживать внутри себя призрачную уверенность, будто в случае чего он всегда сможет вернуться сюда. Его крепость, стоящая на гнилых балках, когда-то приносящая людям пользу, теперь стала такой же бесполезной, как и сам Северус.

       Северус всё же прошёл по дому. Лёгким взмахом палочки убрал пыль с мебели, задёрнул все шторы поплотнее и даже поднялся наверх. Его жилище, в котором он вырос и жил долгие годы, после просторных богатых комнат особняка Гарри выглядело ещё более ничтожным. Здесь никогда не старалась рука домового эльфа — о таком Снейпам оставалось только мечтать — эти стены не помнят спокойной тишины — только боль несчастной Эйлин, пьяную ругань Тобиаса и плач маленького Северуса. Грустное место, оно будило в Северусе так много воспоминаний, после которых ещё несколько дней сложно собраться с мыслями. Именно поэтому он бывал здесь редко, но всё же продолжал возвращаться, с некоторым садизмом давя на заживающую рану. Боль от этих воспоминаний ненадолго заглушала другую.

       У Северуса всё ещё оставалось место, которое ждало его возвращения, но он уже не мог назвать это место своим домом. Как не мог он сделать этого и с особняком Гарри.

∞ † ∞

       Всепоглощающий, воющий зверь внутри всегда просил есть. Долгие годы Гарри удавалось скармливать ему ожидание. Худо-бедно этого хватало, но после того утра зверю потребовалась новая пища. В период экзаменов голодный вой зверя удалось отодвинуть на второй план благодаря упорным подготовкам, зубрёжке материала и бесконечной практике. И всё это время Снейп, конечно, оставался рядом. Он, как и во времена сдачи ЖАБА, приносил ему успокаивающее зелье, справлялся о его самочувствии и старался оставаться рядом незамеченным. Только спустя три года Гарри понял, что «рядом» и «незамеченным» Северус оставался всегда.

       Сдав все экзамены на «отлично», Гарри вместе с Роном и Гермионой собрались в Норе. Рон закончил обучение при министерстве на неделю раньше, а обучение Гермионы, длившееся на год дольше, закончилось пару дней назад. И вот они втроём сидели в тесной комнате Рона, одна гордая выпускница и два парня, не испытывающие никакой радости от окончания обучения.

       Рон вяло жевал друбблс. Одну за другой он распаковывал лежащие в вазочке синие жевательные резинки и отправлял их в рот. Челюсти уже начинали ныть, сладость сковывала рот, но он всё продолжал засовывать в рот новые порции, преследуя цель надуть самый большой в своей жизни синий шар, который бы летал по комнате несколько недель. Делал он это неохотно, но с упорством настоящего гиппогрифа.

       Втроём они заняли пол вокруг низкого журнального столика. Гермиона смотрела на своего парня и думала о том, что уже этим летом им предстоит съехаться. Выбрать новый дом, купить его, утрясти все формальности перед тем, как осенью устраиваться на службу в министерство. Но потом она смотрела на Гарри, и чувство вины притупляло её предвкушение самостоятельной жизни. Они с Роном по-прежнему оставались живы, свободны и всё ещё любили друг друга, в то время как Гарри с каждым годом выглядел всё хуже и всё больше отстранялся от них: его радость за друзей оставляла после себя почти осязаемый шлейф горечи.

       — Так ты будешь работать в отделе магического хозяйства? — Гарри поковырял ногтем рукоятку своей волшебной палочки и посмотрел в небольшое окно за спиной Гермионы: под чистым июльским небом летали птицы.

       — Ага, — с набитым ртом проговорил Рон. Он постарался затолкать размякшую массу жевательной резинки за щёки и продолжил говорить: — Работа не пыльная. Папа сказал, что надо с чего-то начинать.

       — Верно, — Гермиона улыбнулась. — Позавчера, после вручения дипломов, меня подозвала Амелия Боунс. Представляете? Сказала, что я, как лучшая студентка курса, могу начать работать у них в отделе магического правопорядка под её началом. Поверить не могу, что это произошло, — Гермиона обхватила руками горящие щёки и несмело улыбнулась, — и мы все будем работать в министерстве, разве не здорово?

       — Здорово, — Гарри улыбнулся.

       — Кстати, это наше последнее лето перед работой, может, съездим куда-нибудь все вместе? — Рон продолжал говорить с набитым ртом.

       — Ага, хорошая идея, только Снейп вряд ли оставит свой магазин без присмотра, — Гарри невесело усмехнулся.

       — Блин, — Рон стукнул себя по лбу ладонью, — прости, дружище. В такие нормальные моменты, как этот, я совсем забываю об этом.

       — Да ладно, — Гарри махнул рукой.

       — Но мы всё ещё можем выбраться на весь день в лес. Устроим пикник, позовём Фреда с Джорджем, — Гермиона уцепилась за эту идею, как за ускользающую возможность показать Гарри, что жизнь всё ещё может быть весёлой и приносить удовольствие.

       — Ну нет. Не хочу слушать, как эти двое весь день заканчивают друг за друга предложения. Нам и нас троих всегда было достаточно, разве нет? — Рон пожал плечами.

       — Ну тогда втроём. Гарри, что скажешь?

       — Я согласен.

       — Чудесно, — Гермиона улыбнулась. Солнце из окна начинало золотить верхушки высоких деревьев, его жидкие лучи путались в зелёных ветках и подсвечивали густые каштановые волосы.

       Рон покивал и начал методично надувать пузырь из волшебной жвачки. Синяя масса всё ширилась и ширилась, наполняясь пустотой. В какой-то момент Гарри даже показалось, что пузырь лопнет, но он только продолжал расти. От прилившей к голове крови щёки Рона налились пунцовой краской. Он шумно вдыхал носом воздух и выдыхал его через губы. Гермиона смотрела на это и снисходительно качала головой. За все годы отношений с Роном у неё никогда не возникало желания расстаться с ним потому, что он, к примеру, порой ведёт себя так, как сейчас. Или потому, что он немного безалаберный и не умеет гладить мантии вручную. Они вдвоём позволяли некоторым недостаткам жить в себе и, тем не менее, продолжали находить друг в друге гармонию, как делают это день и ночь, солнце и луна.

       В глубине души Гарри завидовал им. Он считал, что нет таких понятий, как «белая» или «чёрная» зависть — она просто есть и всё. Оттенки определяют сами люди и не всегда это нужно делать.

       Огромный синий пузырь, размером с крупное перекати-поле, сорвался с губ Рона и взмыл вверх к потолку, упираясь своим тонким боком в свисающую люстру. Пустота в шаре содрогалась и колыхала полупрозрачные стенки. Рон с чувством собственного достоинства откинулся на основание кровати и сделал глубокий вдох. Челюсть сводило от боли.

       Вместе с шаром в комнате повисла тишина. Гарри размышлял над тем, чем можно заполнить собственную пустоту, но постоянно его мысли возвращались к воспоминаниям о Джинни, о её тёплых руках, ненавязчивой заботе и нежной ласке. На душе снова стало паршиво, и он пообещал себе, что больше не будет думать об этом. И о том, что навсегда связан со Снейпом, тоже. Пообещал, что, наконец, возьмёт себя в руки и научится жить как взрослый человек, смирившийся со своей судьбой, изменивший отношение к ситуации, над которой не властен. Ему совсем скоро двадцать два, и если он сам не захочет того — жизнь никогда не станет лучше.