Если он наткнется на одиноко стоящий кабак, на одинокий бункер среди выжженного поля, то никогда не зайдет внутрь. Не зайдет ни под каким предлогом: будь то жуткая рана, будь то голод или жажда, мучавшие несколько дней, будь то обычное желание уснуть. Он не зайдет ни во одно укрытие, предпочтя остаться под палящим солнце, остаться на той земле, что когда-то пала под его пламенем, под его светом и взрывом эмоций.
Дикие, совершенно необузданные силы переливались в этом разряженном сухом воздухе, не давая права на изменение ритма движения и дыхания, не давая возможности перестать оглядываться по сторонам. И пиками возвышающиеся в этом поле дома, бункеры, оставшиеся в живых деревья были лишь не более созданными миражами помутненного от недостатка еды, воды и сна сознания. Покрытое пеленой зрение не улавливало более правды и вымысла, жара медленно убивала.
Все это — плод его взрыва. Все это — итог их маленькой войны. Люмин. Его дорогая Люмин ушла. Может быть, через пару тысячелетий в их созвездии воспрянет звезда, если он, конечно, доживет маяком, призывающим сестренку, до этого дня, скитаясь по этому выжженному полю, если сможет понять, где конец его страданий и где он сможет ощутить спавшую пелену яркого песчаного цвета травы и земли. Если. Если. Если. Только это и крутится в голове. Но даже это уже уступает вселенской усталости, жажде и перегретому телу.
Выжженное поле слишком огромно. Его взрыв стихии в этот раз разрушил многие земли. И уйти из этого мертвого мира он не будет в состоянии еще достаточно долго. Собранная вновь обретенная сила помогала не умереть, удержать рассудок. Но даже этого стало не хватать в его последние дни. Уже сама сила кажется лишней, вырывающейся из кожи, из каналов, что нитями оплетают его организм, вторя артериям этого мира, таким же выжженным сейчас, как и все на поверхности.
Нет. существуют источники, что остались. Они держатся, разрастаются вновь, окружая себя коконом, медленно распределяя бушующую энергии, распределяя ее по корням, восстанавливая артерии, питая землю. Такие участки были видны издалека, ставшими островами стабильности. Но их было так мало, и они были так хрупки, что переполненный собственной хаотичной силой Эфир бы уничтожил оазисы, что в ползучем ритме создавали заново всю природу.
Губы, кожа лица давно потрескались, давно стали напоминать глину и песок, пылью распространяющиеся потоками ветра. За спиной два крыла, неподъемным грузом волочащиеся по земле, укрытые серой от грязи тканью. Не сейчас. Взлететь он точно не в силах. Точнее он мог бы, не будь его собственные артерии в таком хаосе, не будь он мешковатой фигурой, ползущей по выжженным полям.
Эфир. Давно его так не называли. Давно он не слышал шепот сестренки. В тот самый миг «перерождения», обретения себя окрик Люмин создал такую волну тепла, что в нее захотелось укутаться, как в начале их пути путешествия по мирам. Вот только… Она не договорила: снесенная голова с плеч просто не смогла бы. Эфир видел, как падает с неба тело сестры, видел, как держит ее за волосы старая Богиня, оболочкой Селестии являющая ее волю. Эфир видел, но не хотел принимать. Не хотел осознавать. Стоящие рядом архонты, принц Каэнри'ах, созданный Бездной монстр — все они померкли в сознании оставшегося в этот миг одним созвездия.
Взрыв, волной испепеляющий все на своем пути, уничтожающий суть Тейвата, уничтоживший и эту оболочку высшего существа, с кем они были равны в летописях истории миров. Эфир все же выполнил свою роль в планах этого существа: стал вестником конца. И здесь уже не помогли ни архонты с их мощью, ни существа измененные.
Архонты… мысль путается, пытается уловить хоть что-то знакомое в ветрах, но в них больше нет мягкого касания. Это просто сухой, до ужаса пылающий ветер, сносящий в такие же душные ночи с ног, закапывающий его песком и пылью, уже порядком набившей рот, глаза, нос и кажется все поры на теле, проникая сквозь посеревшие одежды его облачения, как одного из высших созданий, чьи имена вплетены в нити истории всех миров, и кто однажды может возродиться, если существует маяк в виде еще одной звезды в созвездии.
И Эфир был им. А потому ожидал, шел вперед, стараясь не погрузиться под тонны пыли и песка, медленно поглощающие его все больше, забирающие его туда, где сожженные им артерии мира перестали питать Тейват, где отголосками ощущались гнозисы архонтов, обретшие их суть и сознание.
В голове вновь появилась осознанная мысль, когда в небе стали сгоняться тучи, когда упала первая капля дождя. Появилась мысль вернуться к тому полю, откуда он ушел несколько месяцев назад и сделать все возможное, чтобы вернувшиеся к жизни архонты — он не сомневался, что заякоренные души смогут возродиться — смогли вдохнуть не пыль времени, смогли сделать шаг не в земле, а над ней.
Эфир расстил в себе уверенность: создав медленно каменеющими пальцами корпус портальной сети, он пытался шагнуть в марево. Это будет тяжело. На месте выброса энергии было не просто поле, здесь все покрылось коркой стекла, какое бывает при особо горячих температурах. И сердца архонтов были влиты в образовавшуюся поверхность. Будучи одним из самых древних звезд Эфир усмехнулся, вспоминая неприятные ощущения от такого плена, особенно последствия вызволения из него.
Созданные из хаотичной энергии статуи семи архонтов постепенно окутывались тем же стеклянным покровом из-за буйствующей в этой области остаточной пелены. Эфир усмехался истончающемуся напряжению внутри и раз за разом выводил очертания стоявших рядом богов этого мира, хранителей. Шаг в сторону, захват пытающего сбежать элементаля и вмещение гнозиса в напитанную частичкой создателя статую. Краткий миг свечения и Эфир выдыхает. Получилось. Привязка устоялась.
Он возводил стены, возводил мосты и залы, создавая храм семи хранителей Тейвата, создавая место, куда архонты могут вернуться, куда их сознание и дух будет вытолкнут из строк истории умерших навсегда. Эфир впервые с той битвы болезненно улыбался потрескавшимися от ветров и песков губами, вытачивая острыми измененными когтями камень, оплавленный жаром созданного им самим очага в кузне времени. Эфир действовал, как подобает создателю, как подобает тому, кто уничтожил не по собственной воле мир, насмехаясь над попытками Селестии уничтожить то, что можно отстроить заново.
Эфир смеялся хриплым голосом, уничтоженным сковывающей связки природой его опаленного мира. Оставшийся одинокой звездой не этого мира вписывал себя в создатели, вписывал часть себя в одну из вселенных, навсегда привязывая себя к Тейвату, что освободился от уставшей Селестии. Он окутывал семерых, запечатывая частичку собственной энергии, отдавая ее на развитие окружения.
Довольный проделанной работой, создатель медленно закрывает пушистые пшеничные ресницы, ведет плечом, скидывая пыльные одежды, наконец поднимая крылья, на которых росчерками звезд и путей окрашены перья, завершая полотно историй. Эфир видел, как семь архонтов собственными созвездиями расположились на его теле, чувствовал, как в центре его души пульсирует связь с каждым. Он запрокидывает голову, отдаваясь тому жару в созданной им кузнеце времени и миров, и выдыхает, срывая оковы с ног, взмахивая крыльями, опаляя себя душным воздухом, но с наслаждением ощущает далекую свежесть того дождя, что впервые с той битвы наконец начал помогать оживлять этот мир.
***
Вода — первый признак выздоровления мира. Первые озера, болота, ручьи стали началом отправления вперед. Эфир внимательно следил за каждым оазисом, что разрастался долгое время. Годы, столетия ушли на освоение его новой роли. Создатель. Как поэтично, как высоко он забрался. Внутри все сжималось в нетерпении, в гордости за собственные труды и первые появления жизни в поломанном Тейвате. Эфир начал вплетать свои силы в артерии мира только после полного выплеска хаоса, только после перехода границы доверия энергии, когда та стала сама тянуться к чужому божеству, позволяя направлять себя, позволяя создавать мир заново, собирая осколки, переделывая узоры мироздания, узнавая нечто новое для себя.
Тейват дышал, жил, начинал выходить из обожженного состояния, хотя лишь мелкие участки оставались целыми. И новый создатель помогал ему набираться сил, вдыхал в него память и законы, вспоминая прежние свои путешествия, осознавая, что здесь он останется еще на очень долгое время. Сердцем мира стал храм Хранителей, и впервые он заработал через триста лет, когда буйным потоком ветра Эфир был снесен Барбатосом, смотрящим на уснувшего друга с какой-то подозрительностью.
Заплетенные некогда в косу золотисто-пшеничные волосы, сейчас причудливой прической ложились на плечи, создавая некое подобие высокого хвоста. В медовых, корляписовых глазах застыло ожидание. И весь облик его друга кричал, что здесь и сейчас кто-то куда опаснее Селестии, сковавшей их цепями.
Эфир медленно приходил в себя, стряхивая пыль собственной энергией, пытаясь понять, кто его смог побеспокоить, кто ворвался в мир. Лишь заметив белоснежные крылья и искрящиеся бирюзовым отсветом ветров насыщенные элементом участки меток, он осознал: Тейват начал идти вперед. Первой мыслью было стиснуть вернувшего свою мощь архонта в объятия. Второй — осмотреть храм на наличие трещин в пространстве. Те, кто ушли по ту сторону летописей, редко возвращались без последствий.
Барбатос с настороженностью переводил взгляд с пустого золота на окружающее его пространство, вспоминая события давно минувших лет. Мир дышал еле-еле, он почти умер. Архонт взлетел в небо, замечая и пыльные поля, и строение иного мира, непохожего ни на один архитектурный памятник. И среди всей этой пустоши выделялась одна фигура, крылатой птицей застывшей на ветви взрослого древа. Итэр стал иным, угловато-каменным, будто бы недосягаемым, отстраненным. Он стал создателем. Барбатос с некой печалью смотрел на сидящую внизу фигуру юноши и пытался понять, что заставило путешественника по мирам привязать себя к несколько раз умиравшему миру.
Итэр вдруг улыбнулся находящемуся в небе архонту, показав ту прежнюю теплую сторону, которая убрала прошедшие века, стерла коркой покрывающую тело маску усталости и печали, оставив пламя гордости и счастья, довольства. Рядом с ним оказался наполненный силой тот путешественник, что когда-то появился в их мире без памяти, без энергии, но с мечтой найти сестру. Барбатос ощутимо вздрогнул от касания создателя, его объятий, неосознанно заставляя Эфира ощутить камень на душе, цепи на крыльях. Путешественник тянется отстраниться, но чувствует неловко вцепившиеся руки на спине и улыбается мягко в черноволосую макушку, принимая резкую смену настроения, не давя на только что очнувшегося архонта.
***
Как бы не удерживал в себе хаос энергии Эфир, как бы не успокаивал его он, без близнеца, без Люмин дело не шло. И у нее, и у него это была характерная особенность парных звезд. Сейчас, когда рядом был знающий все установки старого Тейвата, можно было ненадолго уйти на пока еще не пришедшие в себя территории, выплеснуть безумие творца в природу, создать нечто нехарактерное, наполнить пустынные участки теми созданиями, что могли бы существовать здесь, не пытаясь выживать, давясь сухим воздухом и бесконечными песчаными бурями. И он создавал, аккуратно вплетая собственные творения в артерии мира, прицепляя их к истокам летописи.
Барбатос краем глаза наблюдал за действиями парня, видя появляющегося все чаще знакомого юношу в этом чужеродном человеке, боге. В голове было очень много мыслей, но не находя рядом сестру Эфира, все чаще закрадывалась одна ужасающая, безумная, но правдивая в своих последствиях и возможных исходах. Смерть близнеца и взрыв. И что-то подсказывало архонту, что так оно и было. Ветер — единственное, что осталось в этом высохшем мире. И он шептал, рассказывал, побуждал действовать и помогать.
Собственное заточение сейчас не ощущалось серьезным: для него бывали сроки и куда большие. Да и не осознал он, как выбрался, как разрушилась клетка, хранящая осколки божественной силы и его сознания. Все это было не важно среди разрушенного мира, медленно пытающегося вернуться к истокам, стать цельным. Еще одна смерть, еще одно восстановление. Как то было давно, как далеко сейчас те войны, приводившие к изменениям, к устранению порядка, менявшегося на безумие хаоса, на перерождение всего живого, на создание демонов, поглощающих души оставшихся людей.
Барбатос чувствовал всем существом потоки энергии, которые Эфир вплетал в артерии мира, и сам менялся, согласно новому порядку создателя, использовал те знания, что были подвластны когда-то его другу. Ветер и время живут по одну сторону, и он цеплял обломки истории друг за друга, создавал, обращая вспять стрелки часов мироздания, возводя стены призрачного города в таких знакомых местах.
Вместе с тем рушились оковы других архонтов, ломались их клетки душ, впитывалась энергия звезды и создавалась связка с сердцами. Храм Хранителей сотрясал Тейват, оглашал о скором приближении других, более сильных архонтов, чувствуя изменения в собственных артериях, принимая их, сжигая лишнее, позволяя откручивать стрелки часов, видеть отблески былого.
***
На пыльном, засыпанном мелкой крошкой оков полу стоит, стряхивая цепи времени, древнейший архонт. Вдыхая запах разряженного горячего воздуха кузни мироздания, наполненного мелкими частицами силы создателя, Моракс раздраженно водил хвостом из стороны в сторону: вновь это ощущение разрушенного мира, вновь эта тяжесть пыли на ладонях. Гео-энергия пробивается сквозь артерии, буйствует, отражаясь в призраках отмотанного назад времени и взрывается, перерождаясь в виде новых горных цепей и массивов.
Сила Барбатоса изменилась — коснулось перо белоснежного крыла, позвало вперед, где рождался новый-старый Тейват. Моракс усмехается, перехватывает копье и закрывает глаза, чувствуя переплетения души теперь не с Селестией, а с Эфиром — ставшим новым создателем, новым богом этого маленького мира. Вопрос времени, когда нынешний правитель станет врагом, когда он сам попытается снять оковы с себя и вновь отправиться в путешествие, когда Тейват вновь падет под гнетом высших существ. Звезды в небесах искренне не понимают мелочей жизни простого народа.
Коррозия дает о себе знать с самого первого шага, все же его путь давно окончен, и создавать мир заново — точно конец для него. Эфир видит эту мысль в янтарных глазах, читает усталость и отстраненность в движениях старшего хранителя, вот только и сделать с этим ничего не может, ему нужна помощь каждого из архонтов.
— Я понимаю, — Моракс не уходит от дел вновь, стряхивает крошки ржавчины с собственной души и смотрит вглубь, впитывая энергию первозданного существа.
— Спасибо, — ему действительно важно видеть старых соратников здесь.
Моракс действует иначе, чем Барбатос: срывает печати артерий, откупоривает загнанные в перекрестья сосуды и проталкивает монолиты времени вглубь, стряхивая налипшую корку песков и пород. Здесь его возможности почти заканчиваются. Каждое движение, каждая растрата энергии исчерпывает сознание и время на сохранение личности. Последним из его многочисленных обликов исчезает Чжун Ли, прощающийся в момент возрождения Люмин. Ей хватило и тысячи лет, чтобы найти между звездной пыли осколки себя, чтобы обернуться назад и вплестись в созвездие.
Чжун Ли кивает близнецам и медленно отходит в сторону создателя, держащего его душу от разложения из последних сил, напрягая весь невыработанный хаос энергии на поддержание ее. Архонт телом, но сознанием и мыслями человек благодарно улыбается новым создателям, неаккуратным, совсем не типичным для него движением взлохмачивает отросшие волосы Барбатоса и улыбается мягко, отечески, напоминая, что будущее за ними. Эфир с легкостью на душе отправляет его душу на перерождение, вновь вплетая уже человека в сеть прошлого, осторожно меняя историю.
Вокруг них зарождающиеся потоки времени, вокруг них котел, в который бросается все, что когда-либо существовало. Прошлое не вернуть, но на его осколках строится будущее. С уходом Моракса наконец приходят и другие, беря в бразды правления свои собственные области, создавая облик принадлежащего им. Моракс занимал огромную часть энергии Тейвата…
Эфир смотрит на появляющихся людей, на ослабшего Барбатоса в облике смертного Венти, играющего на лире, смотрит, как живут в отброшенном на тысячи лет назад мире люди и усмехается, зная, что для них история поменялась, что гео-архонт давно ушел из жизни, даровав своему народу возможность самостоятельно ступать вперед. Эфир сжимает руку сестры и улыбается, понимая, что цели всех в той войне по итогу были достигнуты. Архонты не смогли справиться с нагрузкой, сжигая себя в собственной силе и мощи создателя, слишком молоды были их души. Боги этого мира перешли в смертную оболочку, затерялись среди людей, как это делали Барбатос и Моракс когда-то в ином хитросплетении хроники Тейвата.
Люмин же порывалась дальше, не держалась за этот мир, но видела состояние брата и спокойно ходила среди его собственного творения. Ей, погруженной в историю прошлого Тейвата, было не так интересно исследовать уголки этого отрезка, однако оставленные и вплетенные в хронику существа, никогда не существовавшие здесь, стали той частью исследования, которая надолго захватила девушку. Все же брат сам решил стать маяком и создателем. Все же он смог повернуть историю так, что не было той битвы.
И степи выжженого когда-то его собственной силой Тейвата стали местом его жизни. Народ, созданный по подобию людей, но имеющий иное строение и облик, стал паствой создателя, стал проводником воли его. Сестра усмехалась, первой выходя в свет и мягко кивала знакомым лицам. Эфир исчез как человек, но появлялся как охранник и высшее существо. Изредка его отголоски силы можно было услышать в далеких от выжженой солнцем территории зеленого Мондштата, наполненного ветром и свободой. Венти усмехался, выпивая за труды и бросая мимолетные взгляды на перья с коричневыми пятнами зовущих вперед вселенных. Эфир и Люмин понятливо улыбались, но ничего не говорили, следуя законам первородных.
Здесь и сейчас они остаются наблюдателями. Здесь и сейчас Эфир впервые может выдохнуть и скинуть пыльные одежды, засыпая спокойным сном, оставляя на недолгие сотни лет мир без пристально присмотра, зная, что его дорогая сестра, изучающая его вкрапления, сможет справиться со всеми возможными бурями.