Обед — это обычно что-то хорошее для Чуи. Не всегда, но большинство раз это так.

Ему нравится обед, потому что это время, когда он может насладиться своим трудом (Чуя специально просыпается перед восходом солнца, выбирает рецепт, по которому будет готовить и даже ищет красивый фуросики, после долго заворачивая в него контейнер с едой).

А ещё ему нравится обед, пока Дазай не приходит и не забирает его. Нагло пиздит и съедает. Никогда не извиняется, но иногда кормит его с палочек.

Редко, но бывает, что Чуя мирно и без крови, скрипя зубами, отдаёт Дазаю то, что принёс, а сам берёт что-нибудь из столовки.

— Я немного опоздал… — начинает Ацуши, но сразу затихает. Чуя приветствует его хмурым «привет» и непроницаемым покерфейсом и открывает рот, чтобы Дазай положил туда рамен. Дазай на это заботливо улыбается, тычет палочками в миску и наматывает ещё лапши.

— Давай, Чуя, открывай ротик.

— Конечно, мамочка, — саркастически выплёвывает Чуя.

— Вообще-то, папочка, — поправляет Дазай.

— Звучит стрёмно, — Чуя прерывается на заглатывание рамена. — Не говори так.

— Чуя против того, чтобы я был его папочкой?

— Это звучит по-педофильски.

— Это звучит по-гейски, — радостно исправляет Дазай.

— Это не по-гейски, если никто из нас не гей.

«Упс. Вышел небольшой просчёт. Этот сраный просчёт немного проебал всю систему, но всё в порядке, Дазай. Продолжай кормить меня, да. Ведь всё чисто гетеросексуально».

Дазай легко смеётся тем смехом, природу которого Чуя так и не смог раскусить за всё время их дружбы. С ним, со смехом его, было что-то не так. Почти всегда Дазай смеялся будто бы не до конца, будто всегда оставляя пространство для манёвра. Будто растрачивал свою радость экономно, всегда откладывая остаток на чёрный день для Чуи, Ацуши или Одасаку-сенсея.

Его улыбка всегда что-то недоговаривала и что-то обещала. Перед Чуей она никогда не была фальшивой или пустой, и нет, она не была и поверхностной. Чуя точно знал, что она настоящая: её реальность подтверждали его щёки, мгновенно смущающиеся лёгкой красной пылью. Пушистая и невесомая, она опадала на них, касаясь его жаром и дрожью. Хрень, в общем, какая-то. Потусторонняя.

— Чуя-сан, — будто не вовремя, но на самом деле как раз когда нужно, появляется перед их столом Акутагава. Если бы он не появился, то, может, Чуе и Дазаю пришлось бы продолжить этот разговор про гейство, и это было бы слишком неловко даже для того, о чём они обычно говорят. — Можно Вас… на минуту?

— Окей?..

Дазай притворно хнычет и прискорбно складывает палочки в миску, когда Чуя выходит из-за стола и идёт за Акутагавой. Ему явно некомфортно и видно, что он бы предпочёл тихо посидеть в классе, чем вот это вот всё. Чем говорить на тему, от которой у него явно чуть покраснели щёки.

— Такой таинственный, а, — комментирует Чуя. — Мог бы спросить и там.

— Не мог, — сквозь зубы отвечает Акутагава. — Это… Об этом идиоте.

— О Дазае, что ли? — спрашивает Чуя.

Спрашивает, а потом понимает, что Дазай — это его, чуин, идиот. Идиот Акутагавы — это Ацуши.

И это Акутагава краснеет при мысли о том, чтобы попросить у него совета об Ацуши.

— О… Охо-хо, — хихикает Чуя.

— Чуя-сан, — мученически вздыхает Акутагава. Знал ведь, что так будет. Сейчас он уже сомневается, не стоило ли ему лучше смолчать в тряпочку.

В любом случае это лучше, чем Дазай-сан. Он бы устроил представление на всю столовую и поженил бы их прямо за столом, использовав не золотые кольца, а луковые колечки. Это было бы ужасно, и Акутагава не уверен, что выжил бы после этого. Его бы похоронили там же, где пять минут назад он вышел замуж.

— Просто обещайте, что Дазай-сан ни о чём не узнает.

Если перефразировать, думает Чуя, то получится: «Расскажите ему обо мне что угодно, но только не это».

— Этот придурок? Я не обязан ему отчитываться обо всём, что я знаю, — Чуя делает паузу, а потом продолжает, улыбаясь. — А узнаю я сейчас, наверное, очень многое, — хохочет он.

В глазах Акутагавы гаснет последний свет надежды — шансов больше нет, всё потеряно, можно паниковать. Из него достанут последние остатки нервов и это неизбежно.

Зато Дазай-сан не узнает.

— Ладно, ладно, я понял. Можешь называть меня своим гей-гуру. Гей-консультантом. Гей-учителем, — Чуя согнулся почти пополам, и, кажется, уже нет шансов, что он разогнётся. Скукожился от смеха так, что не раскукожить.

— Я не буду этого делать, — говорит Акутагава. — Просто… Он же ведь такой тупой, даже его кошка уже всё поняла, а он нет. Как мне признаться ему? Или хотя бы намекнуть?

— А? Я, конечно, гей-гуру, но почему ты спрашиваешь об этом меня? — спрашивает Чуя.

— Ну, Вы, очевидно… Достаточно продвинулись в своих достижениях?..

— Я… В чём? Достижения по соблазнению домашнего кота? Мои любовные похождения заканчиваются на том, что я понравился кошке Ацуши.

— Дазай-сан?..

— Этот? Ты никогда не увидишь кого-то более гетеро, чем он, — фыркает Чуя. Почти расстроенно — полностью без сомнений.

— Но… — сомневается Акутагава.

Чуя не видит никаких причин сомневаться в гетеросексуальности Дазая.

— Просто… Конечно, я помогу тебе с Ацуши.

«Вот бы мне ещё помогли с гетеросексуальностью Дазая».

***

На всех занятиях Дазай обычно полусонный и ленивый. Мало кому удаётся растормошить его, кроме Оды-сенсея.

И Чуя удивляется, когда на химии он действительно работает.

Может это потому, что им мало дают играть с химикатами, ведь когда в классе есть кто-то вроде Чуи и Дазая, после которых кабинет останется в явно не самом божеском состоянии, то все быстро понимают, что оставлять им что-то подобное бывает опасно.

В классе всегда есть та парочка, из-за которой класс боятся или уважают, и, к сожалению всех, кто с ними учится, это были именно Чуя и Дазай.

— Чуя, Чиби! Вызываю тебя! Требую хлорид кобальта!

— Да кто вообще доверяет детям подобное?! — говорит Чуя, выискивая склянку с голубым порошком.

— Э-эх, Чуя, — качает головой Дазай и пускается в нудные рассказы. — Эта херовина очень опасна, знаешь… Образует прочные связи с циан-ионом, и из-за этого хлорид кобальта используют в качестве антидота при отравлении цианидами. Хотя, вообще-то, соли кобальта очень токсичны.

— О, формула прикольно читается, — усмехается Чуя. — Ой, блин, давай быстрей. Нам надо ещё успеть описать всё остальное. Я не хочу и завтра заниматься этим.

— При проглатывании может оказать влияние на сердце… А при воздействии с кожей может вызвать покраснение… — Дазай делает вид что задумывается. — А ещё это цвет глаз Чуи.

— А?! Ты намекаешь, что от меня людям становится плохо?

Дазай удивлённо смотрит на него, широко раскрыв глаза.

Чуя не знает, почему ему вообще хочется назвать его очаровательным и почему щёки Дазая покраснели, но… Блять, он ведь говорил, что при воздействии на кожу хлорид кобальта может вызвать покраснение и что он очень токсичен…

– ...Чуя, это чудо, что ты смог дожить до своих лет с такой недогадливостью…

— Ты!..

— Чуя уверен, что хочет пойти на этот… — Дазай замолчал, пытаясь подобрать корректное слово. — прекрасный фильм?

— Да, да, да. Бери Акутагаву и купите билеты, осталось семь минут.

— Мы бы пришли раньше, если бы Чуя не остановился у Ацуши-куна, чтобы погладить кошку, — жалуется Дазай.

— Зверь лунного света стоит того! — возмущается Чуя под согласные кивки Ацуши.

— Ага, а ещё у этой кошки глупое имя, — бормочет Дазай, внаглую оскорбляя фантазию Ацуши. — Я не хочу тратить время на это!

А Чуя хочет. Всё его время уже расписано по часам, роздано по процентам.

Мама с папой наверняка получают пятнадцать, а школа в жестоком бою прискорбно отбирает двадцать пять. Дазаю достаются его положенные тридцать пять — хотя если учитывать, что в школе они тоже постоянно вместе, то, может, даже больше — процентов, который он заработал прилипчивым трудом, не отставая от Чуи.

Пятнадцать идёт на дружбу с Ацуши и Акутагавой.

Пять на дружбу с Юан и тем самым Ширасэ, который бессовестно шлёт ему сердечки и зовёт поесть мороженого.

Он же ведь может потратить пять процентов своего времени на фильмы о бедных собаках, правда?..

— Возьми мне солёный попкорн! — кричит ему Дазай, уводя Акутагаву к кассе.

Чуя в пустоту шепчет, что купит ему самый карамельный из всех карамельных попкорнов и что специально попросит послаще.

(Всё равно он берёт солёный — самое большое ведёрко).

Когда билеты куплены, еда тоже, и все торопливо собираются в одном месте, наступает самое трудное — рассадиться.

По-человечески у них это редко получается, ведь в любом случае Дазай перекочует к Чуе чуть ли не на шею. Хотя в этот раз Дазай упёрся, что с ним он ни за что сидеть не будет, потому что не хочет быть утопленным в его слезах.

— Дазай, сволочь! Я не реву из-за каких-то фильмов про собак!

— Мы вместе Хатико смотрели, о чём ты? — зевает Дазай.

— Все плачут на Хатико! — Чуя смотрит на самодовольное лицо Дазая и поправляется. — Все, кроме твоей ублюдской рожи, окей!

Смотрел Дазай его чисто для галочки. Чтобы, когда Чуя рассказывал своё мнение о нём, Дазай мог вставить свои пять ненужных йен. В принципе, как и куда угодно.

Чуя прекрасно помнит своё обещание Акутагаве и поэтому, как хороший друг и гей-гуру не собирается забывать про него. Чуя, вообще-то, никогда ничего не забывает. Он ведь не Дазай, который безалаберно забыл покормить богомола и тот умер.

Хоть у кого-то из них всё должно сложиться хорошо.

— Пусть Ацуши-кун сядет со мной! — хнычет Дазай. — У меня от вони твоего попкорна живот сворачивается, Чуя!

— Карамельный попкорн не воняет!

— Разве?.. Да какая разница, Ацуши-кун всё равно интересный собеседник!

— Садись со мной, ублюдок! — кричит Чуя. Он точно намерен стать хорошим другом с небольшим бонусом в виде отличного гей-гуру.

Наступает момент тишины. Все удивлённо смотрят на Чую, и он действительно не понимает, с чего они вообще так пялятся.

Чуя бросает взгляд на Дазая, слыша со стороны Ацуши тихое и уважительное «Вау».

Какое, блять, «Вау», если он пытается свести их, чёрт возьми.

— Значит, Чуя хочет сесть со мной?..

Пальцы Дазая почти благоговейно обхватывают край чуиной куртки и тащат его в кинозал. Он явно намерен посадить его рядом с собой.

Сзади них Акутагава категорично кашляет, а Ацуши тихо хмыкает.

Чуе кажется, что это похоже на чёртово представление в театре с одной поправкой на то, что свою роль он не знает.