Когда Чуя заходит в дом Дазая, на улице уже темно.

Он стряхивает с куртки редкие снежинки, вешает её и тянется к заснеженным ботинкам. Хрипит что-то про то, что Дазаю бы не помешало расчистить дорожку к дому и поднимается наверх, в его комнату.

Открывая дверь, Чуя не ожидает увидеть Дазая, раскинувшегося на кровати поверх одеяла. Он тупо смотрит в потолок, его руки лежат свободно. Окно открыто явно давно. Чуя сразу ёжится от неприятного холода.

Чуя медленно выпускает из рук прохладную металлическую ручку, механически делая несколько шагов. Сюрреалистично смотрит на полуспящего Дазая, почти измученно следящего за ним. Пока он бежит до кровати и падает рядом с ней, пол, кажется, рушится крупными частями. Надоедливо ломается, сбивая с пути.

– Даз... – не договаривает Чуя, стыдясь и пугаясь своего собственного голоса. Он слишком громкий в тишине комнаты, которую скромно прерывает лишь шумящий за окном и отчаянно лезущий внутрь ветер.

Он решается схватить Дазая за руку – холодную, замёрзшую. Дазай не умер, но всё слишком похоже на это. Если бы он не следил за ним неотрывным взглядом, то Чуя бы так и подумал. Что он может сказать Дазаю?.. Какие вообще слова могут тут подойти?.. Всё они теряются, кислотно растворяются в тихом дыхании Дазая.

– Эй, придурок, – выдавливает из себя Чуя. – Ты замёрз. Тебе нужна ванна. Хочешь в ванну?

Дазай неразборчиво мычит что-то в ответ, продолжая смотреть Чуе в глаза.

– Вставай давай, – приказ звучит как просьба, но на самом деле никого из них это сейчас не заботит. Чуя почти пыхтит, помогая Дазаю сдвинуть свои длинные конечности с кровати, перенести вес на ноги. В конечном итоге Дазай всё равно заваливается на Чую и он с трудом тащит его в ванную на своих плечах.

Чуя оглядывается. Из окна мирно падает снег, а некоторые снежинки мерцают в слабых отблесках уличных фонарей. Он прижимает Дазая поближе к себе и чувствует, как он трепещет и дрожит. Дазай жмётся в ответ, и это кажется Чуе неимоверно тесными объятиями.

Несколько раз ноги Дазая подгибаются от резко навалившихся усталости и холода, но Чуя держит его крепко, не даёт ему упасть. Никогда, никогда не даст упасть.

Он толкает ногой дверь в ванную, протаскивая Дазая за собой.

– Боже, Дазай, ты, еле идущие шестьдесят килограмм... – жалуясь, говорит Чуя, чтобы хоть как-то разбавить глупую тишину. Тишина не отвечает, но разбивается о вымощенные тёмной плиткой стены ванной, и каждый шаг босых ног Дазая слышится в ней.

Оставив Дазая около стиральной машинки, прислонив его спиной к ней, Чуя спешит набрать воду в ванну. Он крутит кран с горячей водой, немного поворачивает кран с холодной, затыкает слив и только тогда позволяет себе посмотреть на Дазая. Дазай же давно смотрит на него, не стесняясь своего пристального взгляда.

– Я сделал её тёплой, – тихо говорит Чуя. – Когда сядешь и привыкнешь, накручу ещё горячей.

Темнота кафеля давит, взгляд потемневших глаз Дазая давит, звук тихо льющейся воды тоже давит на Чую, и вместе всё это образует какофонию перемешивающихся звуков и образов в его голове.

Чуя медленно, будто стараясь не спугнуть трусливое животное, идёт к Дазаю. Дазай, конечно, не боится – сил у него на это нет.

– Давай, тебе надо раздеться, придурок, – шепчет Чуя, наклоняясь к нему. Дазай цепляется за его плечи, приникает ухом к груди и старается уловить биение его взволнованного сердца. Чуя еле выпрямляется с тяжёлым для него телом, которое держится за него.

Чуя дотаскивает его до бортика ванной, садит на него и смотрит в глаза. Аккуратно бьёт Дазая по щекам, чтобы тот посмотрел на него.

– Ты сам снимешь одежду?.. – спрашивает он.

Дазай отрицательно качает головой.

– Поднимай руки, идиот, – командует Чуя. Он сжимает в пальцах низ футболки Дазая, тянет её вверх, обнажая бинты на руках и плечах. Тело Дазая полностью холодное, иногда он крупно вздрагивает и громко вздыхает.

Чуя успокаивающе гладит его тёплыми руками по плечу.

– Не сдвигай ноги, – шепчет он ему. Тянется вниз, стягивает домашние шорты, а после откидывает в угол ванной комнаты. Дазай безмолвно провожает их взглядом. – Бинты тоже надо, – напоминает Чуя. Он смотрит на запоздавший кивок и протягивает руки к бинтам. Судя по всему, Дазай не менял их с позавчера, а это... Плохо.

Он выискивает наощупь конец бинтов, распутывает обмотанные вокруг тела Дазая полосы белой ткани. Они падают безжизненными змеями у ванны около ног Дазая, а некоторые висят на них, зацепляясь при падении. Чуя смотрит на его теперь непокрытые запястья и ему становится немного легче, когда он видит, что на них нет никаких новых следов.

Чуя отвлекает себя мыслями, что в комнате, которую они недавно покинули, наверное до сих пор падают на пол снежинки, а ветер заунывно и по-зверски воет. Может, он подует так сильно, что окно сломается с громким скрипом и упадёт вниз звучным ударом, хотя Чуе следовало его закрыть, но он забыл, но ему нравится хотеть, чтобы это напряженное молчание сейчас сгладило хоть что-то, ему нравится... Чуя старается думать об этом, пока он осторожно тянет бинты на себя, пока видит, как они отматываются от тела Дазая и спадают вниз.

Он смотрит на Дазая, полностью освобождённого от бинтов.

Дазай тоже смотрит на него.

Он неожиданно обнимает его, обхватывает руками, а Чуе на секунду кажется, что Дазай просто упал, что он, наконец, довёл себя до такого истощения, что теряет сознание, но... Нет, нет. Дазай сжимает между пальцев его футболку, будто ему больно, и Чуя облегчённо вздыхает, хотя это однозначно не значит ничего хорошего.

Дазай цепляется за его плечи, приникает ухом к груди, слушает его неспокойное сердцебиение. Чуя честно старается успокоить сердце, но выходит это до ужаса отвратительно.

– Дальше ты сам разденешься, – Чуе хочется смолчать, не оставлять очередные доказательства своей безнадёжности, но это трудно – молчать, когда Дазаю так плохо. Он никогда не мог сидеть в молчании, когда Дазай смотрит тёмным, грифельным взглядом. Хорошо, что крошиться его взгляд не может. Иначе бы Чуя давно устал подбирать остатки.

Дазай особо не реагирует. Не двигается, не делает ничего, кроме как ленно наблюдает за Чуей. Наблюдает безжизненно, хотя, вообще-то, он вполне себе живой.

– Эй, ты в порядке? – окликает его Чуя. Легко хватает его за плечи и несильно встряхивает. Вырывает Дазая из этих прекрасных мёрзлых объятий, просто чтобы проверить, что он всё-таки жив.

Чуя трепетно касается подбородка Дазая, направляя его вверх. Он не имеет на это права, думая о Дазае таким образом, представляя в своей голове все эти отвратительные сцены с обнимашками, поцелуями и бесполезными нежностями, которые никогда не сбудутся. Но, может, Дазай считает, что Чуя, его лучший друг, имеет. Только Чуя так не думает и сейчас его от этого отталкивает одно то, что Дазаю он сейчас нужен слишком сильно. Дазай об этом никогда не говорил, но... Чуя прекрасно знает это.

– Тебе же ведь надо в ванну, Осаму, – мягко напоминает Чуя.

Дазай тускло кивает, расслабляется и старается перевалить свои конечности за бортик ванны. Ничего у него не получается, он нелепо и слабо шатается, почти падает, но Чуя держит его. Помогает опустить ноги, а потом и всё тело в тёплую воду. Удерживает ладонями за плечи и помогает нормально лечь.

Чуя чувствует себя ненастоящим. Глупо намазанным, отвратительно нарисованным на кривом холсте. Он находится в триптихе, а вместе с ним Дазай и его состояние, невидимо обозначенное самыми депрессивными красками. Эти краски выбирали самые депрессивные руки, которым отлично удалось передать хуёвое его настроение.

Главное не показывать Дазаю, что настроение у него это хуёвое.

– Грейся давай, – нежно приказывает Чуя. Если бы Дазай приказывал бы ему с такой же нежностью и лаской, то Чуя бы сделал всё, что он хочет. Но нежно сейчас приказывает Чуя, а у Дазая выбора особо нет. – Я сейчас, – обещает он и поворачивает кран, делая воду чуть теплее.

Чуя выходит за дверь ванной, а Дазай апатично провожает его глазами.

Пока Дазай сидит в ванне и послушно греется, Чуя закрывает окно, а после ищет острые предметы, которыми Дазай мог бы навредить себе и прячет их между шкафом и стеной.

Прятать всё острое бесполезно, потому что Чуя всё равно останется с Дазаем и сегодня, и терпеливо будет обхаживать его завтра. Чуя не даст ему притронуться ни к чему острому или вообще к чему-нибудь, чем Дазай может сделать себе больно. Дазай может сделать себе больно буквально всем, поэтому миссия, казалось бы, невыполнима, вот только Чуе давно уже без разницы на это. Лет как шесть, с тех пор как Дазай начал шутить эти суицидные шутки и брать с собой бритву в ванну.

Через несколько минут Чуя вернулся к ванне.

Вода послушно обволакивает худое тело, а Дазаю, кажется, стало чуть лучше. Чуя встаёт на колени рядом с ванной, касается щеки Дазая ладонью и понимает, что тот больше не дрожит. И кожа у него больше не холодная, лишь на ногах немного покраснела от перепада температур.

Дазай смотрит на Чую и его мокрые ресницы чуть вздрагивают.

Чуя садится задницей на прохладный кафельный пол, запускает руку в уже горячую воду и водит ей, нагоняя небольшие волны на поверхности.

Вдох-выдох. Вдох, выдох, выдох, выдох, пока в груди не образуется вакуум космоса. Выдох, выдох, выдох, пока все чувства не испарятся вместе с образовавшейся пустотой.

Но Чуя должен дышать ради Дазая. Ради того, чтобы сидеть с ним возле ванной. Ради того, чтобы останавливать попытки самоубийств. Ради того, чтобы ловить несчастных богомолов, старающихся бесполезно скрыться в зелёной листве.

Чуя поднял отяжелевшую голову, перекрыл кран, чтобы наконец услышать тишину, движение воды, дыхание Дазая.

Дазай дышит – Чуя успокаивается.

Он смотрит на беспокойно дрожащую воду – дрожит она тоже от дыхания Дазая и от его движений.

– Тебя блевало? – тихо спрашивает Чуя. Дазай опускает голову, прячет лицо в ладонях и чуть кивает.

Он хочет коснуться его груди руками чтобы почувствовать, но не позволяет себе, только смотрит – спина вздымается. Дазай дышит.

Дазай прижимает ноги к себе, и вода волнуется ещё сильнее. Куда ты движешься? Зачем нарушаешь мой покой? Почему не остаёшься на месте? Почему ты не застыл статуей? Почему ты дышишь? Почему ты жив, почему, почему, поч...

Живот Дазая громко и неправдоподобно урчит, прерывая тишину.

– Что ты сегодня ел? – тихо спрашивает Чуя.

Дазай медленно качает головой, опуская её на свои колени, и Чуе кажется, что ему будто стыдно смотреть на него.

– Идиот, – ласково и жёстко заключает Чуя. Мысленно заключает Дазая в объятия, потому что Дазай такой идиот, он такой придурок, просто невообразимый, такой глупый, такой идиот...

Он тянется мокрыми от воды пальцами к волосам Дазая (Дазай пытается не вздрогнуть от неожиданности, но у него это не выходит). Проводит по одной пряди, заключает её между кончиками пальцев и легко проводит ими вниз. Голову Дазай не мыл... Наверное дня два. Волосы не в лучшем состоянии.

– Я помою тебе голову, придурок, – предупреждает Чуя. Тянется к полкам с шампунями, ищет тот, который принадлежит Дазаю. «Клубника и банан. Natural». Сотня пойманных богомолов из ста против нуля сбежавших богомолов из тысячи.

Чуя встаёт на колени и давит на ладонь шампунь. Пахнет клубникой и немного бананом. Пахнет натуральностью.

Несмело касается волос Дазая, вспенивает ленивыми движениями. Он и раньше это делал, но за последнее время отвык. Потому что это как-то неправильно – делить в одной ванной с лучшим другом шампунь с ехидной надписью Natural.

Дазай сидит так смирно, так молчаливо. Чуя хочет, чтобы всё было как раньше.

По тихим командам «Подними голову», «Опусти немного», «Пиздец, они у тебя такие мяг... грязные. Когда ты их последний раз мыл?» и молчаливым реагированиям Дазая на них Чуя понимает, что Дазай ещё слушает его. Что он дышит. На «Ебать, классно воняет, дашь потом мне... А хотя для меня Natural не подходит...» Дазай ничего не отвечает. Ну и хорошо. Чуе ответ не требуется.

– Сколько ты там пролежал? – спрашивает Чуя, чтобы выбить из Дазая хоть слово. Ему уже кажется, что языка у Дазая больше нет. Что тот взял нож, и... Чухня это всё. Чуе рядом с Дазаем всегда всё кажется.

– Ммм, – устало отзывается Дазай.

Чуя приободрился.

– Чего ты там говоришь? – затаив дыхание, спрашивает он.

– Мн... н-не было хол-лодно, – мямлит Дазай, глотая буквы.

Почему сразу, как только ему становится лучше, он старается сломать его?..

– Ты дрожал, придурок, – утверждает Чуя. Даже если Дазай будет полумертвый, даже если он будет лежать без ноги, даже если он потеряет литра три крови, то всё равно будет спорить с Чуей. Чуя не будет против, если это значит, что Дазай жив.

– Т... т-тоже... дрожал, – бормочет он.

Чуя вздыхает.

Только Дазай мог не понять, что дрожал он тогда только от того, что боялся за него.

Очевидно, Чуя дрожал потому, что не был уверен, что с Дазаем всё в порядке.

Хорошо, что Дазай оказался в порядке.

Хотя нет, понятно, что он не в порядке, но с этим беспорядком они смогут разобраться сами.

– Почему ты не ел?.. И как долго?

– Мн... не х-хотелось...

– Но ты должен, Дазай! – восклицает Чуя. – Ты же ведь не хочешь... Помереть?!

Дазай хрипло усмехается.

– О, Чуя, ты увер... – он не договаривает. Чуя возмущённо дёргает его за волосы, вспенивает ещё сильнее. – Кажется, м-мой Чуя злится...

– Заткнись, – сердито шепчет Чуя.

Он продолжает намыливать волосы, хотя, казалось бы, куда ещё мыльнее. Любая пена позавидует такой пене.

Дазай продолжает скукоживаться, выделяясь худощавостью и бледными шрамами.

Время продолжает течь скучно и размеренно, пока пена мылится, а Дазай скукоживается.

Кажется, всё как всегда, вот только подобное случается у них редко.

Чуя ласково задерживается пальцами у лба Дазая дольше, чем нужно было бы. В голове выстраивается логичное обьяснение – он просто моет ему голову. Старается сделать это хорошо, а без долгих прикосновений этого не получится.

Он регулирует напор и температуру душа, направляет её Дазаю на голову. Пена послушно смывается, Дазай послушно склоняет голову. Всё сейчас, казалось бы, слушается Чую, но он ни черта этого не чувствует. Всё невозвратимо утекает между его пальцами мыльной пеной и точно не вернётся – возможно, Дазай когда-нибудь тоже.

Трепетно касаясь его, направляя голову то вверх, то вниз, Чуя смывает редкие остатки пены. Теперь они плавают волнующимися облаками по поверхности воды, а Дазай запускает в них свои пальцы, разглаживая и играя с ними.

– Чуя? Можно обнять т-тебя? – смущённо говорит Дазай почти без запинок и проглатывания букв. – Коснуться рукой? Я хочу по-послушать твоё сердцебиение.

Чуя не сразу понимает, о чём вообще лепечет Дазай. Может, на Дазая так скорый март повлиял. Ну, знаете, коты, всякое такое. Спаривание, любовь там, глупость. Дазай – глупость ходячая.

Хочется спросить: зачем? Зачем Дазаю касаться Чуи, если все его чувства должны быть очевидны. Нет ничего более очевидного, чем его чувства, и Дазай должен их сторониться.

Нельзя позволять Дазаю делать подобное, потому что ему самому тогда будет...

– Только вытри руку. Придурок.

Дазай хихикает и медленно, почти разбито и немощно тянется своей рукой к футболке Чуи. Нагло вытирает её о сухую ткань. Теперь назвать ткань сухой язык не повернётся.

Чуя перехватывает запястье Дазая и тянет её к себе на грудь. Предусмотрительно кладёт ладонь Дазая на правую сторону, чтобы он не услышал этого отчаянного сердцебиения слева. Чуя хороший мальчик, умный. Он прекрасный влюблённый мерзавец, двулично скрывающий свои чувства.

До этого горящие прикосновения его казались нормальными, потому что рука у него была холодной. Теперь она тёплая, и у Чуи грудь горит. Сжигается, почти тает. Он мог бы остановить это, но Дазаю хочется послушать его сердце. И кто Чуя такой, чтобы помешать этому?

– Оно... Приятное, – тихо шепчет Дазай.

– Чего ты такой сентиментальный? – комментирует Чуя, не зная, что сказать. Он сразу корит себя за то, что из его рта вылетело подобное, но теперь уже как-то поздно. Да и не хочется, чтобы Дазай подумал, что ему это нравится.

– Знаешь, я могу сейчас включить воду на температуру своей крови и помереть, – хмыкает Дазай.

Чуя несильно бьёт его по щекам ладонями.

– Заткнись и грейся, – возмущённо говорит он. – Почему ты не можешь просто заткнуться?

И Дазай реально затыкается. Чуя чувствует, как бьётся его собственное сердце, и Дазай бы тоже почувствовал, если бы немного сдвинул руку. (Чуя молится, чтобы Дазай не сдвигал её).

– Когда ты согреешься, мы пойдём на кухню и ты поешь, – говорит Чуя. До чего же нелепая ситуация. До чего же нелепая у них жизнь. – Почему... Почему ты лежал там?

Чуя удивлён, что всё-таки решился спросить. Ни в одних мечтах он не осмелится задать такой вопрос, потому что услышать ответ страшно.

– Я? – спрашивает Дазай, будто думает, что обратились не к нему. – Я... Да просто. Плохо стало, – нехотя признаёт он и явно раздумывает над следующей фразой. – Можешь уйти, если хочешь. Всё будет нормально.

– Ты что....

– Захотелось мне, – шепчет он.

Чуя нервно сглатывает.

Если Дазай сейчас сдвинет руку немного вправо, то почувствует, как будто в пуленепробиваемое стекло стреляют стеклопробиваемые пули. Хотя он, наверное, прекрасно всё чувствует. Притворяется просто. И о чувствах Чуи он тоже скорее всего знает.

Честно, если Дазай знает о его чувствах, о которых невозможно не знать, потому что даже Акутагава заметил, то это похоже на пинг-понг. Дазай заставляет его сердце почти умирать, а Чуя бесполезно отбивается. Когда они играли в пинг-понг, так и было, между прочим.

– Тебе одиноко?.. – неловко спрашивает он.

Дазай прячет взгляд и усмехается. Усмешка выходит грустной и вымученной. На усмешку это нихуя не похоже, если честно.

– А... Ацуши и Акутагава?..

Дазай мотает головой, ещё больше стараясь втиснуть её в свои худые колени.

– Почему ты не можешь... Завести нового друга или подругу? Пообщаться с кем-нибудь? – спрашивает Чуя.

На самом деле это очевидно, потому что мало кто может ужиться с Дазаем. Многим трудно терпеть его выходки и характер, а тем, кто не знает о них, нравится только его внешность. Поэтому... Да, Чуя признаёт, что с его стороны это глупый вопрос.

Но Дазай смотрит на него так, будто сейчас сморозит что-нибудь ужасное. Что-нибудь, из-за чего Чуя, вспоминая ночами, будет смущаться и прижимать руку к груди, стараясь заглушить неприятно бьющееся сердце.

Дазай смотрит так честно, почти преданно, что становится страшно, ведь с таким взглядом он говорит самые откровенные вещи.

Он вздыхает и медленно начинает говорить.

– Мне действительно не нужен никто, кроме Чуи, – Дазай делает паузу. Чуе почти хочется заткнуть его. Губами, рукой – неважно. Чуя знает, что то, что будет дальше, не будет ничем хорошим для него. Наверное, ему всё-таки надо было заткнуть его губами. – Ты видел когда-нибудь меня с кем-нибудь, кроме тебя? Ты прекрасно знаешь, какой я с остальными.

Под конец Дазай говорит тихо. Почти неслышно. Чуя мог бы попросить его повторить, но тогда бы они оба не выдержали, потому что Дазай... Он тоже смущается.

Дазай сжимает руку на груди Чуи, забирает накопленное им тепло. Чуя не против – он смиренно отдаёт его.

– Какой ты с остальными? – на одном дыхании Чуя задаёт волнующий его вопрос. Этот вопрос так похож на «Какое лицо я делаю, когда мне пишешь ты?..». Это был хуёвый вечер, хуёвый вопрос, хуёвое состояние Чуи после этого. Нельзя, чтобы это повторилось. Нельзя, чтобы Чуя не спал сегодня всю ночь так же, как не спал тогда.

Потому что... Ох, тогда он и Дазай почти поцеловались. Ну, почти только потому, что Дазай сказал, что это шутка. Может Чуя тоже пошутит с ним так же, только доведёт это до конца. Чуя ведь не шутит с подобным. Дазай бы тоже узнал, что Чуя в подобных вещах – самый нешутливый и серьёзный человек. Ему ни за что не было бы смешно, ни единого смешка бы из него не вырвалось, если бы это было связано с поцелуями и Дазаем.

Чуя думает об этом резко, слишком быстро, а когда переводит взгляд на Дазая, то видит, что тот сидит почти удивлённый. Его глаза раскрылись в тихом недопонимании, ногти вцепились в плечи, задевая шрамы, а рот открылся в безмолвии. Тело немного вздрогнуло. Вода мирно пошла кругами.

– Я... – начинает Дазай. Чуя спрашивает себя, сможет ли он вообще закончить. – Блять... Я не такой... – хрипло продолжает он, но замолкает. Чуя понимает – продолжения не будет. Конец представления. Даже без антракта.

Чуя встаёт на колени перед ванной просто чтобы быть на одном уровне с Дазаем. Просто чтобы быть ему равным. Просто потому что его ноги устали.

Он складывает руки на бортик ванны и кладёт на них голову. Он в паре сантиметров от лица Дазая – в паре сантиметров от ошибки.

Чуя старается казаться расслабленным и пытается придумать что-нибудь, что можно сказать в такой ситуации. Что-то вроде: «Не волнуйся, с тобой я тоже совсем не такой, как с остальными! Ну, ты понимаешь – крепкая мужская дружба, всё такое...».

Чуя уже уверен, что скоро Дазаю придётся собирать его жалкие, расплывшиеся остатки.

– Просто знаешь, иногда мне хочется... – шепчет Дазай дальше. – Хочется... Мне нужно т... И я чувствую... – он запинается. – Я чувствую... Нихуя. Блять. Боже, я нихуя не чувствую.

Чуя ничего не понял, но ему совсем точно не понравилась последняя фраза.

Всё это звучало как-то сбивчиво, совсем не так, как звучит обычно Дазай. Это было отчаянно, раздробленно и смешанно.

– Я... Я ненавижу мысль, что меня бросят они, – выдавливает из себя он. – Может, я не встречусь больше с Одасаку под тем деревом?.. Или я стану настолько сильно раздражать Ацуши? Акутагаву? Куникиду? Остальных. Они же... – Дазай хлипко вздыхает. Он не плачет, нет. Его голос просто... Будто ненастоящий. Страшный. Кукольный.

Чуе всегда были интересны отношения Дазая с остальными. Его будто отцовские отношения с Ацуши или Акутагавой. Или дружба с их учителем литературы. Странная полудружба с Куникидой, который временами заменяет ему Чую во время выполнения лабораторных работ или резкий выбор в партнёры по физкультурным упражнениям его вместо Чуи. Чую никогда это не обижало, потому что он знал, что Дазай должен общаться с остальными. Чуя всегда был рад из-за этого, потому что Дазай не был одинок. Никогда не был, но только он этого не понимает.

Отношения Дазая – это ёбаный треугольник, в котором Чуя занимает вершину. Чуя ещё по геометрии знал, что с вершинами всегда всё запутано больше всего.

На его груди Дазай сжимает руку в кулак, комкает футболку в своих пальцах. Чуя удивлённо смотрит на него.

– Я просто, вроде как давно, пиздец как давно... С тобой... Тебя... – бормочет он, вымученно царапая ногтями кожу на ногах. – Да блять... Чуя, Чиби....

Чуя замирает. Неужели Дазай сейчас хотел сказать, что они действительно лучшие друзья? Это было бы феноменально, потому что от Дазая можно услышать такое раза три за всю жизнь. Один раз Дазай уже неэкономно истратил.

Где этот грузовик, который исекайнет его в отвратительный мир без Дазая? Где тот триптих, в котором останутся только Чуя и депрессивные краски? Где тот шампунь, которым облиться – и ты Natural?

Хуй на «Похоронный марш», решает Чуя. Умирать он будет вместе с Дазаем под его счастливую болтовню и предсмертные хрипы.

Хотя, о чём вы вообще? Одно его касание подкатывает к горлу паникой, но для Дазая оно ведь всего лишь дружеское. Значит всё нормально. Никаких грузовиков, никаких триптихов. Только радость, только мечты только счаст...

– Но... – избито продолжает Дазай. – Чаще... Всегда. Я всегда задумываюсь, без кого мне действительно не... И, ну... Блять. Пожалуйста, пожалуйста, Чуя, не заставляй меня этого говорить, пожалуйста... – теперь это молитвенный шёпот.

«Ублюдок. Ничтожный кусок дерьма. Нужно было молчать, ты же ведь сейчас на это... Да нихуя ты не сможешь сказать сейчас. Сиди и молчи. Ему плохо, а ты... Ты просто сраное хуйло. Ты бесполезен».

Чуя разваливается на мелкий мусор. Он хочет окрестить себя детсадовской поделкой «Из дерьма и палок, зато своими руками» и выброситься на свалку, отчаянно затерявшись.

Дазай берёт в свою ладонь руку Чуи. Тянет кисть к себе, послушно наклоняя голову, хотя его не просили.

Он подносит руку Чуи к своим губам и целует её... Целует, целует, целует, блять, Чуя почти в панике. Дазай целует его руку, а Чуя забывается, он больше не существует. Теперь Чуя ничто, он лишь останется в памяти Дазая или не останется ни в чьей памяти. Он забудется всеми, он сам уже забыл, кем является, но не может забыть, кто его целует. Долгое прикосновение, всего одно, всего лишь от его лучшего друга, но Чуя держит воспоминание в голове и в ней бегло прокручивается: «Дазай Осаму... Пип... Поцеловал руку... Дазаму Осай... Поцеловал... Бжу-ух. Багх». А дальше сбой системы, наверняка не подлежащий восстановлению.

После лёгкого касания губ Дазай глубоко выдыхает и роняет свою голову на руку Чуи. Чуя смотрит на его макушку и видит, как Дазай еле заметно дрожит, кажется, коря себя за всё, что он только что сделал.

Чуя нечасто видит Дазая искренне взволнованным.

Он поджимает губу и в его сознании мелькает желание резко отдёрнуть руку, а потом приподнять голову Дазая, обхватить его щёки ладонями и прислониться своим лбом к его. Ему хочется посмотреть в его глаза и мстительно прошептать: «Ты такой красный, придурок», потому что... Да, у Дазая действительно покраснели кончики ушей, и Чуя это видит. Он это увидел и не забудет, потому что перманентно отпечатал в памяти.

Чуя мог бы прошептать ему что угодно – мстительно, соблазнительно или как в своих фантазиях – но его губы смыкаются, а глаза расширяются.

Чуя старается не дышать так часто и скрыть собственный румянец, но он смотрит на это грустное смущение перед ним, чувствует, как пальцы Дазая царапают его по руке, осознаёт, что, блять, Дазай смущается и старается скрыть это.

Изо рта Чуи вылетает только задыхающееся:

– Почему?..

Дазай так долго думает над ответом.

И всё же у Чуи ощущение, будто это происходит не впервые.

– Потому что... посмотри на себя, – шепчет Дазай.

Чуя вздрагивает, его сердце забилось быстрее, в горле пересохло.

Он медленно поднимается с колен, не отрывая руки от губ Дазая.

Его глаза находят зеркало.

Чуя смотрит на себя. В зеркале не отражается ничего необычного, потому что с Дазаем он всегда такой – покрасневший, эмоциональный, с покусанной губой и растерянным взглядом.

И он не может увидеть то, что смог увидеть Дазай.

– Я не... – начинает Чуя, но он всё ещё чувствует сухость во рту, а сердце сейчас похоже на отбойный молоток, и он едва может произнести хоть слово, поэтому предложение висит невысказанностью.

Я не вижу этого.

Но Дазай, кажется, понимает.

Он поднимает голову и смотрит на него снизу вверх, всё ещё с покрасневшими щеками.

Чуя признаёт, что он не против этого вида.

Дазай тихо смеётся и немного улыбается.

– Разве? – спрашивает он, и Чуя чувствует колебания его дыхания на своей руке. – Как это можно не увидеть, Чиби? Ты всегда выглядишь как слизняк.

– И ты...

– М?

Чуя собирается с мыслями, собирается силами, он старается сформулировать своё предложение, чтобы оно не звучало смущающе хотя бы для самого Дазая, потому что Чуя уже в любом случае почти умер от стыда.

– И ты... Ты поцеловал руку слизняка?

Чуя шепчет это.

Шёпот громко ударяется о стены ванной комнаты и глушится в них же. Разбивается на головоломки, раскладывается на хитроумные паззлы.

Вот бы смущение Чуи пропало точно так же.

Глаза Дазая расширяются. Он раскрывает губы, сжимает их, а после немного прикусывает. Он отводит глаза, и Чуя хочет ударить себя за то, что ему вообще пришла мысль спрашивать подобную чушь, особенно сейчас.

Чуя чувствует, что его сердце рвётся.

Это не ярость.

Это не что-то однотипное.

Ничего, что можно было бы выразить одним словом.

За секунды это вытесняется растерянностью, неуверенностью, разочарованием от всего, что его окружает, и особенно от самого себя.

– Почему, блять, Дазай?..

– Я... – Дазай сглатывает. – Ты был против, Чиби? Это... Было неприятно?

Где же дазайское «Почему ты так удивлён, Чуя? Неужели ты всё-таки влюблён в меня»? Где его озорной блеск в глазах? Почему Дазай не говорит такого? Почему, почему, почему, почему?..

– Почему?

Молчание было Чуе ответом.

– Ответь, Дазай, – почти молит он. Он бы встал на колени, он бы сам расцеловал ему руки, он бы поцеловал его щёки, шею, губы, он сделал бы что угодно – то, что ему самому давно хотелось сделать – лишь бы Дазай ответил наконец.

Чуе показалось, что они с Дазаем сглотнули одновременно этот слишком задержавшийся ком ожидания в горле.

– Если ты сейчас не ответишь, я скажу, что ненавижу тебя, – клятвенно шепчет Чуя. Он скажет это, даже если эти слова будут самой большой его ложью за всю жизнь.

Чуя жалко смотрит, как Дазай вымученно улыбается. Выдавливает из себя улыбку, выкачивает из себя радость. Забрал её у Чуи, а теперь теряет направо и налево, сволочь.

– Я тоже, – Дазай хрипло усмехается. – ненавижу тебя. Всей душой, знаешь. Всем своим сердцем.

Почему-то... Почему-то это похоже на то, как если бы Чуя признавался в любви Дазаю. Противоречиво, дерзко, безнадёжно.

Дело в том, что Дазай не может признаваться ему в любви, поэтому он... Просто признаётся в дружбе.

Ага. Чуя понимает. Все лучшие друзья ненавидят друг друга. (Не каждый лучший друг влюблён в другого безответно).

Что ты делаешь, что ты делаешь, Боже, чтотыделаешь, что ты, блять, творишь...

Дазай не воровал сердце Чуи. Он никогда этого не делал.

Дазай просто брал то, что ему всегда принадлежало.

Чуя касается своего лица пальцами, словно пытаясь оттереть смущение, словно пытаясь отодрать маску.

Дазай что-то хрипло шепчет, а Чуя не может разобрать, что.

Шёпот не ценится в их отношениях.

Их отношения это беспорядочные признания в ненависти.

В их отношениях всё громко.

Он не хочет вырывать руку из-под его губ, но... Но это же ведь не может длиться вечно, правда?.. Всё должно заканчиваться и особенно то, когда Дазай говорит, что действительно ценит Чую и их дружбу.

Чуя осторожно, немощно старается выпутаться из хватки Дазая.

– Ты... Должен поесть, – уговаривает он Дазая, потому что его живот за последние пятнадцать минут пробурчал сколько? Раз пять или шесть? Дазай слишком долго не ел, и это прекрасно видно по нему.

– Тогда тебе... Придётся тащить меня, Чуя, – смеётся Дазай.

Чуя фыркает и подхватывает Дазая под руки, насмешливо и небрежно вытаскивая его из ванны. Вода беспокойно плещется и не успокоится ещё минут десять, пока Дазай и Чуя будут бороться в их шутливой глупой борьбе.

Почти как в детстве.

Вытащив Дазая всего мокрого, с быстро стекающими по нему каплями, Чуя не всерьёз ругается на него и бурчит про то, что с него всё натекло и что ему же пол потом и мыть.

Дазай хихикает, наперёд зная, что это будет совсем не так.

«Интересно, насколько неуместно было бы поцеловать его сейчас?».

Они выходят из ванной и сходят вниз по лестнице, направляясь на кухню. Дазай садится на стул, складывает руки на стол и нетерпеливо ждёт, посматривая на Чую и на его мастерское заваривание рамена. Чуя любит рамен. Дазай тоже. Готовит его всегда, конечно, Чуя.

Может, если бы Чуя подумал, то он бы понял, что прошептал тогда Дазай. Может, тогда бы ему не было так неполноценно и недостающе. Может, тогда бы неполноценность заполнил Дазай, а то, что недостаёт, они бы смогли достать вместе.

– Чу-уя, – капризно хнычет Дазай. – Я весь мокрый... Оботри меня.

Чуя отыскивает и кидает ему в лицо большое полотенце, крича, что этого будет достаточно и чтобы потом он вытер всё, что накапал на пол.

Он восхищённо наблюдает, как Дазай встряхивает влажными волосами, расплёскивая обиду.

В ответ его называют мелким мерзавцем, а Чуя...

Чуя просто рад.

 Редактировать часть