В этот раз за рулём был Хэнк. Как-то так сложилось, что если куда-то надо было добраться в кратчайшие сроки, водительствовал всегда он. Знал, где можно срезать, помнил, где нет камер дорожного движения, где можно превысить лимит скорости. Да и машина его в такие моменты слушалась особенно ладно, словно понимала, что владельцу нужно сделать что-то важное, поэтому не брыкалась и помогала, чем могла. Не то чтобы Коннор не справлялся, посади его за руль, но Хэнку нравилась эта молчаливая договорённость между ними, которую они негласно поддерживали.
К тому же после стычки в закусочной, Коннор был словно в воду опущенный.
— Эй, парень, — окликнул его Хэнк, ловя чужой взгляд, прежде чем вернуться к дороге. — Машина уже в розыске. Они не успели уйти далеко.
Он не говорит «всё будет в порядке», не идиот. В их профессии «в порядке» — что-то из ряда вон, скорее исключение из правил. Да вся суть существования полиции в том, что где-то что-то не в порядке. Так что всё, что остаётся Хэнку, — дать Коннору намёк на надежду.
— Ты заметил что-то необычное на фургоне? — спрашивает он, прежде чем успеет сказать какую-нибудь глупость. А с появлением в его жизни Коннора, подобная практика стала в порядке вещей.
— Они закрасили эмблемы по бокам, но цвет… — произносит он, и, судя по голосу, всё это время Коннор обдумывал именно это. То, как он умел брать себя в руки и сосредотачиваться на деле, всегда поражало Хэнка. Да, конечно, он и сам в его возрасте был таким же — иначе не дослужился бы так рано до лейтенанта, но это другое дело. Он был пробивным упрямым придурком, считавшим, что всё возможно, если стараться изо всех сил, обо что в итоге и обломал зубы.
В Конноре этого нет. Коннор — выхолощенный детектив, ум и предусмотрительность в упаковке мальчика с обложки. Просчитывает наперёд, на десять, двадцать шагов, чтобы быть уверенным в своём следующем. Там, где Хэнк полагался на интуицию, Коннор излагал сухие факты и вёл за собой.
Сперва Хэнка это бесило до чёртиков. Потом он начал принимать преимущества. А сейчас…
— Цвет фургона был нестандартный, — Коннор уже выудил телефон, оперативно что-то набирая. — Если я прав, то… Вот! — он протянул было экран Хэнку, но, взглянув на спидометр, передумал. — Я запомнил цвет, потому что мы держали их на карандаше ещё в прошлом году. Церковь Последователей, — произнёс он, что-то быстро печатая.
— Те ребята, которые бесплатно кормили родителей с детьми? Они же оказались безобидными, — Хэнк напряг память. — И к тому же, кажется, не так давно схлопнулись. Что-то финансовое.
— Да, но церковь не сносили, она до сих пор в Хамптрамке, — он сдёрнул рацию и, прежде чем Хэнк успел сказать хоть слово, Коннор уже надиктовывал диспетчеру. — У нас зацепка по делу о похищении, едем на Лонгийер-стрит.
— Запрашиваете подкрепление? — прошипели из приёмника.
Хэнк изменил маршрут, прикидывая, какой дорогой будет быстрее, и бросил взгляд на Коннора. Его лицо было ровным, ясные глаза смотрят вперёд. Он уже знал, что им делать дальше и как им это делать. От этой картины Хэнк почувствовал прилив уверенности.
— Запросите машину из ближайшего полицейского отделения, но не подпускайте их близко к району. Пусть ведут себя как обычный патруль. Мы дадим знать, когда потребуется помощь. Пока что пустите все силы на поиск фургона и узнайте, не подавал ли кто-то в розыск женщину с ребёнком.
— Принято. Удачи.
В салоне машины воцарилось молчание.
— Ты невероятный, знаешь это? Охренеть, — рассмеялся Хэнк.
Коннор недоумённо посмотрел на напарника, словно выныривая из собственных мыслей, которые сейчас были где-то далеко. На двадцать шагов впереди. Потом смущённо улыбнулся, возвращаясь в реальность. Словно переключатель щёлкнули, и Хэнк бы смотрел на эту улыбку так долго, как мог, но требовалось следить за дорогой.
— Я просто запомнил оттенок машины, — рассеянно повторил он. — Невелика заслуга. Возможно, я ошибся. Может, этот фургон перепродали, когда церковь закрылась. Или он в угоне.
— Просто запомнил, — фыркнул Хэнк, уловив в голосе напарника нервозность. Звучал он, конечно, так же, не прислушаешься — не услышишь, но Хэнк знал, когда слушать. Напарники, в конце концов. — Эта церковь ещё тогда казалась подозрительной, да придраться было не к чему. Но пока всё сходится. Мама с дочкой бегут от кого-то, кого боятся сильнее, чем взлома с проникновением и нападения на двух сотрудников полиции при исполнении. И в одно мгновение оказываются в фургоне, напоминающем фургон церкви, чьей главной благотворительной фишкой было оказание помощи родителям и детям, находящимся в сложных обстоятельствах.
— Пока всё сходится, — повторил эхом Коннор. — Что если всё время это была секта? Они могли держать их в заложниках, а теперь снова схватить, — размышляет он вслух. — И судя по тому, как сильно они были напуганы, вряд ли бежали они от бесплатных обедов и переданной на благотворительность одежды.
— Она считала, что полиция не сможет помочь, — Хэнк задумчиво почесал бороду.
— Думаешь, кто-то прикрывал? — Коннор покрутил в руках телефон. — Могу позвонить Ричу, спросить, нет ли у них расследований, связанных с этой церковью.
— Или она была просто напугана до такой степени, что отказалась бы принять помощь даже от папы Римского, — предполагает Хэнк. — Я пока ничего не думаю. Разберёмся с первостепенной задачей, доберёмся до места, потом будем смотреть.
Коннор молча убрал телефон.
Также молча они подъехали на Лонгийер-стрит. Обычная для Детройта полузаброшенная субурбия, тихий район, даже при свете дня не внушающий доверия. Нигде не было видно фургона. Зато среди одноэтажных зданий, с чернеющими глазницами выбитых окон, сиротливо возвышалась церковь Последователей. Припарковав машину в закоулке возле мусорных баков, Хэнк выбрался из машины, вдохнув поглубже прохладный воздух. Он проверил кобуру и достал фонарь, убрав его в карман куртки.
Глядя на обшарпанную, изрисованную граффити церковь, Хэнк ощутил, как мороз прошёлся вдоль позвоночника. Это было странно, но что-то было не так. В голове мелькнула мысль, что, возможно, стоило оставить тот вызов патрульным. Хэнк постарался её отбросить. Он не заметил подобных переживаний на лице напарника, поэтому, ничего не сказав, двинулся в сторону церкви, стараясь держаться в тени забора.
Окна — заколочены, как и массивная входная дверь. Тротуар зарос, газон пышно цветёт растительностью и мусором. Выглядит всё так, что хоть прямо сейчас бери и вставляй в словарь напротив слова «заброшенный». Хэнк не замечает следов шин на асфальте, ни примятой травы. Если и задняя дверь окажется заколочена, то зацепка Коннора и их теории посыплются прахом, и окажется, что они просто потеряли драгоценное время.
Калитка во внутренний двор, однако, до сих пор держится. Они проходят дальше, и Хэнк замирает. Он кивает Коннору на сваленные в углу двора доски. Под ними свежая трава, а сами они заботливо повернуты гвоздями вниз. Глаза Коннора зажигаются, как и всегда, когда он понимает, что нащупал правильную почву и вышел на верный путь.
Дверь и правда оказывается незаколоченной. Приближаясь к ней, Хэнк достаёт из кобуры пистолет, надеясь, что ступени под ногой не скрипнут. Внутри они выдадут себя, стоит только зажечь фонари. Пора запрашивать у начальства очки ночного видения, ей богу. Хэнк решает приберечь эту мысль на потом, чтобы поделиться ей с Коннором. Тот наверняка усмехнётся от общей абсурдности идеи, а потом ещё раз, уже представив Хэнка в этих самых очках.
Дверь оказывается заперта. Естественно, она заперта. У них и ордера-то нет, Фаулер потом устроит им обоим головную боль. Но если они смогут спасти ту женщину с ребёнком? Если есть шанс? Ради такого Хэнк готов был стерпеть хоть сотню Фаулеровских выволочек.
Пытаясь решить, что делать дальше, Хэнк снова поворачивает ручку входной двери и, совершенно внезапно для самого него, дверь отпирается. Заметив это, Коннор в два шага оказывается с другой стороны, прислонившись к стене. В одной руке у него пистолет, в другой — фонарь. Он кивает Хэнку, во взгляде его та решимость, которой, по мнению Хэнка, можно заражать, словно гриппом. Огонь в глазах.
У Хэнка ведь не было ни единого шанса.
Отбросив лишние мысли в сторону, он толкает дверь. Она открывается на удивление тихо, не издав ни единого скрипа. Хэнк ждёт пару мгновений и, когда ничего не происходит, ступает внутрь.
В церкви ожидаемо темно, сыро и пахнет гнилью. Возможно, всё, на что они наткнутся, — крысы и дерьмо. Может, это место облюбовали местные торчки. Он даже начал надеяться, что будет именно так, потому что с каждым шагом внутрь волоски на затылке шевелились всё сильнее. Что-то было не так. Что-то в воздухе. В запахе. В том, как дверь плавно открылась сама со второй попытки, хотя Хэнк мог поклясться, что в первый раз она была заперта.
Он покрепче перехватил пистолет, снимая его с предохранителя. За спиной эхом раздался такой же щелчок. Затем всё пространство вокруг осветил свет фонаря.
Они находились в задней комнате, очевидно, выполнявшей роль гардеробной для служителей и волонтёров. Их встретили открытые шкафы и оставленный повсюду мусор. Покидали это место, может, и не в спешке, но вот возвращаться явно не планировали. Свет фонаря отражается в зеркале напротив, слепя. Из комнаты вело две двери — одна открыта нараспашку. Коннор ступает к ней, на мгновение похищая из комнаты единственный источник света. Хэнк заглядывает следом — маленький туалет, унитаз да раковина.
По прикидкам Хэнка относительно размеров здания — им ещё повезло. Да, потолки высокие, но вряд ли за счёт второго этажа. В их распоряжении будут общий зал и подвал. Возможно, несколько маленьких комнат для хранения вещей. Хэнк не был религиозным и церкви посещал не часто, больше случайно или по работе, но эта не походила на классические протестантские, которые ему доводилось видеть.
Они движутся дальше, когда со стороны шкафов раздаётся шорох. Свет фонаря Коннора мгновенно перемещается к источнику звука.
В этот момент раздаётся детский плач.
После стоявшей тишины этот звук оглушает. Это не похищенная девочка — плач определённо принадлежал младенцу, но звучал искажённо. Неправильно.
Хэнк в одно мгновение оказывается у шкафа, рывком открывая дверцу. Желудок скручивает узлом. На пустой полке лежит сраный пупс, который затыкается в то же мгновение. Хэнк отшатывается, демонстрируя находку Коннору. Напарник стоит, замерев, в тусклом свете фонаря Хэнк толком не видит его лица и от этого раздражается ещё сильнее. Сердце заполошно колотится в груди. Ему очень иррационально хочется схватить Коннора и утащить отсюда как можно скорее. Вместо этого он глубоко вдыхает и выдыхает, успокаиваясь, сжимает в руке пистолет и идёт к следующей двери.
В ушах до сих пор стоит плач младенца.
Дверь отпирается также легко, словно приглашая их внутрь. Они оказываются в узком коридоре, должно быть, как раз через стенку от основного зала. Хэнк решает оставить его на потом, сперва двинувшись вдоль по коридору, к следующей двери. За ней оказывается такая же небольшая комната с заколоченным окном. Судя по столу и диванчику — либо молельная, либо просто офис. На пробковой доске на стене до сих пор висит пара фотографий церкви и нарисованных от руки картинок изображающих сцены из церковной жизни или из Святого Писания. К счастью, все шкафчики здесь открыты нараспашку.
Они продвигаются дальше, но следующая комната и вовсе встречает их голыми стенами. В этот момент, глядя на единственную оставшуюся дверь, Хэнк понимает, что там их что-то ждёт. Что-то, что им не понравится, и всё это время он лишь пытался отсрочить неизбежное. Его напрягает тишина, напрягает тяжёлый стылый воздух, отдающий сладким запахом гнили. Как же он хочет оказаться неправым.
Он смотрит на Коннора. В узком коридоре света достаточно, чтобы взглянуть друг другу в глаза. Увидеть в лице напротив отражение всех собственных мыслей. Коннор делает глубокий вдох. Лёгкий кивок, и Хэнк отпирает дверь.
Теперь сомнений не остаётся. Сладкий тошнотворный запах трупного гниения наполняет ноздри. Краем разума Хэнк отмечает, что это, по крайней мере, не их беглянки. Запах не появился бы так скоро. Не привлёк бы такую армию мух, жужжащих, словно большой генератор. Как они не услышали этот звук за дверью, в оглушающей тишине коридора?
Из щелей в забитых окнах внутрь проникает тусклый свет. Достаточно, чтобы и без помощи фонарика увидеть фигуру посреди зала. Тело. Хэнк ступает вперёд, пересекает пресвитерию, крепче сжимая пистолет. Отмахивается от мух.
Фонарик Коннора всё-таки выхватывает общие картинки. Вот — сваленный алтарь. Разбитая чаша купели. Ковровая дорожка в пятнах. Скамьи для прихожан повалены в разнобой, сдвинуты к стенам, окружая тело. И стены. Сверху донизу покрытые грубыми рисунками и символами. Хэнк их не узнаёт, поэтому решает пока не предполагать о мотивах убийства. Может, это был декор церкви изначально. Дизайнерское решение.
Он отмахивается от мух. Сраный Господь Бог.
Приближаясь, Хэнк уже знает, что за алтарём не висит крест. Тот самый, массивный, которым славятся католические церкви. Знает он это, потому что смотрит на него прямо сейчас.
Распухшее тело так сильно покрыто мухами, что, кажется, это просто огромный жужжащий живой организм, по чистой случайности принявший форму человека. Но даже так Хэнк может отчётливо разглядеть тугие верёвки, впившиеся в плоть, которые даже и после смерти продолжают удерживать человека.
Он делает последнюю пару шагов. Дышать уже невозможно, Хэнк прикрывает лицо свободной рукой, пожертвовав возможностью отмахиваться от мух. Глаза слезятся. Он пожалел, что вандалы пощадили окна церкви.
Судя по степени разложения, тело пролежало здесь уже больше недели. Ковёр под трупом влажно блестит в свете фонаря. Глядя на это, Хэнк замечает что-то странное.
Отброшенные скамейки расчистили место не только вокруг тела, но и рядом. На полу изображён круг, метра четыре в диаметре, почти достигающий алтаря, явно второпях нарисованный белой краской. Хэнк с Коннором оказались как раз в его черте. Здесь уже Хэнк может предположить окончательно то, что прежде было просто догадкой. Сеанс экзорцизма пошёл не по плану. Распятый на кресте человек был тому явным доказательством. И те, кто был за это ответственен, оставались в круге, пока этот самый человек умирал.
Хэнк уже разворачивается, жестом готовясь показать Коннору, что теперь дело осталось лишь за подвалом, когда слышит за спиной движение. Он смотрит на Коннора и сталкивается со взглядом, в котором недоумение сменяется ужасом, когда раздаётся новый звук.
— Хэ-энк, — зовёт его распухшее гниющее тело. — Лей-лейтенант Андерс-сон.
Это невозможно. Этот человек не мог быть живым. Откуда он мог знать Хэнка?
— Дево-очка, — снова тянет тело. Звучит так, будто кто-то сдувает воздушные шары. Очень аккуратно. — Вы ищ-щете девочку.
Хэнк делает шаг назад, оказываясь возле Коннора, плечом закрывая его от происходящего ожившего кошмара, в то же время пытаясь найти хоть что-то знакомое, вернуть почву под ногами.
В этот момент тело резко дёргается, словно пытаясь сесть. От этого движения часть мух взмывает в воздух, демонстрируя начавшие отслаиваться куски кожи на лице и шее. Тело снова дёргается, пытаясь вырваться из пут, и Хэнк видит белые кости запястий, когда особенно рьяное движение сдвигает кожу и мышцы рук, словно перчатку.
— Убей её, Хэнк Андерсон. Убей девочку, когда найдёшь, — с каждым словом голос словно крепнет. Пустые глазницы смотрят ему в самую душу. Хэнк буквально физически чувствует, как его препарируют живьём. — Я дам тебе то, что у тебя отняли, — говорит уже громче. — Верну жизнь, которую забрали так рано.
Хэнка прошибает насквозь, словно электрическим током. Он понимает, что надо бежать, но не может заставить себя сдвинуться с места.
— Коул. Бедный маленький Коул, — продолжает вырываться тело. — Так несправедливо. Так больно. Какая короткая жизнь.
Откуда он знает про Коула?
— Хэнк, — на плече сжимаются пальцы, возвращая в реальность. — Хэнк. Уходим. Я вызвал подкрепление. Пошли, — его тянут, стараются развернуть, но он не может отвести взгляда от пустых глазниц.
— Я верну тебе его. Вы начнёте заново. Ты, Коул, — губы изображают улыбку, роняя при этом пару десятков личинок, нашедших там дом. — И рядом — Коннор. Ты же этого хочешь, Хэнк. Неужели всё это стоит жизни незнакомой девчонки? Ты так много страдал. Ты заслужил это счастье.
— Ты не вернёшь его, — вопреки здравому смыслу срывается с губ Хэнка. — Он мёртв.
— Папа?
Хэнк чувствует, как сердце останавливается на один болезненно долгий миг. Он разворачивается к алтарю. Там стоит Коул.
Он повёрнут спиной, но Хэнк узнал бы эту спину из тысяч других. Одетый в тот же свитер и штаны, что и в день аварии, но без тех ужасающе неправильных пятен крови, которые появились потом, навсегда отпечатавшись в памяти. С этими трогательными пушащимися волосами на голове.
Хэнк делает по направлению к нему шаг.
— Нет, — хватка на плече усиливается. — Хэнк, пожалуйста. Это нереально. Не может быть.
В любое другое время он бы остановился. Коннор просил. Звучал в голове Хэнка голосом разума. Это действительно невозможно.
Но там стоял Коул.
— Папочка, — раздаётся снова, и Хэнк идёт вперёд, игнорируя Коннора, игнорируя звуки трупа, вырывающегося из верёвок.
Свет фонарика то освещает Коула, то исчезает, очевидно, возвращаясь к телу, но для Хэнка это не имеет значения. С каждым шагом он всё лучше может различить своего мальчика. Увидеть бы только его лицо.
— Хэнк! — раздаётся отчаянный крик Коннора. Неужели он не понимает, что Хэнк делает это и для него тоже? В голове снова звучат слова трупа, или, может он повторяет их вслух. «Ты, Коул. И рядом — Коннор». Картинка предстаёт перед глазами. Хэнк делает последний шаг. Краем сознания он отмечает, что перешёл границу, очерченную кругом.
— Коул, — шепчет он, опускаясь на колени, возле мальчика. Роняет пистолет. Он прижимает его к себе изо всех сил. — Коул.
— Папочка, — раздаётся над ухом. — Я так скучал, папочка. Я так хочу вернуться. Ты же сделаешь так, чтобы я вернулся?
Хэнк позволяет слезам течь по лицу, сжимая сына в объятьях.
— Нет! Хэнк!
Крик раздаётся в тот же миг, когда Хэнк отстраняется, изо всех сил желая лишь взглянуть в лицо Коула, увидеть родную улыбку. Как же он скучал, как хотел обнять его снова, хотя бы последний раз.
У него нет лица. Пустые глазницы безразлично смотрят на Хэнка.
— Папочка?
Он кричит — в ужасе и злости. Раздаётся выстрел, и Коул исчезает, будто его и не было.
В тот же миг пропадают все мухи и запах гниения. Остаётся лишь тишина.
— Хэнк, — раздаётся за спиной.
Он ощущает, как ярость заполняет его до краёв. Белая, обжигающая, ни с чем несравнимая ярость. Она не оставляет места ни для чего другого. Занимает всё его существо.
— Что ты наделал? — рычит он, оборачиваясь.
Успевает заметить недоумение на лице Коннора, прежде чем бьёт его наотмашь. Он падает, ударяясь о край скамьи и кровь начинает заливать лицо. В тот же момент Хэнк оказывается сверху и стискивает в ладонях чужую шею.
Он чувствует, как под ним дёргается тело, пытаясь выбраться. Видит чужой удивлённый взгляд, видит ужас и осознание. Слышит хрип.
Потом — темнота.