В цзинши полутьма, свечи мерцают еле-еле.

Это снова раннее утро, то самое время, когда безумный ланьский режим велит просыпаться, а не менее безумный вэйинов предполагает пик активности. 

Проблема в том, что они не могут поговорить, и Вэй Ин продолжает крутить это в голове, водя пальцем над пламенем. Это не горячо, если проводить быстро и невысоко. Как будто и не огонь. А может быть, один повелитель мёртвых уже и сам немного мёртвый. Или попросту разучился чувствовать.

Он сумел бы уговорить Лань Чжаня, если бы тот мог сохранять концентрацию дольше пары десятков ударов сердца, но Лань Чжань не может: он едва приходит в сознание. Он лихорадит, а ещё ему очень, очень больно. 

Боль. Дело в ней.

Рука замирает над свечой, пламя мгновенно жжёт, ввинчиваясь под кожу, и Вэй Ин тихо шипит. Нет, не разучился, думает он с досадой. И даже до сих пор живой вопреки всему. У трупов не бывает ожогов.

И ему, живому и соображающему заклинателю, всего-то и нужно – притупить боль. Позволить Лань Чжаню вздохнуть без мучений. Это не добавит сил его истощённому телу, но даст возможность немного дольше продержаться на тех силах, которые в нем остались. Противоболевых заклинаний не существует, иначе Лань Сичэнь уже давно наплевал бы на любые запреты, но Лань Сичэнь придерживается Пути меча.

Боясь упустить мысль, Вэй Ин хватает нотный сборник и прямо поверх нот рисует простой обездвиживающий талисман. Он баловался такими в юности и усовершенствовал их до того, что человек даже какое-то время слушался прямых приказов, не имея власти над собственным телом. И нет, он не собирается делать это с Лань Ванцзи сейчас, но основа…

Основа – она в блокировании сигналов. Голова хочет подвигать рукой, но талисман не даёт этой мысли перебежать в руку и совершить желаемое движение, но что, если отзеркалить эффект? Что, если не позволить сознанию понять, что тело ранено? Не лишать движений, это никак не поможет, но пойти иным путём?

Чуть не снеся тушечницу со стола, суетясь, Вэй Ин чертит рядом вторую рунную связку. Оглушение. Как бы громко ни было вокруг, человек под «оглушением» ничего не услышит, хотя у него и открыты уши. Именно тот механизм действия, который ему и нужен, вот, вот оно…

Он замечает, как входит Лань Сичэнь, только потому что именно в этот момент хочет попросить бумагу. Лань Сичэнь приносит тушь, кисти и тетради и, не задавая вопросов, присаживается у постели брата и открывает крышку с целебной мазью. Впервые за последние дни Вэй Ин не слышит хриплого дыхания и не чувствует запаха крови.

***

К полудню Вэй Ин торжественно лепит себе на грудь новенький талисман и… разом теряет способность видеть, слышать и осязать. 

На него опускается колпак из ошеломляющего ничего, сердце проваливается куда-то вниз, и Вэй Ин моментально испуганно срывает талисман. Не то чтобы он рассчитывал на подобный эффект. К счастью, возможность двигаться остаётся при нём, иначе так и сидеть бы ему в пустоте и тишине до вечера, пока его не найдёт Цзэу-цзюнь. 

От этих мыслей по спине прокатывается холод, на языке собирается горечь, внутри болит то, что и болеть-то уже не может, и на мгновение Вэй Ин снова оказывается среди ледяной тьмы Луанцзан, изломанный, истекающий кровью, со свистящей дырой в животе. Тогда, задыхаясь от инь, пробирающейся прямо под кожу, он не мог даже встать на ноги – сломаны были обе. Не мог позвать на помощь – было некого. Не мог ничего, только дышать через силу и очень, очень, очень не хотеть умирать.

Что ж. Он не умер.

Не дожидаясь, пока сердце перестанет панически колотиться, Вэй Ин решительно возвращает талисман и с силой вдавливает обломанный ноготь в центр собственной ладони.

Ощущение, а точнее, его полное отсутствие отвратительно до тошноты. Все, что сопровождает Вэй Ина в бесконечной пустоте, – только внутреннее понимание расположения тела, так же, когда с закрытыми глазами знаешь, где находится рука и согнуты ли пальцы. И больше ничего. Ни звона, ни черноты, будто ему не просто закрыли глаза и уши, а у него их и нет вовсе. 

Проглатывая безвкусную, но мерзко густую слюну, Вэй Ин снова смахивает с себя талисман. И опускает взгляд на ладонь.

Там наливается ярко красное полулуние, оставлять которое было совершенно не больно. 

***

К закату предплечья Вэй Ина покрыты синяками и порезами. К рассвету он спит так крепко, как не спал уже несколько лет. К исходу следующего дня, который Лань Ванцзи всё так же проводит в лихорадке и страдании, талисманы, выходящие из-под кисти Вэй Ина, наконец-то работают почти так, как он хотел.

Под действием своего изобретения Вэй Ин больше не проваливается в пугающее ничто, может слышать Лань Сичэня, когда тот говорит громче, чем обычно, и очень надеется, что действия будет достаточно, чтобы Лань Чжань смог хотя бы дышать без боли несмотря на свои страшные раны.

Отделить тактильную чувствительность от других чувств, чтобы отключать только её, Вэй Ин так и не сумел. Поэтому, увы, боль не глушится до конца. Но благодаря этому остаётся и осязание, и зрение, и слух, пусть и значительно притуплённые. 

Вэй Ин плюхается на низкий табурет у постели Лань Ванцзи и проглатывает горечь трав и крови. Вслушивается в поверхностное, частое дыхание. Под закрытыми глазами Лань Чжаня глубокая серость, прочерченная дрожащими тенями ресниц, его лицо осунувшееся и сухое, его волосы, неаккуратной копной забранные наверх, ещё ломче и спутаннее, чем раньше. Вэй Ин был погружён в работу всего-то чуть больше суток, но теперь ему кажется, что за это время Лань Чжаню стало хуже. 

Так не выглядят идущие на поправку. Так выглядят умирающие.

Коснувшись его покрытой испариной шеи, Вэй Ин едва не обжигается. Лихорадка пожирает его вот уже больше двух недель, пока его духовные силы еле-еле теплятся в повреждённых каналах, и ничего не улучшается. 

– Что ж ты, Лань Чжань…

Сердце Вэй Ина сжимается больно и тоскливо. У самого сильного человека, которого он знает, больше нет сил бороться за собственную жизнь, и это так же ясно, как и то, что его орден и не ждёт, что он выживет. К нему даже не направили целителей. Это часть наказания, обронил Лань Сичэнь, когда Вэй Ин потребовал ответа. Он сказал, что неоднократно просил о помощи, но всё, чего он добился, – пара кувшинов бесполезных отваров.

Они просто не видели Лань Чжаня, думает Вэй Ин, заставляя себя дышать медленнее. Не видели его спину, на которой не то, что живого места, даже кожи не осталось, только ошмётки плоти, бугристые перебитые мышцы, одна сплошная открытая рана, кровоточащая, воспалённая, ужасная настолько, что даже Вэй Ин, налюбовавшийся на изуродованные тела за войну и жизнь на Луанцзан, не сразу сумел без внутренней дрожи на это смотреть.

Может быть, дело в том, что изранен не безымянный солдат, а Лань Чжань. Лань Чжань, которого он знает с юности, с которым они вместе взрослели и спорили столько раз, что и не сосчитать, с которым они спасали друг друга, сражались плечом к плечу. Лань Чжань, который никогда не боялся его, никогда ни в чём не уступал. Лань Чжань, который всего один единственный раз сделал шаг назад. В ту ночь Вэй Ин сказал, что готов драться с ним до смерти, и он, держа зонт дрожащей рукой, отступил.

Что бы он ни совершил, Вэй Ин ни за что не пожелал бы ему смерти. 

Но разве клан Лань – не семья Лань Ванцзи? Разве они не должны дорожить им вопреки всему? Как они могут быть такими высокомерными и чёрствыми, когда лучший из них страдает, как никто в мире не заслуживает страдать?

Уже знакомая бессильная злость заставляет Вэй Ина встряхнуться, и он опускает ладонь на горяченное предплечье. Им с Лань Чжанем не нужны никакие занудные старики. Они справятся сами.

– Слушай, Лань Чжань, сейчас ты почувствуешь себя странно, хорошо? – говорит он, не зная, слышит ли его Лань Ванцзи. – Это нормально. Не пугайся. 

Вэй Ин сжимает его запястье покрепче, чтобы остаться с ним, когда действие талисмана отрубит его от внешнего мира на добрую половину. Пальцы Лань Ванцзи вздрагивают.

Лань Сичэнь укрывает цзинши дополнительным барьером тишины. Он молчаливый и напряжённый, но Вэй Ин на него не оглядывается, и без того чувствует ввинчивающийся в затылок взгляд.

– Лань Чжань, Лань Чжань. Я буду тут, ладно?

Дотягиваясь до его бедра, чтобы шлёпнуть талисман поверх тонких нижних штанов, Вэй Ин вдруг чувствует себя неловко. Впрочем, у него не слишком большой выбор мест, и он вжимает ладонь в мягкий жар чужого тела, касаясь символов частичкой тьмы, чтобы активировать их. 

Лань Ванцзи ощутимо дёргается. 

– Тш-ш, Лань Чжань, – говорит Вэй Ин и тут же повторяет громче: – Лань Чжань!

Прерывистый вздох вырывается из груди Лань Ванцзи, Вэй Ин видит, как размыкаются сухие губы.

– Вэй Ин… – голос у него хриплый-хриплый, едва громче шёпота, но сейчас даже это – хороший знак. Он пришёл в себя, он что-то почувствовал, он узнал Вэй Ина. Кажется, будто он испугался, но и это нормально.

– Я здесь, здесь, – Вэй Ин стискивает ладонь Лань Чжаня, чтобы он точно ощутил это. Он успел примерно понять силу необходимого воздействия, пока экспериментировал на себе. – Всё хорошо, так и должно быть, слышишь?

Судя по всему, Лань Ванцзи слышит, хоть и не отвечает. Вэй Ин чувствует, как он расслабляется, как уходит напряжение из его запястья и как выравнивается дыхание. И только тогда понимает, как сильно напряжён сам – пальцы и плечи почти каменные, на грудь давит что-то невидимое, но очень тяжёлое, а в горле сухо. 

Но талисман работает.

– Тебе должно стать полегче. Поспи, Лань Чжань. Засыпай.

Не проронивший ни слова Лань Сичэнь сдвигается со своего места у дверей спустя палочку благовоний. Лань Чжань спит, наконец-то просто по-человечески спит, а Вэй Ин продолжает поглаживать его запястье, хотя в этом больше нет необходимости.

– Спасибо, – говорит Лань Сичэнь с хорошо скрытой болью, и Вэй Ин отнимает руку, ощутив иррациональный укол вины, – что помогаете.

Неуместность, непричастность и ненужность, взращиваемая внутри годами, поднимает голову от одной простой и наверняка искренней благодарности, и Вэй Ин прикусывает щёку изнутри. Это брат должен сидеть рядом с братом, это брат должен спасать брата, а не он, торчащий здесь на птичьих правах и всю жизнь доставляющий всем только неприятности. И в то же время снова вспыхивает бестолковая злость – а где был этот брат, когда с Лань Чжанем сотворили такое? Как он мог это допустить? Ещё хуже, если он просто стоял и смотрел?

Заталкивая чувства поглубже, Вэй Ин выдавливает улыбку:

– Ну что вы, Цзэу-цзюнь. Должна же быть от меня какая-то польза.

Лань Сичэнь ничего не отвечает.

***

Действия талисмана хватает на несколько часов. Сквозь свою поверхностную дрёму, которую и сном-то назвать нельзя, Вэй Ин прекрасно слышит, когда эффект проходит – Лань Чжань начинает дышать чаще, тяжелее. Осознанно или нет, но он старается двигаться меньше, чтобы не тревожить раны, и это верный признак того, что боль снова топит его. 

Тогда Вэй Ин поднимается, зевает и лепит новый талисман, а старый сминает в кулаке. Если понадобится не отходить от Лань Чжаня до самого его выздоровления, он будет сидеть прямо здесь, хоть на полу около его постели, только чтобы ему больше не было так больно. Это то, что Вэй Ин может и должен для него сделать.

Он ждёт утра. Посматривает на чёрное небо через приоткрытые ставни, надеясь, что время пройдёт быстрее, но нет – он прикрывает глаза раз, другой, третий, но ночь такая же тёмная и бесконечная, какие были на Луанцзан. Там он тоже почти не спал, там ему тоже было плохо, но сейчас он отдал бы всё, что у него осталось, если бы мог вернуться назад. На год, на два, на три. Вернись он туда сейчас, он сделал бы всё правильно. За ту же цену, но иначе. В конце концов, с тем, что его собственная жизнь будет похоронена между могильных холмов, он примирился задолго до того, как возомнил, что сможет кого-то спасти. 

Тот факт, что он задремал, Вэй Ин обнаруживает, когда его будит беспокойный шорох. И голос, хриплый настолько, что на глаза невольно наворачивается влага:

– Вэй Ин...

– Я рядом. 

Вэй Ин садится ближе, тянется взять руку Лань Чжаня в свою и сжимает крепче. Он всё ещё горячий, но, как это бывает под утро, жар немного ослабевает. Талисман продолжает действовать, так что Лань Чжань может дышать, и оттого даже его взгляд кажется более осмысленным.

– Не бойся, что плохо видишь и слышишь, это обратимо. Зато тебе не так больно. Я буду говорить погромче.

Это работает, думает Вэй Ин, поднося флягу к губам Лань Чжаня и предлагая ему попить. Это работает, думает Вэй Ин, как будто уже не убедился в этом сам. Это работает, работает, работает. Лань Чжаню легче.

– Сколько?

– Что? – он так взволнован, что не улавливает, о чём Лань Чжань его спрашивает. Спрашивает, сам спрашивает, говорит с ним. – Талисман? Где-то на час, но я дам тебе новый.

– …дней.

Ах, дней.

– Восемнадцать, – отвечает Вэй Ин, нервно потирая пальцами его запястье. – Целых восемнадцать дней, Лань Чжань. Поэтому ты должен меня выслушать.

На этот раз он не намерен принимать возражения.

В двух словах Вэй Ин объясняет, почему раны не заживают, говорит о повреждениях меридианов и о постоянной потере ци. Он сомневается, что хоть в один из прошедших дней у Лань Чжаня было достаточно концентрации, чтобы в полной мере осознать причины и следствия самостоятельно.

Лань Чжань прикрывает глаза и немного сжимает его ладонь, которую Вэй Ин не осмелился отнять, – показывает, что слушает и слышит, хоть это и даётся ему, кажется, с бо́льшим трудом, чем Вэй Ин надеялся.

– Ладно, Лань Чжань, – он делает длинный выдох, отчего-то разволновавшись, – а теперь самое главное. И у тебя нет права голоса, пока я не закончу. 

Стараясь быть максимально последовательным и кратким, Вэй Ин начинает с начала – с того, что инь имеет природное сродство к плоти, которое он научился использовать. Он чувствует, как вздрагивают пальцы Лань Ванцзи, и продолжает. О том, что сумел подчинить это свойство, и о том, что тьма необязательно несёт только зло. 

– Ты не представляешь, какие травмы я так лечил, даже не представляешь. 

Вэй Ин не знает, на сколько у Лань Чжаня хватит сил удерживать внимание, и поэтому очень скоро переходит к сути:

– Я не могу помочь тебе с твоими ранами, если ты не позволишь мне этого. Твой брат дал добро. Это не причинит вреда ни тебе, ни кому-то другому. Не будет энергетических всплесков, потому что я возьму совсем чуть-чуть, не будет вопросов у старейшин, потому что если я возьму чуть-чуть, то ты не поправишься в мгновение ока. Но тебе станет легче.

Потому что я хочу помочь тебе, Лань Чжань, не говорит он, хотя бы немного, пожалуйста, пожалуйста, Лань Чжань, не заставляй меня видеть твою смерть, я не смогу.

– Мы просто дадим тебе возможность восстановить свои духовные каналы, – добавляет Вэй Ин вместо этого, незаметно заставляя себя вдыхать на несколько счётов. – И дальше ты справишься сам.

Пальцы Вэй Ина мягкие, и вся его поза уставшая и сгорбленная, но он чувствует, как внутри него трепещет натянутая струна. В животе крутится густое волнение, пока Лань Чжань молчит. 

Молчит слишком долго. Пока, наконец, не выдыхает:

– Это наказание.

Сердце у Вэй Ина в груди замирает на долгое мгновение, чтобы потом вязко удариться о грудную клетку. Ему, этому сердцу, не стоило надеяться, что Лань Чжань сочтёт свои страдания достаточными. Ни разу на памяти Вэй Ина он не выбирал лёгкую дорогу. Прямолинейный и неподатливый, он никогда не пытался сгладить последствия.

Вэй Ин не собирается сдаваться, силой воли задавливая поднимающийся гнев:

– Которое не должно было быть настолько суровым. 

Его вообще, вообще не должно было быть, но этого Лань Чжань не поймёт и до конца жизни.

– Раз оно… такое, – голос Лань Ванцзи скребёт, как необработанные доски скребли бы друг об друга. – Значит, должно было.

– Лань Чжань, ты… Гули тебя дери. Они тебя чуть не убили. 

– Вэй Ин…

– Тихо, – грубо обрывает он. – Скажи-ка мне, это, по-твоему, было справедливо?

Лань Чжань открывает глаза. Хоть он и не способен разглядеть что-то кроме разноцветных пятен, он смотрит Вэй Ину в лицо.

– Да.

Вэй Ин цыкает. Конечно, да. Это же Лань Ванцзи, человек, который в юности с блеском справлялся с задачей доноса на самого себя. Конечно, да, ведь хуже него не сыскать людей во всём мире. 

Приходится сдержать рвущийся смех, но на самом деле Вэй Ину совсем не смешно. 

– Твой брат мне сказал, тебя высекли из-за кучки стариков. Даже не из-за меня. Этот ваш совет счёл меня, кхм… не таким уж злом? Подумать только, Лань Чжань, слышишь, по сравнению с тобой я не зло. Да ты не сделал и десятой части того… – с глухим хлопком Вэй Ин впечатывает свободный кулак себе в бедро, резкая боль отрезвляет его и не даёт потерять голову от отчаяния. 

Горе забивается ему в нос и в горло, давит на грудь, и этого и так слишком много для него одного, он не может бороться ещё и с Лань Чжанем, возомнившим о себе неизвестно что. 

– Дай же мне тебе помочь. Ты нарушил миллион своих драгоценных правил, притащив меня сюда, и что теперь, я должен смотреть, как ты мучаешься из-за меня? Ты не можешь быть таким жестоким со мной.

– Вэй Ин…

Вэй Ин снова перебивает, пользуясь тем, что говорит и соображает быстрее него. У него на ресницах злые слёзы, и бессилие душит его, как когда-то – целую вечность назад – душила тьма погребальных холмов. Тогда Вэй Ин был готов рвать её зубами за каждый свой мучительный вдох, а сейчас жалеет, что удавка не настоящая – всего-то глупые чувства. Поддайся он им, и ничего не изменится.

– Ты взял ответственность за мою жизнь, хотя я тебя не просил, а теперь пытаешься вернуть её мне обратно, но нет уж, Лань Чжань, поднимайся с постели и тащи эту ответственность сам, потому что у меня нет сил. И не смей делать меня виноватым, с этим я чудесно справляюсь без тебя.

Пока Вэй Ин заставляет себя сделать медленный вдох, Лань Чжань отпускает его ладонь, как будто обжегшись. 

– Ты всё выворачиваешь, – выдыхает он.

Вэй Ин не тянется за его рукой.

 – А-Юань по тебе скучает, понятно? – до этого момента Вэй Ин был уверен, что не станет повторять за Лань Чжанем его отвратительную манипуляцию. Маленький А-Юань не заслуживает быть разменной монетой в их непонятных взаимоотношениях, он просто нуждается в семье, которую он потерял, но слова срываются сами. – Не ради меня и не ради себя, так ради твоего брата и ребёнка, которого ты спас. 

– Не… Вэй Ин, – впервые с начала их разговора Вэй Ину хочется услышать, что он скажет, и он ждёт, пока Лань Чжань найдёт силы закончить: – Ты нужен ему больше.

Всеблагие боги.

Лучше бы он молчал.

– Лань. Чжань, – Вэй Ин чувствует, как в нём снова поднимается всё то душное и больное, что он так старательно пытался похоронить. – Если ты думаешь, что я не ударю тебя, раз ты ранен, то ошибаешься, потому что ты ведёшь себя как… я даже не знаю слова! Ты собирался отправить в бездну все тридцать три тысячи «нельзя», запереть меня тут, вручить ребёнка и тихонько сложить полномочия? А мне что прикажешь делать с твоим великодушием? Я всю жизнь тут под барьером должен просидеть, пока с ума не сойду?

Лань Ванцзи выглядит так, как будто Вэй Ин пальцами пропахивает его свежие раны, но Вэй Ину больше не стыдно. Раз Лань Чжань не понимает по-хорошему, то будет по-плохому, потому что у него уже нет сил на уговоры. Он так ужасно злится и так ужасно задет, отчаяние душит его, собирается комом за грудиной, но Вэй Ин упрямо глотает его и идёт в жестокое наступление.

Если Лань Чжаню можно его шантажировать, Вэй Ину можно тоже:

– Так вот, я не буду, Лань Чжань. Или ты даёшь мне себе помочь, или я ухожу, и Цзэу-цзюнь меня не остановит.

Тишину, опустившуюся на цзинши, можно мешать ложкой. 

Вэй Ин слышит, как бухается в живот его сердце. Мгновения превращаются в часы. Воздух кажется густым и липким.

– Хорошо, – говорит Лань Ванцзи спустя целую вечность, и его голос тише шороха простыни. 

Вэй Ин заставляет себя разжать челюсть. Его зубы ноют от того, как сильно он их сжимал, и он не уверен, услышал ли он то, что услышал. 

– Хорошо?.. 

Лань Чжань больше на него не смотрит, но складка между бровями отчётливо выделяется на его бледном лице. На мгновение Вэй Ин пугается, что ему снова невыносимо больно, но талисман ещё действует – Вэй Ин может видеть, как Лань Чжань дышит, и его вдохи достаточно глубокие. 

– Ты... Инь. Я согласен. 

Ох.

Он согласен. 

Нет причин не верить, Лань Чжань человек слова, если он говорит что-то, то точно имеет это в виду, но Вэй Ин не чувствует никакого удовлетворения от своей победы. Внутри у него мерзко, горечь копится под языком, и тем гаже, чем больше он думает – ну вот, Вэй Усянь, ты ведь именно этого добивался, почему ты не рад? Тебе мало просто согласия, тебе непременно подавай согласие искреннее? 

Встряхнувшись, Вэй Ин гонит эти мысли прочь. Он сделал всё правильно, и если его дурное сердце отчего-то ведёт себя так, будто его ледяной водой окатили, то это проблемы сердца, а не его. Да – это да. Нет – это нет. Тон, подтекст и до сих пор звучащие в ушах собственные слова можно игнорировать. Это ради его же блага.

Вэй Ин мучительно подбирает, что сказать. Благодарить кажется ему лицемерным до тошноты. Продолжать давить несправедливо и бессмысленно. Спрашивать и уточнять не о чем – последнее, чего ему хочется, это чтобы Лань Чжань понял, что он не так уверен в успехе, как пытается показать.

Лань Чжань избавляет его от необходимости принимать решение:

– Что мне делать?

– Дай руку, Лань Чжань. Сейчас покажу.

Ладонь Лань Чжаня сухая и холодная, и Вэй Ин тут же бесцеремонно тянется коснуться его лба. Талисман помогает от боли, но ничего не может поделать с лихорадкой, и жар, слегка спавший к рассвету, неотвратимо возвращается. У них остаётся не так много времени перед тем, как Лань Чжань уже не будет способен говорить.

Выдохнув, чтобы сосредоточиться, Вэй Ин собирает к своим пальцам немного тьмы. В животе ворочается тревога. Он как будто бы продолжает злиться и ждать извинений, но на самом деле никакие извинения ему не нужны – напротив, хочется попросить прощения за свою нежеланную ультимативную помощь. Но отступать и нельзя, и поздно.

– Смотри, – Вэй Ин призывает все свои способности, стремясь объяснить просто, понятно и быстро. – Вот тьма, Лань Чжань, вот твои меридианы. Если сунусь, даже следов твоей ци хватит, чтобы помешать мне подвести сгустки инь к ранам изнутри. Твоя задача – удержать свою ци. Пока это всё. Я думаю, что с остальным смогу справиться сам. 

Лань Чжань издаёт тихий звук согласия. Ссора и подступающий жар лишили его тех немногих сил, которые у него были, но он, конечно, не жалуется. Он никогда не жалуется.

– Будет… неприятно. Но я не причиню тебе вреда. 

– Я… знаю.

– Хорошо, Лань Чжань. Хорошо.

Вэй Ин не спрашивает его, готов ли он, просто трёт большим пальцем центр его ладони, прежде чем пустить крошечный импульс инь. Сначала проверяет, примеривается, боясь использовать слишком много. Предупреждает. Едва заметное биение ци Лань Чжаня в ответ на это замедляется, пока практически полностью не затухает, и Вэй Ину нужно несколько мгновений, чтобы уложить в груди всколыхнувшееся болезненное уважение к этому удивительному человеку. Измотанный и израненный, наполовину лишённый всех органов чувств, Лань Чжань держит слово и сознательно отказывается от последней, пусть и мнимой защиты.

Это не доверие, говорит голос у Вэй Ина в голове, он делает это, потому что ты его заставил. Но вместе с этим он вдруг понимает, как отчаянно желает, чтобы доверие было настоящим. Чтобы Лань Чжань действительно верил ему настолько, чтобы позволить спасти свою жизнь. Чтобы захотеть побороться за себя, потому что Вэй Ин готов за него бороться.

Получив, наконец, возможность, Вэй Ин движется по духовным каналам Лань Чжаня на ощупь, по памяти, и сам не замечает, как крепко в это время стискивает его запястье. В отличие от кожи Лань Чжаня, ладонь Вэй Ина горячая и влажная – в цзинши слишком тепло, а он слишком нервничает. 

Требуется несколько попыток, чтобы наполнить опустевшие духовные каналы и довести к ранам достаточное количество инь. Вэй Ин полностью погружается в ощущения, протягивая её к перебитым мышцам, напитывая ей ткани, добавляя ещё и ещё, пока рваные края не окутывает густая тьма. Изломано не его тело, но на краткий миг ему кажется, будто собственная спина мучительно пульсирует, пронзаемая тысячей игл на каждом новом вдохе.

Сердце колотится где угодно, но только не там, где оно должно быть: оглушительно грохочет в животе, в горле и в висках. Несмотря на то, что всё получается так, как Вэй Ин задумывал, и волокна тьмы начинают тянуться друг в друга, медленно-медленно исцеляя самые глубокие повреждения, напряжение не отпускает его. Он знает, как неестественно, чужеродно ощущается тьма под кожей, какой ледяной по первости кажутся её касания, как иногда больно она ворочается в глубине ран, и смотрит на Лань Чжаня, боясь даже моргнуть, пропустить момент, если он перестанет справляться. Но пока он держит под контролем свою остаточную ци, Вэй Ин может продолжать. 

Тихий и неподвижный, Лань Чжань ничего не говорит. Его пробирает мелкая дрожь, губы сжаты до тонкой линии. Ему холодно и, наверное, снова больно, его неглубокое дыхание сбивается, но всё, что Вэй Ин может делать, это держать его руку и добавлять немного инь. Чем её больше, тем быстрее они закончат. 

– Ещё чуть-чуть, Лань Чжань, – бормочет он, не зная, сколько это – чуть-чуть. Время растягивается, превращается во что-то бесконечное, и среди него остаётся только сочащаяся из чёрных ран тьма и дурная кровь, пятнающая простыни. 

Каждая волна тьмы заставляет Лань Чжаня вздрагивать, а Вэй Ина бороться с собой – ему нельзя делать ничего заметного и существенного, как бы ни хотелось. Во-первых, потому что Лань Чжань не вынесет слишком долгое присутствие тьмы. Вскоре он вымотается настолько, что больше не сможет удерживать свою ци, и к этому моменту инь уже не должно быть в его меридианах. Больше всего Вэй Ин боится спровоцировать искажение ци. А во-вторых… во-вторых, он вынужден держать в голове, что никто из полоумных стариков, которых Лань Чжань называет уважаемыми старейшинами клана, ни в коем случае не должен догадаться, что он выздоравливал с использованием тёмной энергии. 

В тот момент, когда Вэй Ин принимает решение остановиться и осторожно освобождает чужие духовные каналы от тьмы, Лань Чжань приоткрывает глаза. Пульс на его запястье, где Вэй Ин вжимает подушечки пальцев, частит.

– Всё-всё, Лань Чжань. Мы закончили.

Он почти с сожалением выпускает его руку, ощущая, как будто теряет контроль, как будто больше не может помочь, хотя и очевидно, что его талисманы и способности приносят больше пользы, чем сам факт его присутствия. 

Может быть, Лань Чжань и не хочет, чтобы он был здесь. Но Лань Чжань, будто услышав его мысли, вдруг тянется следом, приподнимает предплечье, слабо цепляет его пальцы. В нём сил не больше, чем в новорождённом котёнке, но Вэй Ин сразу же отвечает на прикосновение, сжимает ладонь, словно и сам в этом нуждается. 

– Вэй Ин… – Вэй Ин больше читает по губам, чем слышит его. – Не… не уходи.

– Я рядом с тобой, – отвечает он, сползая прямо на пол у кровати и опираясь на неё спиной. Вдыхает поглубже, оставляя руку в слабой хватке чужих пальцев. – Спи, Лань Чжань. Ты молодец.