Гарм лает громко

у Гнипахеллира,

привязь не выдержит —

вырвется Жадный.

Ей многое ведомо,

все я провижу

судьбы могучих

славных богов.

Прорицание северной ведьмы

Гвинн с самого рассвета, красным морем разлившегося на востоке, знал, что день будет непростым. Предчувствие чего-то жуткого разгрызало его изнутри, глодало кости. Покидая пышно украшенную пиршественную залу, Гвинн чувствовал взгляд Кера, впившийся в спину. Мальчишка явно порывался что-то сказать, но не смог — что ж, ему нужно было время. Времени-то у них и не хватало, пока солнце не скроется в тени и не настанет кровавый Самайн. Гвинн хотел бы остаться подольше на празднике, но не чтобы наслаждаться яствами или — упаси боги — веселыми танцами, а чтобы поглядеть на обвязывание молодоженов. Однако его ждали. Торопливо, насколько он мог, спустившись по белой главной лестнице, Гвинн покинул дворец и похромал к тюрьме, у которой уже столпились стражники. Небольшая армия, которая должна проводить Исельт к вороньим камням.

Замысел Блодвин был прост и жесток: она приурочит казнь к своему вступлению на трон. Приговоренная главным брегоном, Исельт тем не менее оставалась во власти Блодвин — она могла исполнить приговор тогда, когда пожелает. Для этого Исельт нужно было отвести к белым камням чуть раньше прибытия королевы и гостей. Когда Блодвин окажется в кругу, Исельт уже будут удерживать на камне, и короткий удар мечом оборвет ее жизнь.

Но до того нужно было еще дожить.

— Все спокойно, — доложил Гвинн, кивнув Тристану. Тот явно был встревожен, хотя не желал этого показывать. — Во дворце тихо, не похоже, чтобы Птицеголовые собирались вмешаться.

Они были слишком заняты беспорядками в городе, что устраивали Аррик и его люди. Голодное пламя и крики. Грязная, отчаянная толпа. Гвинну нечего было им предложить в обмен на верность, но они сами готовы были идти и резать, накидываться на Служителей. Месть. Расплата. Неважная история для свадьбы… Пусть во дворце играет музыка; когда королева увидит город, все уже утихнет, и выживет сильнейший.

Тристану беспорядки, конечно, не нравились, а потому вид у него был смурной и недовольный, но он молчал. Знал, что иначе им не победить — без крови не будет и перемен.

Рядом с Тристаном стоял Моргольт в сверкающих доспехах королевского стражника. Обманчиво спокойное, но изможденное последними тревогами лицо. Моргольт вступил в стражу недавно, по просьбе принцессы, но, похоже, успел привыкнуть к новому назначению и освоиться среди рыцарей. Взгляд Моргольта был все таким же отрешенным, но Гвинн догадывался, что он оказался здесь не случайно. Впрочем, не Гвинну ему об этом говорить: он и сам хотел убедиться, что Исельт обречена, услышать последний вдох, сорвавшийся с остывающих губ, и посмотреть на ужас в ее замерших глазах. Это было даже приятнее, чем спать с ней.

— Сторожите все входы, если увидите кого-то чужого, сразу же остановите его, — приказал Тристан. Несмотря на то, что Гвинн привык к его унылому настроению, командовал он весьма бодро, а рыцари беспрекословно его слушались.

Гвинн зашел внутрь тюрьмы вслед за Тристаном, почувствовал, как кусачий холод отступил, когда дверь прикрылась. Молчаливый Тристан кивнул стражникам у самой двери Исельт, которые с важностью отвечали, что все спокойно. Подумав, Тристан отпустил их — возможно, чтобы не услышали лишнего?.. По хмурому лицу Тристана Гвинн догадывался, что он еще хотел поговорить с Исельт напоследок. Гвинн положил ладонь на рукоять меча. Пока Исельт связана, как сообщила стража, им ничего не угрожает, и все же сомнение скреблось в груди. Моргольт и еще несколько рыцарей остались ждать внутри тюрьмы, когда они зашли в комнату, где томилась последние дни Исельт. Крики из-за двери они услышат.

Исельт сидела за столом, одетая в белое, глядела на заранее написанное письмо — неужели последнее слово, прощание с этим миром? Смирение и чистота. Какой наивный обман. Она и прежде предпочитала этот цвет, который лишь больше подчеркивал ее молочную нежную кожу. В историях об Ушедших говорилось, в их облике сверкала белизна и горели алые краски. В белом Исельт вовсе не выглядела бледной бабочкой, как многие женщины, нет, она походила на чародейку из рода сидов. Изысканная, но опасная. Гвинн хмыкнул, показывая, что ничуть не впечатлен. Опершись на стену, он скрестил руки на груди.

— Время пришло, принцесса выбрала день казни. Я хотел лишь спросить, леди верх Килвенед, — промолвил Тристан. Она рассматривала его почти что скучающе, как будто они явились не сопроводить ее на казнь, а поговорить за вином и сладостями. — Вы и впрямь меня приворожили?

Улыбнувшись, Исельт отвела глаза.

— Брегон Феделм увидела ваш печальный вид и подумала, что здесь дело в чародействе? — сказала она. — Быть может, вам просто нравится горевать по тому, что вы отвергли?

— Я требую ответа, госпожа.

— Лучше скажи правду, — откликнулся Гвинн. — Терять тебе уже нечего.

— Всякий путь начинается с маленького шага, — уклончиво отвечала Исельт. — Когда-то мы клялись принадлежать друг другу, и с тех пор наши души связаны. Вы помните, что вы говорили, милорд? Что мы умрем в один день.

Тристан только покачал головой. Он помнил — вспоминал многие обещания. Но Гвинну не понадобилось его поторапливать, чтобы напоминать о долге. Велев Исельт встать, Тристан проверил путы, связавшие ее руки. Под грубые пеньковые веревки была подложена мягкая белая тряпица, чтобы леди не изранила тонкие руки. Перед Вороньей Богиней следовало представать достойно… но Гвинн не был уверен, что Богиня будет там, чтобы встретить Исельт. А от Блодвин милосердия ждать не приходилось.

— Стоило тебе сидеть на своем каменном утесе со стариком Мархе, — проворчал Гвинн. У него не осталось злобы, только усталое торжество. — Состарилась бы в тишине и спокойствии.

Остановившись около него, Исельт глянула исподлобья. Она была ниже, такая хрупкая, но Гвинн чуял переливающуюся под ее тонкой кожей силу. То существо, что росло в ней, будто бы тоже обратилось к нему.

— Этого недостаточно для меня, — прошептала она.

Слишком поздно Гвинн услышал, как скрипнула приотворенная дверь. Он увидел лицо Моргольта, на мгновение облегчение затопило его — может, какое-то донесение из дворца?.. Но тот вдруг деревянным, неловким шагом двинулся к Тристану, в руке его сверкнул меч. Удар. Все случилось слишком стремительно; Гвинн кинулся наперерез, но не успел, нога снова подвела, он чуть не упал… и тут же удар Моргольта опрокинул его на пол. Челюсть заныла — тяжелый кулак пришелся по зубам. Трость отлетела куда-то в сторону… А сапог опустился на его больное колено, вырвав стон.

— Ублюдок, ты все-таки с ней?! — взвыл Гвинн, отплевываясь кровью. Он лежал, стараясь не глядеть на неестественно вывернутую ногу. Ужас дрожал внутри, пламя скреблось о ребра.

Тристан медленно осел на пол, прижимал руку к боку. Сквозь рваные кольца хлестала красная кровь, но он молчал, затравленно глядя на Исельт. Ни единого крика — чтобы не тешить ее торжество.

— Освободи меня. Потом можешь говорить, — тихо промолвила Исельт.

Моргольт странно дернулся, но подошел к ней, ножом взрезал веревки. Как только он исполнил это, заклятие будто бы спало — он завыл, обретя голос. Стоя, не смея кинуться на Исельт, он злобно уставился на нее:

— Как ты… Что ты со мной сделала? Прекрати это, слышишь?!

— Похоже, принцесса сумела освободить твою память, — покачала головой Исельт. Она не спешила, растерла запястья. — Жаль. Без памяти тебе было лучше, милый Моргольт. Теперь ты будешь помнить все, что совершаешь во имя меня… Я лишь берегла твою душу, усыпляя ее. А один гвоздь вы не нашли, — мягко улыбнувшись, подсказала она.

— Ты безумная сука! — сорвался голос Моргольта. — Отпусти меня! Ты отняла у меня память, а теперь еще и душу?!

Моргольт застонал, схватившись за сердце, согнулся от резко накатившей боли. Его ужас, такой искренний, плескался в широко распахнутых глазах. Гвинн, отползший к стене, смотрел на него. Знал, что не может помочь.

Гвоздь, забитый в сердце.

Исельт сделала бы это и с ним, если бы смогла.

— Теперь повелевать гораздо проще, — кивнула Исельт, положив руку на живот. — Что ж, не будем здесь задерживаться. Моргольт, закончи с ними. Молча.

— Нет, не смей, я не хочу!.. — его вопль оборвался жалким хрипом. Из глаз Моргольта катились слезы от злости и горя — их Исельт не смогла себе подчинить.

Гвинн догадывался, что кричать бесполезно: наверняка Моргольт прежде тихо и незаметно избавился от остальных стражников, что ждали за дверью комнаты. До солдат снаружи он не докричится… хотя попытаться стоило. Тристан смотрел на Исельт с горечью и отчаянием, губы его шевелились, на них выступила кровь. Блядство. Он не собирался сопротивляться. Звериная горячая злость вспыхнула у Гвинна внутри, почти ослепившая его.

Исельт знала о его огне, но видела только блестящие искры. Она еще не догадывалась. Не видела, как Служители вспыхивают без всякого хвороста. Заживо.

Нога болела, от вспышек в колене мутнело в глазах. Он уже не знал, сможет ли ходить, как раньше, но с упрямым рычанием поднялся, припадая к стене. Моргольт позволил ему встать — да, Исельт крепко держала его за поводок, но он оставался рыцарем. За его спиной раздалось гневное шипение — это Исельт требовала расправы скорее, но Моргольт позволил Гвинну взглянуть глаза в глаза. Моргольт не мог говорить, не мог ее ослушаться, меч, обагренный кровью Тристана, снова сверкнул.

— Прости, — прохрипел Гвинн.

Широкий язык пламени лизнул перед ним, что-то завыло, раздался дикий вопль. Все вокруг в дыму — и туман в глазах, злые слезы боли. Гвинн чуял запах горелого мяса, пол под ногами задрожал, нечто взорвалось в его голове. Он уже ничего не соображал, пламя объяло все вокруг. С ревом вылилось в распахнутую дверь… Он видел мелькнувшую белую юбку, вспыхнувшую огнем. Моргольт лежал у него под ногами — выжженное до черных головешек лицо, пустые глазницы с вытекшими глазами, распахнутый рот. Губы полопались от жара, Гвинн видел только оскаленные белые зубы. Пламя втекло под латы. Может быть?.. Может быть, он наконец-то был свободен. Исельт куда-то пропала — сбежала? Он слышал топот ног или это грохотало в ушах? Наверняка сбежала, вряд ли он обратил ее в пепел. Бумаги Исельт горели вместе со столом, стало душно. Никто уже не узнает, что она хотела сказать — но вряд ли там было раскаяние.

Сил стоять не было. На коленях, подволакивая ногу, Гвинн кинулся к Тристану. Прижавшись к стене, тот расплывающимся взглядом уставился куда-то перед собой, почти что не видел, как его дергают за плечи, не ощущал. Зарычав, Гвинн стянул с него окровавленный налатник, рванул кольчугу наверх, пытаясь задрать и добраться до раны. Взрезал стеганку. Кровь на лице. Почему у него кровь на лице? Нащупав рану, Гвинн уже знал, что не закроет ее. Плещущаяся внутри магия могла успокоить боль, но не исцелить сразу — а долго Тристан не протянет. От огня, трещавшего на кровати и на столе, было жарко, лоб покрылся испариной.

— Трис, слушай меня, — лихорадочно шептал Гвинн. — Я прижгу рану, ясно? Чтобы кровь не текла. Будет больно, охеренно больно, как в долбаном клюве Пернатой Шлюхи, но ты должен… Трис!

Он закашлялся, на губах лопались пузыри крови. За окном все померкло… или в глазах у Гвинна потемнело? Он помотал головой — это все было не так важно сейчас, ему нужно было спасти Тристана. Пальцы загорелись, нащупали рану.

— Легкие, — просипел Тристан. Воздух вырывался из горла не так, неправильно, свистел. — Пробил легкие. Я захлебнусь… кровью… Гвинн. Не надо, — слабо он схватился за горячую руку. Высвободиться ничего не стоило, но Гвинн почему-то не смог, пораженно глядя на Тристана. Умом понимал, что тот обречен. Вопрос времени… — Я… помнишь, что они говорили? Жертва, — настойчиво, заглянув в глаза, повторил Тристан. — Я так и не смог сделать… ничего. Я могу помочь…

— Неправда! — рявкнул Гвинн. — Ты столько лет служил…

— Да. Теперь я могу… послужить тебе, — кивнул Тристан, голова мотнулась. — Гвинн, пожалуйста. Я не хочу умирать… просто так. Небо уже черное, смотри. Самайн…

Он еще что-то бормотал, но голос был совсем слабый, а у Гвинна шумело в ушах. Он сам, кажется, задыхался. Не от жара огня, не от страха — от осознания. Он верил Тристану; ты всегда знаешь, когда обречен. Гвинн тихо кивнул, не хотелось все портить словами. Он мог… Он вспомнил, как выл, приехав и узнав, что брат мертв. Он убил его своими письмами. Он должен был убить снова.

— Я клянусь, я это закончу, — сказал Гвинн, обрадовался, когда Тристан кивнул, принимая его клятву. Он улыбался кровавыми губами, как будто оно того стоило. Короткий охотничий нож лег в руку. — Я жертвую.

Тристан умер на его руках тихо и быстро. Гвинн сидел рядом, гладя по седым волосам человека, которого мог бы назвать братом.

***

Он смеялся, когда клинок впился в узкую щель забрала, пробивая твердую кость, врезаясь в широко распахнутые глаза, на мгновение отразившиеся на клинке. Синие. Они были синие, как небо. Смеялся он и тогда, когда королева Аоибхинн возложила на его голову венок из лесных ландышей. Они запутались на непокорных рыжих вихрах — голова Гвинна Ши’усгарлада всегда выглядела так, будто он выбрался из жуткой бури, когда он снимал шлем, но леди не обращали на это внимания. Возможно, им нравился образ грубого взлохмаченного северянина, хотя Гвинн был совсем не похож на мужчин из своих родных краев — тонкий и резкий, как выпад меча, безбородый.

Гвинн знал, что, когда он окажется на пиру в честь городского турнира, все поднимут кубки с пряным вином и прогремят его именем. Тогда женщины будут виться рядом, словно лисицы, привлеченные огнем, и смотреть на него голодными томными глазами. Он умел красиво говорить и всем нравиться. И сегодня он точно найдет компанию на ночь…

Взглядом он встретился с королевой — и склонил голову, потому что Гвинн свое место знал и никогда не нарывался. Королевская кровь — горячая и смертоносная. Ему показалось, но на бледных губах Аоибхинн заиграла довольная улыбка, неуловимая, как ночной призрак.

Он почти столкнулся с Тристаном. Во время боя с того сорвали шлем, и на лбу алела глубокая ссадина. Глаза глядели мутно, но не от вина, а вот Гвинн отхлебнул перед битвой — он был уверен, что и так справится. Младший товарищ смотрел на это неодобрительно — из-под насупленных светлых бровей.

Тристан хотел ему подражать и совсем не замечал, что Гвинн над ним посмеивается. Юноша всегда был серьезен, будто они не на турнире встретились, а во время затяжных военных переговоров. Гвинн похлопал его по плечу, усмехаясь; парень был не так плох, только уверенности ему не хватало, вот он и проиграл, не рискнул открыться немного и кинуться в атаку, как Гвинн любил.

— Поздравляю, — негромко сказал Тристан, глядя на него своими печальными мутными глазами. После шлема все звуки казались какими-то приглушенными. — Это уже третья твоя победа?

— Она самая, — довольно кивнул Гвинн, касаясь чуть съехавшего венка, нежного, как поцелуи юных дев. — Надеюсь, что и не последняя. Уезжать из столицы я все равно не намерен, так что наверняка в следующий оборот снова поищу славы.

Турнир в честь середины лета всегда был жарким, душным, пропахшим потом и усталостью рыцарей в железных латах.

— Не скучаешь по дому? — спросил Тристан, следя за пестрой толпой.

— Нет. Там только горы и унылые крестьянские рожи, — отмахнулся Гвинн. — Здесь — веселье каждый день. А что, ты домой решил съездить? Конечно, тебя же там невеста дожидается… — пропел Гвинн, заставляя несчастного парня совсем покраснеть. — Ну, ладно тебе, — рассмеялся он, — может, я тебе в попутчики навязаться хочу? Все равно делать нечего, войны нет никакой…

— Ну и славно! — ужаснулся Тристан. — Война страшнее поединков.

Что он мог знать, мальчишка, который в глаза не видел настоящих битв? В Эйриу было тихо — уже несколько десятилетий, если не считать кровавые жатвы, которые собирали Служители во имя своей Богини. Гвинн их никогда не жаловал, потому что это была безжалостная резня, где спасали жизнь не умения, а чистой воды везение.

А в северных горах всегда кто-нибудь бился, ревел, вспыхивал, и земельные ссоры решались ударом по голове соседа чем-нибудь тяжелым.

Многие посчитали бы Тристана трусом за то, что он говорил. Гвинн поначалу тоже считал, не вслушиваясь в его речи, но постепенно вник, заинтересовался. Тристан умел говорить складно, хотя и, по всей видимости, смущался своих чувств.

— Иногда мне кажется, что мы зря тратим время и жизни на подобные развлечения, — сказал Тристан. — Я хотел бы служить королеве, а не развлекать толпу. Быть ей полезным, защищать ее. Может, мне и повезло, что во время Турнира Крови я был слишком мал, но все равно… Если мне придется умирать, я хотел бы погибнуть ради справедливости. Не просто затем, чтобы порадовать зрителей кровавыми разводами на песке.

Гвинн посмотрел на свой меч, уже вытертый от крови. Он только и умел, что сражаться — и потому завоевал любовь столичного народа, хотя он был бедной рыжей псиной. У него не было ни истории об отважном предке, одном из рыцарей короля Артура, ни благородных устремлений. Ничего.

— Я понимаю, — признался Гвинн, хотя не хотел этого говорить. — Ты станешь хорошим королевским стражником, Трис.

***

Нога больше не болела.

Ничего не болело.

Было горячо, искры пробегали по спине, искры плясали у него под ногами, под лапами, шуршали, скатываясь по его бокам, визжали вместе с ним. Острая пасть лязгнула, когда ему навстречу выбежал какой-то перепуганный горожанин и завопил. Гвинн видел как никогда остро — как будто глядел многими глазами. Голодный вой сам вырвался из пасти вместе с загнанной пеной, он ликовал, он злился, он наконец-то чувствовал себя живым. Он мог одним прыжком перелететь весь город, он был свободен.

Он сам не помнил, как вырвался из дворцовых ворот. Там все горело голодным пламенем, которое шипело и плевалось. Люди бежали, бежали, бежали — то ли от почерневшего солнца, вызывавшего суеверные крики и плач, то ли от поступи его объятых огнем лап. Он не желал им зла. Сорвался скорее, как выпущенная стрела, наслаждался свободным ветром. Скалясь, взглянул на закрытое солнце.

Волк должен пожрать солнце. Его горячее, сытное тело.

Город горел. Другое, кусачее пламя. Рыжее, не алое, но зажженное его друзьями — эта мысль пробудила в нем Гвинна Ши’урсгарлада, еще не все отдавшего ликующему зверю. Афал захлебывался пламенем. Медленно повернувшись, Гвинн смотрел. Чуял скопление гнили, как запущенный нарыв, из которого растут черные перья. Его тянуло не туда — нет, странный зов вел его за город, к белым камням, но усилием воли он развернулся и ринулся к Гнезду. Когти рвали горячую землю, когда он бежал.

Он должен был сделать это раньше. Не дать им сжечь Рианнон, не дать им забрать Рону и мучить ее столько дней. Он должен это окончить.

Они договаривались, что с началом Самайна друиды постараются задержать Служителей — воспоминание об этом билось среди многих обжигающих ощущений, вдруг открывшихся ему, среди запахов и вкусов ветра. Гвинн мог бы в точности повторить, что говорил Аррик, кусая губы, что кричала Линетта людям, собравшимся у самого крыльца таверны. Они напали. Друиды не умели воевать, но Гвинн издалека уже видел, как мощные побеги, вырвавшиеся из-под земли, клонили башню Гнезда, как будто хотели сломать ее хребет. Внутри вспыхивал пожар. Гвинн прислушался к рокоту земли и довольно заворчал, когда ощутил тревожную дрожь в недрах подземелий. Разворошенное Гнездо больше не было пугающим — всего лишь издевкой, напоминанием о том, как легко ломать то, что возводилось веками.

Гнездо пылало. Люди, собравшиеся внизу, что-то кричали, взывали, проклинали на разные голоса. Их вопль не был молитвой, он рассеялся многоголосым эхом. Гвинн взвыл тоже, но вдруг людской крик оборвался. Что-то вылетело из объятого пламенем Гнезда, нечто черное, злое, многоглазое. Увидев выплюнутое огнем чудовище, люди закричали и побежали в разные стороны… Первого человека оно настигло на бегу, клюв, полный острых зубов, сомкнулся на боку, вырвав кусок мяса. Визг затих, когда следующим ударом клюва птенец размозжил своей жертве голову и ненадолго замер над телом, выскребая из разбитого черепа мозг.

Гвинн увидел тонкого человека — Скеррис! От него пахло гнилью, что свербела в носу, но пахло также и его кровью, горячей, ядреной. Сбежав с холма, с безумной отвагой он кинулся на тварь, обросшую перьями. Меч вонзился в черный бок, прямо в один из сверкающих глаз птенца. Гвинн тихо рыкнул, почуяв отравленную кровь. Ринувшись вперед, он врезался в порождение Вороньей Богини и с наслаждением ощутил, как тонкие кости шеи с хрустом ломаются под пястьем его тяжелой лапы.

Скеррис поднялся с земли, отряхнулся, пытаясь утереть с лица темную кровь. Он весь был в крови, черной и красной, его трясло — к Гнезду пришлось прорубаться. Задрал голову, чтобы встретиться взглядом. Знакомый меч дрожал в его руке — верный клинок, который не раз спасал Гвинна. Он наклонился ближе, принюхался, дохнул на Скерриса жаром. Зеленый глаз сиял, как драгоценный камень, врощенный в глазницу. Искры осели на алом кафтане с серебряной вышивкой — уже изрядно потрепанном, в потеках крови. На перепачканном лице вспышкой высветилась улыбка. Широкая, оскалистая. Недоверие и узнавание сводили Скерриса с ума.

— Гвинн? — прохрипел он. Не верил, но убрал меч, шатнулся навстречу, чтобы обхватить руками острую песью морду. — Боги. Блядь. Это тебя она почуяла. Что ты… Ты обезумел! Ты совсем сошел с ума! — заливисто расхохотался Кер, хватая ртом прогорклый воздух. В глазу блестело.

Ткнулся ближе, вжался в горячую шерсть. Совсем не боялся огня, а пламя не кусало его. Гвинн чуял холод от его костяной руки, как от раскопанной земли, как от мертвеца, что кладут на костер. Хотел согреть. Обернуться бы рядом, клубком скрутиться, сложить лапы и замереть вдали от круговерти Самайна. Оборот застыл, оборот должен был продолжаться. Он не знал, как это назвать, но нечто звало его дальше, в гущу облетевшего леса, к белым клыкам камней. Руки Скерриса, взъерошившие рыжую шерсть, отвлекали от тягучего чувства.

— Исельт? — вскрикнул Кер. — Это была она? Меня послали ее искать!

Гвинн не мог говорить по-человечьи — или не догадывался, что может, — потому лишь помотал тяжелой головой. Сдавленно зарычав, Скеррис оглянулся по сторонам, словно надеялся найти следы сбежавшей леди Исельт.

Земля снова заворчала, раздался вопль, не по-человечески громкий и переливчатый. Гнездо содрогнулось, накренилось, и тогда среди пламени замелькали еще несколько птенцов. Вырвались откуда-то из подземелий или Служители сами распахнули клетки, когда убегали, пожалев отродий Мор’реин? От них густо пахло кровью и обожженным мясом. Подпаленные в пожаре, четверо птенцов сбились в безумную стаю. Скеррис глубоко, рывком вдохнул, глаз расширился от страха, но он упрямо стиснул меч, приготовившись к драке. Гвинн хотел было загородить его, оттолкнуть плечом, но упрямый мальчишка выступил вперед; неуместная гордость кольнула в широкой песьей груди.

— Они боятся света, — прошипел Кер, исподлобья наблюдая за птенцами, переполошенными после огня. — Надо больше пламени, засветить им глаза. Надо…

— Назад! — раздался вдруг сорванный крик. — Все назад!

Одинокий человек с холма бежал вниз, спотыкаясь. Гвинн тихо зарычал, прижав уши: все спасались, удирали прочь от Гнезда, но этот безумец несся прямо в огонь. Башня стонала и рушилась на глазах. К изумлению Гвинна, отчаянный вопль подействовал на обгоревших птенцов: попятившись, они прижались к земле, из глоток раздался обиженный, почти жалобный скулеж. Задыхаясь от бега, человек остановился напротив них, но его исполненный ужаса и тоски взгляд устремился на гибнущую башню. Кусок пылающей крыши свалился со скрежетом камня, перекрыв главный вход. Вспышка огня и впрямь заставила птенцов испуганно съежиться, сжаться вместе.

— Они тебя слушаются?! — неверяще возопил Скеррис, пытаясь перекричать пожар и воющих тварей, словно жаловавшихся человеку. В этом лохматом юноше с отчаянным взглядом Гвинн узнал Йоргена. Одетый в обычные штаны и рубаху, не в черное, он все равно кинулся к родной башне…

— Все мои книги, — казалось, Йорген то ли боится разрыдаться, то ли трясется от ярости. — Все исследования… Проклятые дикари! — взревел он, обернувшись к Скеррису. — Из-за таких, как вы, лекарство от хвори так и не нашли! Вы только и умеете, что разрушать! — И замер, разинув рот, уставился на Гвинна.

Отвлекло его только окончательное обрушение крыши, Йорген дернулся всем телом, словно хотел вбежать в огонь и спасти хотя бы то, что можно, но Кер крепко схватил его за плечи и встряхнул со всей силы, что у Йоргена челюсть клацнула. Птенцы заклекотали — видимо, принимали Йоргена за одного из своих. Поняв это, Скеррис отступил на шаг.

— Ты, блядь, туда не полезешь! — раздельно выговаривая слова, рявкнул Скеррис. — Ты не сдохнешь просто так, Йорген, ради своих драгоценных бумаг. Напишешь новые! — он вцарапался костяной рукой в плечо, заставив Йоргена скривиться. — Лучше говори — куда могла пойти Исельт? Куда эта сука делась?

Он тоже искал сбежавшую пленницу и думал, что она может укрыться у Служителей. Гвинн принюхался, пытаясь уловить след, но все мешалось: гниль, гарь, кровь.

— Она… — Йорген совсем растерялся. Птенцы отзывались тревожным клекотом, завозились, чуть не налезая друг на друга — они нашли себе темный угол у каменной околицы и сжались, но Йорген снова рявкнул им что-то, повернувшись, на незнакомом наречии. «Сидеть смирно!» — понял Гвинн, хотя никогда не знал этого странного языка. — Камни, белые камни… — протянул он. — Если она жаждет силы… Белые камни — это врата. Сиды верили, что они куда-то ведут, но тексты… неразборчивы. Говорят, круг — это ход в мир богов.

Скеррис помотал головой, как будто хотел утрясти мысли. Наблюдая за ними, Гвинн с тревогой оглянулся на темную кромку леса, на опушке которого белели ритуальные камни. Он не видел их, но мог представить. Как будто открылось в нем внутреннее зрение, которое позволяло заглянуть немного в будущее. Белый камень, расцвеченный алыми и черными потеками, словно кистью нерадивого художника. Эти цвета пробуждали в нем какую-то доселе невиданную алчность…

— Рона и принцесса… то есть королева остались у камней! — выпалил Кер, повернувшись к Гвинну. — Сдерживать Служителей. С ними рыцари, но… Если Исельт направляется туда… Блодвин — упрямая сука, она не уйдет, а Рона ее не бросит.

Настоящий страх плескался в его глазу. Он не знал, что случилось в темнице, но догадывался, что могущественная чародейка не остановится ни перед чем, чтобы выцарапать себе величие. Не важно, хотела Исельт афальский трон или божественный, она столкнется с Блодвин. Глубоко вдохнув, Гвинн захлебнулся горечью самайнской ночи. Нельзя было медлить — Исельт сбежала скорее него. Он кивнул на лес, клыки мешали позвать за собой, но Скеррис понял.

— Поди прочь отсюда, — рыкнул Кер, обратившись к растерянному Йоргену. — Забери своих уродцев, если хочешь пережить ночь, спрячь их. Найди рыцарей. Скажи… — он замешкался, потом стащил с себя кафтан и накинул на плечи Йоргена. Пуговицы с выбитыми песьими мордами сверкали в пожаре. — Скажи, это королевский приказ. Скажи, что ты нужен Блодвин.

Развернувшись, Скеррис кинулся было бегом, но Гвинн остановил его, заслонив дорогу. Гибкое и сильное тело рвалось в битву. Он чуть склонился, чтобы Кер без труда мог забраться ему на спину, уцепившись за рыжую шерсть. Удивленный, тот даже не сразу осмелился протянуть руку, его лицо загорелось таким неуместным мальчишеским восторгом. «Скорее!» — коротко рыкнув, потребовал Гвинн. Как будто услышав его, Скеррис быстрее подтянулся наверх. Сапог шкрябнул по боку.

Скеррис крепко держался, не свалился, когда Гвинн побежал. Ветер взвыл с ним вместе, затерялся где-то позади — он обогнал ветер! Алой обод солнца горел в вышине, нечто взирало на них внимательным, хитрым взглядом, от которого шерсть щекотало на загривке. Путь к святилищу был взрыт многими ногами — человеческими и лошадиными. Гвинн чуял разливающуюся весенним потопом чародейскую силу, а вместе с тем — и страх, и отчаяние, и гнев. Уже на подступах он увидел, как столпились Служители в черных одеяниях. Ряды их оказались редки — яростью друидов и восставшего народа они победили многих. Но все же не всех. Заметив Гвинна, они зароптали, раздался крик, звякнули клинки.

В высоком прыжке Гвинн взвился над Служителями, не успели они и вздохнуть… Казалось, он взлетел, он все же почти коснулся неба, почти достал до солнца. С силой лапы ударились о мерзлую землю. Подгадав мгновение, Скеррис скатился с его бока, бросился прямо на одного из Птенцов, впившись когтями ему в лицо. Не ожидавший того юнец завизжал и упал, и Скеррис ударил сверху, располосовав ему горло.

Вокруг Гвинна, приплясывающего на месте, сомкнулись королевские рыцари, защищая его, как ощерившаяся клинками и копьями стена. Едва ли стража понимала, кто явился перед ними, они боялись ссыпающихся с него горячих искр. Гвинн желал бы помочь им, но он спешил к кругу, к белым камням. Под лапы едва не подвернулись лучники вардаари, редко, но метко стрелявшие в черные тени. Они теснили Служителей. Радости не было — только страх. Не успеть, не смочь… Скеррис перемахнул через упавшее ему под ноги черное тело, разрубленное пополам, спешил за Гвинном.

Раздался странный скрип, как будто кто-то пытался раскрыть старые врата. Они не поддавались, сопротивлялись, но кто-то упрямо воевал с их замком. Видение это настолько отчетливо отпечаталось перед глазами Гвинна, что он остановился и помотал головой, тяжело дыша. Слюна капала из распахнутой пасти. Земля снова сотряслась. Таран, ударяющий в запертые ворота города. Гонг, бьющий, прежде чем воины побегут в бой.

— Врата! — догадался Кер. — Хотят пробиться!

Блодвин не отступит, думал Гвинн, повторял, как заговор. Блодвин добьется своего. Она упрямо колотилась во врата, желая попасть в святая святых, в мир богов. Неужели хватит силы и отваги? Королевская кровь, расплескавшаяся по белому камню, шепот заклинаний, что отпирали любые двери. Гвинн увидел — почувствовал — это яркими вспышками. Она решится противостоять Мор’реин? Друиды говорили, к исходу оборота Воронья Богиня теряет могущество, говорили, ее можно победить, но разговоры эти звучали тихо, шепотом. Самайн — закат, последняя ночь старых богов.

Очередной удар снова сотряс землю, и тогда… Гвинн не сразу ощутил это, не увидел, а потом стало слишком поздно. Новая вспышка затопила его всего, заставив ребрами вжаться в землю. Застонав, Скеррис привалился к его боку. Пламя на шерсти на мгновение померкло, как свеча, притухшая под порывом ветра.

Когда Гвинн поднял голову, то увидел, как божественная сила смяла ряд королевских рыцарей. Золотой свет разлился, захлестнув их, и от прикосновений чародейской силы люди падали и захлебывались кровью. Всего одно касание, чтобы разорвать плоть и внутренности. Когда Гвинн увидел ее, то уже догадывался. Исельт. Добравшись сюда, доведенная до отчаяния, она знала, что в эти мгновения решается судьба Эйриу. Она шла медленно, белое платье ее было подпалено и перепачкано в крови. Из живота ее торчала рукоять ножа, растекалось черное пятно.

Жертва. Она принесла в жертву дитя, которое так желала, ради силы. Снова.

С каждым шагом Исельт словно вспыхивала изнутри. Лицо ее горело ликующей улыбкой, она… наслаждалась; несмотря на тяжесть потери, сила новорожденного божества захлестывала ее. Один из рыцарей замахнулся на нее мечом, но тут же упал. Гвинн видел, как рвется на части его лицо, обнажая кости, будто Исельт натравила на него невидимых тварей. Лицо ее изменялось — не теряя прежней красоты, в свете огня оно словно бы превращалось в морду дикого зверя. Остро обозначились скулы, загорелись глаза.

Что-то осыпалось с нее, подобно лепесткам яблоневых деревьев. Кожа. Это отстаивалась сухая кожа, распадаясь вместе с движениями Исельт. Она небрежно отмахнулась от следующего рыцаря, его горло лопнуло, а голова запрокинулась, болтаясь. Кожа сползала с нее, обнажая блестящее золото, чешую, что переливалась в отблесках его огня. Руки ее и ноги покрывал этот золотой блеск, как идеальные перчатки, и платье сползало с нее вместе с плотью. Трещины прошлись по ее груди, по ее бокам, обнажая плещущееся внутри золото. Рассыпалась кожа между ее ног. Она вся была как останки тех древних статуй, что находили в белых развалинах Ушедших. Хрупкое тело, к которому никто не мог прикоснуться.

Из-за нее умер Тристан. Из-за нее Моргольт умер несвободным. Гвинн подавился гневным криком, подавился огнем, который рос в глотке. Он кинулся вперед, кости одного из мертвецов хрустнули под его лапами. Нет, боль растеклась знакомо — по ноге. Гвинн засмеялся бы, если мог. Вывернутая ее силой нога не остановила его, нет, он все равно врезался в Исельт, вцепился зубами в ее хрусткую плоть. Крови не было, раскаленное золото обожгло. Гвинн заревел, махнул когтями — попасть хоть бы куда, ранить, причинить боль, отплатить!.. Они катались по земле, вертясь, как два обезумевших зверя. Ни рыцари, ни Служители не решались приблизиться к этой грызне.

Исельт, изгибающаяся под ним, ее тонкая кожа, алеющая от поцелуев, ее дрожащие бедра… Гвинн понял, что обжигающие искры ссыпались с него, когти впились в ее спину. Руки ее крошились, как старые колонны. Закричав, Исельт вслепую ударила. Что-то золотое сверкнуло перед его глазами, она пыталась отогнать его вспышкой света, но Гвинн только сильнее стиснул зубы и помотал головой, разрывая ткани, потащил прочь, дальше от людей. Она на вкус была как пыль, как прах, как ожившее изваяние. Он помнил, как целовал ее, упиваясь этой горечью отравы, зелья, что, казалось, было у нее на губах, на теле, везде. Спрятанные прежде воспоминания снова вырвались и захватили все. Только желания больше не было; исчерпанное, оно оставило только ярость.

Гвинн ликующе взревел, когда рука хрустнула под его лапой. Он дернул изо все сил, пользуясь тем, что он сильнее и крепче, что ему достанет мощи разодрать ее на части. Отодранная конечность покатилась по траве, рана сочилась чем-то золотым. Исельт больше не вопила — поняла, что может терпеть боль. Его лапа тоже выпрямилась, срослась. Слишком поздно Гвинн понял, что Исельт копит силы для удара. Его тряхнуло, отшвырнуло прочь; рваный скулеж вырвался из горла. Он не сразу встал, она стояла над ним, вся бело-золотая. На голове ее проросли золотые шипы прямо из плоти, как вечная корона. Руки не было, но сухая плоть ее завихрилась, собираясь в новую. В левой Исельт держала оброненный кем-то меч.

Из темноты на нее вылетел Скеррис, в отчаянии накинулся — со стороны раны, знал, как она уязвима без руки. Пытаясь повернуться, чтобы встретить его мечом, Исельт только подставилась под удар. Взвыла, когда родовой клинок полоснул ее по груди. Ее глаза светились ярко-синим, полыхали в ночи. Увернувшись от вспышки золотого света, Кер снова метил в грудь. Было ли у нее сердце?..

Нужно было подниматься. Гвинн отвлеченно понял, что сил осталось немного, что его вытряхнуло из песьей шкуры, как будто перевертело всего, когда отбросило. Тело плавилось, думать было тяжело. Собрав, зачерпнув из ночи огня, Гвинн кинулся на Исельт. Скеррис отвлекал ее точными жалящими ударами, когда он зашвырнул пламя ей в грудь. Гудящий огненный шар врезался в нее, Исельт завизжала, упала. Что-то ломалось, лопалось у нее между ребер, расходилась от жара чешуя. Скеррис загнал в нее меч со всей силы, прибил к земле, проткнув насквозь.

— Она еще жива! — воскликнул Гвинн. Слова непривычно кололись и резались во рту.

— Тем хуже для нее, — прошипел Скеррис, провернув меч. — Я буду резать быстрее, чем она сумеет излечиться, ведь правда? — наклонившись к Исельт, он заглянул в безумные от боли глаза.

— Ты… всего лишь гниль! — в отчаянии простонала она. Исельт пыталась подняться, стряхнув с себя Скерриса, но он полоснул когтистой рукой по ее боку. — Нет, хватит! Не надо!

Гвинн едва мог стоять. Оглянувшись, увидел, что они на опушке леса, вдали от битвы.

— Служители от тебя отвернутся, — пообещал он. — Им не нужны никакие другие боги, кроме Мор’реин. Ты подписала себе смертный приговор — и ради чего?

Она понимала, в этом Гвинн не сомневался. Потому и не отважилась принести жертву сразу, потому медлила, пока не добралась до камней и не поняла, что Блодвин вот-вот переступит порог божественного мира. Ей нужна была власть, нужна была сила, а Служители отступали и задыхались, захлебывались своей гнилью, которая перестала быть силой, — всего лишь мерзкой порчей…

— Тебе никто не молится, Исельт, — прохрипел Гвинн. — Ты подделка.

Поджав губы, она не отвечала, не желала признавать. Двор любил ее, но этого было недостаточно. Двор больше не хотел ее видеть после их небольшого обмана на суде. Уже проиграв, Исельт все равно дергалась и скребла землю. Гвинн знал, как рассудок мутится, когда сила затапливает всего с головой, и видел в ней отчаянную жажду жизни, ту же самую, что не давала ей сломаться все эти годы. Как только они ослабят бдительность, Исельт, несомненно, нападет и попытается прорваться к ритуальным камням.

— Сможешь обратиться снова? — спросил Скеррис, оглянувшись на Гвинна.

— Наверное… Я не хотел этого, оно само получилось, — растерянно сказал он.

— Ты и сейчас не вполне человек, — фыркнул Кер, стараясь за насмешкой скрыть благоговение. — У тебя коса горит. Я найду тебе жертву, если нужно, — предложил он с неожиданным жаром, — только скажи.

Почему-то идея о том, чтобы Скеррис убил кого-то — одного из Служителей — ради него, показалась до странности притягательной. Знакомый песий оскал вспыхнул, но Гвинн попытался подавить эту жажду, рвущуюся изнутри. Помотав головой, он снова посмотрел на Исельт… как раз чтобы заметить, как у боков ее клубится бело-золотая пыль. Четыре руки потянулись к Скеррису, пытаясь добраться до него и ранить заострившимися, как лезвия, когтями. Выругавшись, Скеррис отпрыгнул в сторону, дернул меч, разворотивший Исельт от сердца до паха. Корчась на земле, она оперлась на одну из отросших рук, гибких и подвижных, подалась вперед… но новый всплеск огня охватил ее всю, заставив биться о землю, пытаясь потушить неугасимое красное пламя.

— Отведем ее к Блодвин, — тяжело дыша, прохрипел Скеррис. Гвинн видел, что он отводит назад костяную руку, что по рукаву белой рубахи стекает бурая кровь. Сила Исельт всковырнула так и не поджившую рану.

— Отнесем, — пробормотал Гвинн. — Держись рядом и… помни, что это все еще я.

— Тебе меня не напугать острыми зубами, — напомнил Кер, ощерил клыки.

Обращаться второй раз оказалось проще, чем он думал. Кости заломило, но это была приятная боль, как та, когда разминаешь шею после долгой работы за столом. Только он разминал все кости разом. Пламя объяло его, словно теплый плащ на меху, и защитило, как самый крепкий доспех. Песья ярость клубилась под жесткой шкурой, пламя вспыхивало внутри, как будто в нем пылал вечный очаг. Не позволив Исельт подняться, он сомкнул на ней зубы, прихватив, дернул вверх. Она трепыхалась в его пасти, пытаясь отбиться, но клыки дробили сухую плоть, которая тут же срасталась. Горечь пронзила язык, как будто вся она была — яд.

С закрытыми глазами Гвинн мог бы сказать, где ждут жертвы белые камни. Теперь он видел даже сквозь прикрытые веки. Гвинн бросился вперед, зная, что по дороге снова увидит гибнущих рыцарей и переломанные тела Служителей. Он слышал их крики, они раздавались внутри его головы. Он точно знал, что город горит, что люди с факелами загоняют в переулки Служителей. Туда, где никто не услышит их воплей. Гвинну казалось, он чувствует запах паленой плоти, слышит голоса людей, которым поклялся разбить слуг Вороньей Богини, и на секунду почудилось даже, будто он видит пламя, которое пожирает людей в черном и само, будто живое, мечется по опустевшей улице.

Перед ним вдруг оказалась Рона: залитый кровью серебряный доспех, перекошенное лицо, вскинутый тяжелый меч. В глазах ее что-то упрямо полыхало — она умерла бы, но не пропустила никого дальше ни на шаг. Рона чуть косилась на правый бок — растревожила рану. За ее спиной во вспышках света что-то чертила во тьме Блодвин, рядом с ней стоял мальчишка, Невилл, и бормотал ей под руку. Кажется, молился?.. Гвинн остановился напротив Роны, встал на дыбы, когда она взмахнула клинком, что, как зеркало, отразил острую песью морду с глазами, залитыми огнем.

— Не надо! — взвыл Скеррис.

Мечи скрестились, когда он выскочил навстречу. Каледвулх и клинок Ши’урсгарладов ликующе запели, встретившись. Звук до того чистый, что заныло в ушах. Испугавшись поранить его, Рона отпрянула.

— Не может быть… — пробормотала Рона, уставившись на Гвинна. Пламя от его шерсти отражалась в ее глазах. — Пап? Что ты?.. Это Исельт? — воскликнула она, увидев поломанное божественное тело в его зубах. — О боги, Тристан… — ее голос надломился, когда она поняла.

Один из рыцарей, сир Кай, уставился на Гвинна, снял шлем, как должен был почтительно снимать перед самой королевой. Он упал на колени в разрытую траву, срывая голос в молитве. Не имя Мор’реин звучало в этом захлебывающемся шепоте, а что-то иное, из-за чего пламя в его венах вспыхнуло. Гвинн покосился на него, но ничего не сказал.

Он бросил Исельт на землю, она упала, как раздавленное насекомое. Следы его клыков темнели на ее белом теле, раны с оплавленными краями; она не шевелилась. Руки раскинулись, одна, две, три, четыре… Тонкие кости, хрусткие пальцы. Она тяжело дышала, что-то клокотало в ее груди, там, где мерцало то ли золото, то ли янтарь. С трудом повернувшись на бок, Исельт закашлялась, и золото расплескалось по ее безжизненному лицу. Рона смотрела на нее со смесью восторга и ужаса, на нечто настолько нелюдское, что приближено может быть только к богам. Когда Исельт попыталась подняться, а на губах ее вскипело заклятие, возле лица новорожденной богини в землю вонзился клинок Пендрагонов.

— Свяжите ее! — воскликнула Рона, повернувшись к сиру Каю, отбивающему поклоны Гвинну.

— Свя… связать, сир? — испугался рыцарь. — Но ведь она…

— Я займусь ею, — раздался голос почти что веселый, несмотря на ужас этой вечной ночи. Из темноты играючи вышел Корак, наемный чародей. Повинуясь легкому движению ладони, веревки змеями выползли из его кармана, опутали переломанные, трясущиеся руки Исельт. Переливались нити веревок вовсе не как обычные путы.

Вздернув Исельт на ноги, Рона толкнула ее вперед, хотя и опасалась прикасаться к ней. Гвинн не знал, была это жалость или презрение, но Исельт почувствовала что-то, скривилась. Лицо ее было неловко, как будто менялась нарисованная маска. Голубые очи в половину лица устало прикрылись. Она шагала, спотыкаясь, потому что ноги ее еще не до конца заросли. Левая стопа лишилась пальцев, обгрызенная. В бедре темнела прожженная рана.

Гвинн пошел за ними, след в след. Рону единственную пропустил демон королевы, рыскавший вокруг камней голодной урчащей тенью. Блодвин стояла в простом черном платье, едва видимая среди густой ночи, только белые руки снова и снова поднимались, когда она повторяла отпирающее заклятие. Она кричала незнакомые слова, голос срывался. У мальчишки Невилла, стоявшего рядом, она черпала силу, будто воду из глубокого колодца, — Гвинн видел протянувшиеся между ними связи, словно черная пряжа, опутавшая обоих.

Блодвин не принесла жертву, пыталась своими силами вскрыть врата, расцарапать их плотно сомкнутые створки. Почему? Ответ оказался столь очевиден, что Гвинн встревоженно зарычал. Она не хотела приносить Рону, она надеялась, что для нее добудут Исельт.

Как только Исельт вступила в круг белых камней, а золотая кровь ее, еще сочившаяся из ран, упала на примятую траву, заклинание под руками Блодвин вспыхнуло и засияло. Божественная кровь открыла врата. Белый свет разлился вокруг, заслепив глаза, поглотил и гладкий камень, столь похожий на алтарь, и стоявшую у него королеву, и мальчишку-рыцаря, цеплявшегося за Блодвин. Врата были раскрыты, распахнуты настежь, от них повеяло зимним холодом, и Гвинн увидел, что Исельт широко улыбается. Она оказалась именно там, где ей было нужно. Они сами привели ее. Несмотря на веревки, Исельт шагнула вперед, утянув за собой вскрикнувшую Рону.

Торопясь, пока врата не закрылись, Гвинн нырнул следом за ними в ослепительную белизну.