Кеннета ведут под руки военные. Удивительно, как многое может поменяться за считанные секунды, словно в старой поговорке: стоит женщине поделиться радостной новостью, как в будущем это приведёт мужчину на виселицу. Но сам Бентлей готов взойти на виселицу, только если это будет подвязка Морганы.

— Я так понимаю, это не один из тех случаев, где вас можно подкупить? — интересуется Бентлей у низкорослого солдата, на мундире которого медные пуговицы блестят особенно чисто.

Он знал, что за ним придут. Из добрый, самых искренних и чистых побуждений Кеннету прислал письмо его старый знакомые Джон Хатт, служивший с ним ещё на «Стремительном», ныне начальник главной лондонской тюрьмы. Губы Бентлея кривятся в ухмылке, пока его заталкивают в тюремный экипаж — крохотный ящик с соломой на полу, да одним единственным подобием окна, заделанного решётке. Моргана даже с того света создаёт ему проблемы. Видимо, проверяет настоящие ли его чувства по отношению к ней.

Как только двери экипажа закрываются, Бентлей вздыхает, касается пальцами переносицы. Любое действие имеет последствия. и эти последствия невозможно предугадать, по крайней мере, точных прогнозов на несколько лет вперед ещё никто не делал.

— Проклятье…

Остаётся только надеяться, что Валерия окажется сообразительной и умной. Она бойкая девушка, но Бентлей видел, как паника сгубила много опытных лейтенантов, которым пророчили легендарное будущее. Однако, в Валерию Кеннет верит и не без причины — она смогла выжить на корабле рядом с мертвецами, что же ей теперь до живых.

Лорд садится на узкую лавку, склоняя голову. К подошве туфель липнет грязная солома не первой свежести. Это не его роскошная карета, где сидения обиты красным бархатом, а шторки перевязаны золочёными шнурками. Но никто не видит его лица, и потому он благодарен судьбе. Хотя бы толпа не будет бежать и скандировать его имя, то и дело стуча по стенкам, а, быть может, кидаясь камнями. Будь он на месте Комптона, то обязательно разнёс бы новость об аресте благородного господина. Но сегодня он в другом положении.

Подскакивая на каждом камушке, экипаж трясётся по узкой улице. И ползёт он надоедливо медленно, давая Бентлею отличную возможность подумать, от которой он с радостью бы отказался. Лорд в родном городе меньше двух суток, с корабля он побежал в контору, из конторы — отбивать свой дом на аукционе. Почему-то судьба решила, что всё не может сложиться так просто и в его пользу, и ему в обязательном порядке нужно оскалиться и продемонстрировать всем — он всё тот же человек, которым уплывал из Лондона: с железной хваткой, святой уверенностью в собственной правоте и невероятным желанием добиваться желаемого.

Правда точно сказать, что он остался именно таким, Бентлей не может. Внутри с уходом Морганы сломалось нечто, что он сам бы назвал стержнем, если бы не был уверен наверняка, что стержень в нём, как раз таки, остался. В Бентлее треснула, надломилась и рассыпалась в прах его уверенность в правильности совершаемых действий. За десять лет его одурманенный жаждой отомстить, искорёженный проклятьем ум даже не допустил мысли, что он может ошибаться. Ведь за что-то же Моргана боролась, и у неё была своя правда, раз будучи в меньшинстве, в единственном числе на его корабле, она поставила свою жизнь на кон. И в том была его ошибка тогда, он поддался чувствам. Предательство ослепило, не дав взглянуть на истинные мотивы.

Как бы болезненно не было воскрешать в памяти её лицо и события того ужасного дня, когда всё перевернулось с ног на голову, Бентлей смотрит в лицо своей боли. Теперь ему, пожалуй, что и остаётся пытаться разобраться в мотивах Морганы, не имея возможности спросить её напрямую: «Зачем ты это сделала?». А мотивы чисты и просты: она знала больше. Знала и не поделилась, а, может, осознала в последний момент, что совершила. И пытаясь исправить, начала допускать всё больше и больше ошибок. Напуганная, она явно не была сама собой. Рациональность в ней сдалась напору и крику «хватай и беги».

Бентлей смотрит на кончики своих пальцев. Этими руками он расправился с ней, не дав и шанса объясниться, всё ведь могло бы быть по другому. И вместо бойкой Валерии сейчас ему могла бы помочь Моргана. Он не исключает исхода, при котором бы они оба могли оказаться на виселице, но это было бы в сотню раз проще, лишь потому что О`Райли была бы жива, и её опыт побега от правосудия сыграл бы им на руку.

Червячок-паразит под гордым именем Совесть сгрызает любое рождающееся оправдание.

Тормозит тюремный экипаж очень резко, и Бентлей слышит недовольное ржание лошади. Он расправляет плечи, чтобы не сутулиться и не казаться в глазах арестовавших его солдат опустившимся и ничтожным — таким, каким он стал из-за всего происходящего в его жизни. Ключ поворачивается в замочной скважине, и солдат снимает замок с дверей, прежде чем распахивает их.

— Мистер Кеннет.

— Не нужно, я сам, — Бентлей спокойно выбирается из экипажа и сразу же протягивает руки, чтобы на запястьях защёлкнули кандалы. Если не оказывать сопротивления при аресте, то надзиратели могут подумать, что ты не слишком бдительный, это поможет усыпить их бдительность. И можно будет надеяться, что отношение будет не слишком суровым.

Солдат стискивающий в зубах тонкую палочку ведёт плечами. Он и его товарищ берут Бентлея за руки, ещё несколько вооруженных мужчин обступают их со всех сторон, будто он самый опасный из заключенных, способный к побегу. Возможно, у Морганы всё же конвоиров было побольше, но Кеннета это не задевает. Он оглядывается по сторонам. И к своему неудовлетворению понимает, куда его притащили. Ньюгейт. Хуже этой тюрьмы ещё никто не придумал. Глядя на потемневшие от времени стены постройки, расположенной напротив центрального уголовного суда Олд-Бейли, легко сгинуть от тоски. «Чёрный, как Ньюгейт», — неизменно говорил старый знакомы отца — работорговец, рассуждая о том, скольких и каких рабов он увёз в Джорджию.

Бентлей никогда не мечтал здесь оказаться, но Реджинальд Комптон точно вложил свои оставшиеся деньги, лишь бы упрятать его в место по злачнее. Солдаты ведут его по узким коридорам, они сворачивают несколько раз направо, прежде чем подняться по лестнице на три этажа, а затем открыть одиночную камеру.

«Какая роскошь», — язвительно отмечает про себя Бентлей, но переступает порог без сопротивления.

— Вы пробудете здесь до судебного разбирательства.

— А когда оно будет? — Кеннет разворачивается на пятках, чтобы всмотреться в полутьме на своих надзирателей.

— Когда надо, тогда и будет.

Ответ более чем исчерпывающий. Другого Кеннет и не ожидал. Бентлей кивает и делает несколько шагов назад, чтобы не стоять слишком близко к решётке. Наверное, самое сложное будет подавить в себе чувство вины за грядущие дни бездействия. А оно появляется и начинает пожирать Бентлея уже на следующий день.

***

Его камера оказалась двадцать два фута в длину и пятнадцать футов в ширину, он понял это ещё в первую ночь, меряя шагами ту от угла до угла, то и дело поднимая голову к окну, чтобы увидеть звёзды. Но небо было затянуто тучами и в ту ночь, и на следующий день, и ещё несколько дней после.

Словно каменное изваяния Бентлей упорно сопротивлялся усталости в первую ночь, стоял, не желая присесть на деревянную койку, пока его ноги не начали гудеть. Он не прислонялся к стенам, не касался ладонями ни пола, ни даже решёток, лишь бы не запачкаться. Словно старая брезгливость вернулась к нему, забыв о том, что ещё какое-то время назад всё, чего он заслуживал по мнению пиратов — людей, которых всегда ненавидел — это койки в трюме, да разговоров со священником.

Он сдался первый раз, когда уже перестал чувствовать пятки, а поясница отчаянно выла. Он присел на самый край узкой койки и сложил на коленях ладони, тупо и бесцельно глядя в стену. Окончательно он признался себе, что больше не в силах бдеть на третий день. И улёгся на бок, подложив под голову руку. Проспал, по его подсчётам, не более четырёх томительных часов, он снова встал. И снова ходил по камере.

И так каждый новый день. От ночи ко дню, от короткого сна до прихода надзирателя с миской скудной еды. Бентлей мог бы поблагодарить Бога, если бы действительно верил в него, за то, что ему вообще предоставили отдельную камеру, а не сбросили к сброду из воров и проституток, но не попал он туда, скорее всего, исключительно из-за знакомства с Хаттом. Только вот сам Джон ещё ни разу не пришёл.

Неизвестно, сколько бы могло тянуться его одиночество, если бы не тот день, когда надзиратель приходит раньше обычного, ведя за собой солдат, волокущих по полу извивающееся тело. Несчастного грубо заталкивают в соседнюю камеру, которую от его отделяет лишь решётка, да напоследок один из солдат плюёт тому под ноги, да недовольно жамкает челюстью.

— Позвольте, — обращается Бентлей к пришедшим. За несколько дней молчания его голос заметно охрип, стал тихим и низким. — Когда станет уже что-нибудь известно…

Но фразу он завершить не успевает. Бойкий малый в соседней камере вскакивает, поднимает с пола свалившуюся с его головы шляп, да хватается за прутья решётки и начинает голосить:

— Краба мне в дышло! Да какое право вы имеете меня сюда тащить? Я честный человек! Моряк, служу на благо Короны, а вы…

— Заткнись, пока опять по башке не огрели, — надзиратель ударяет хлёстко по решетки, новый заключенный только и успевает отдёрнуть руки. На Бентлея никто не обращает внимания, будто его и нет в соседней камере.

— Да чтоб вы сдохли! — рычит второй заключенный. Но солдаты разворачиваются и уходят, оставляя его и дальше трясти закрытую дверь.

Кеннет наблюдает за новым соседом. И в полумраке ему чудится, что он уже когда-то его встречал. Длинный, в потрёпанном кожаном плаще, заляпанном грязью по подолу. И гремит браслетами на левой руке, отряхивая широкополую шляпу, простреленную в трёх местах. Только этого ему не хватало.

— Джеффри?.. — вскинув бровь спрашивает Бентлей. Именно так зовут человека, на чьём корабле они с Валерией добрались до Лондона. Совершенно безнадёжный, расхлябанный молодой человек, которому даже доверять вязание узлов опасно, а тут целое судно. И если Моргана была трезвой, когда набирала рекрутов, то её стандарты подбора людей за несколько лет стали удивительно низкими.

Сосед, встрепенувшись подобно петуху, нахлобучивает на голову шляпу и разворачивается к решётке. Теперь и он, наконец, заметил, что не один.

— Кеннет? А ты какого чёрта здесь?

Пират озирается, но тюремщики уже разошлись. И потому они могут переговариваться, не сильно стараясь понизить голос. Бентлей же лишь поджимает губы. Истинная причина нахождения здесь для него ясна, как белый день. Однако, для понимания пирата она может оказаться слишком сложной. Уж больно много связанных между собой деталей, в которые посвящать пусть и знакомого, но всё же чужого человека Кеннет не собирается.

Сложив руки за спиной и сцепив пальцы в замок, Бентлей отходит в сторону.

— Арестовали за содействие пиратам. Вероятно, припишут ещё помилование королевы пиратов, — он хмыкает, — так, помелочи. А ты как умудрился попасться спустя… — Кеннет прикидывает, сколько времени он уже пробыл здесь, — четыре дня?

И всё же в душе он немного рад. Признаться, приятно встретить знакомых и побеседовать с ними, особенно зная, какой по итогу могут вынести приговор. Никакого помилования, лишь смертная казнь. И не на красном от крови дворе Ньюгейта, а на площади перед здание суда. Да знать об этом будет весь Лондон. И огромная толпа соберётся, чтобы посмотреть на то, как его голова покатится по мостовой, пока все будут реветь и буйствовать, потому что зрелищность гильотины — новой французской игрушки — значительно отличается от зрелищности повешения или забивания камнями.

— Два галеона патрулировали окрестности. Вот нас и захватили… Колмана потащили куда-то вниз. Он там здорово всем навешал. Это надо было видеть, — Корморэнт тихо смеется, — вывернул руку мундиру, да так, что аж кость вылезла!

Бентлей бегает глазами по стене камеры. По одной стороне, давно протекает крыша. Кеннет старается не думать, что это может быть не вода, а что-то другое, ведь если он ещё правильно помнит — они заперты не на последнем этаже. Затхлый запах сырости, грязи и гниющей под ногами соломы, впрочем, подтверждает не самые приятные догадки. Лорд усаживается на край своей койки.

— Меня отправят на виселицу… но знаешь. Мне даже как-то легче. Устал я от всего этого.

— Эй! Эй, послушай, — Джеффри машет руками и подходит к решётке, разделяющей их. — Я тут не проповедник тебе. Хочешь исповедоваться, так позови пастыря.

Но Кеннет всё равно продолжает:

— Мне казалось, что мой мир изменился, когда она меня предала. Да… Он изменился, это действительно было так. Но я ведь и правда любил её, — лорд облизывает пересохшие губы. Его уже порядком несколько часов мучает жажда, но он не может пить вод с этим гнилым привкусом. — Наверное, я просто не понимал, чего она хотела. Сейчас тоже не то чтобы понимаю, но, мне было бы лучше остаться на дне. Вместе с «Приговаривающим».

Сгнить, как и все несчастные оставшиеся на борту, или умереть от полученных травм и ожогов, как те немногие, кто попытался и смог спастись с пылающего судна. Он чувствует, словно в ладони его находится клинок. И вот-вот он проткнёт шпагой её вздымающуюся грудь, к которой ещё когда-то прикасался губами, на которой лежала его голова в редкие моменты, когда ему казалось, что всё можно изменить и наглая пиратка вдруг сможет стать его женой. Теперь же у Морганы нет даже могилы, на которую Бентлей мог бы прийти и попросить прощения, после чего отправиться на плаху.

Кеннет потирает костяшки, перебирается пальцами на фаланги и заламывает их. Но слабое ощущение боли не сравнимо с тем, что происходит в его душе

— Что же… по крайней мере, я туда скоро отправлюсь.

— Всё сказал? — пират облокачивается плечом на решётку. С непониманием Кеннет смотрит на Джеффри. В нём нет ни толики человеческого сочувствия. И может Бентлей и не заслужил понимания, но уж точно не рассчитывал на смех в лицо. Лорд поправляет на себе камзол.

— Спасибо, что выслушал, — сухо отзывается он, возвращая себе былую строгость.

— Слушай, — Джеффри хлопает себя по карманам прежде чем вынимает из одного из них крохотную записную книжку, — Моргана не умерла… ну, не целиком. Скажем, я нашёл её записи. Не все, остальные остались на «Последней фантазии». Кэп любила вычурные загадки. Не успел я дочитать, что там. Твои английские друзья крепко схватили нас за задницу.

Сквозь решётку пират протягивает руку с миниатюрным карне, и Бентлей поднимается, чтобы забрать его себе. Вряд ли Моргана записывала в эту записную книжку, больше напоминающую молитвенник, имена кавалеров, с которыми планировала танцевать. Он обводит витиеватое тиснение на обложке, развязывает тонкий шнурок из крепкой кожи. И в его глазах загорается надежда, как только он видит выведенные буквы. Моргана писала в спешке, от чего округлые буквы стали острыми саблями, и грозятся вот-вот проткнуть потёртую и пожелтевшую бумагу.

И эта книжка подобна лучу света, святому писанию, от которого исходит яркое тепло. Сердце Бентлея бешено колотится, дыхание спёрло. Знакомые буквы, однако, складываются в незнакомые слова. И как бы он не силился, не может прочитать и понять ничего из написанного. Кеннет глубоко вдыхает, дабы отдышаться. Он не задаёт вопроса, как возможно, что человек мог умереть лишь частично. Бентлей видел магию и видел смерть. И теперь его, кажется, вовсе уже ничем не удивить. Судьба лишь благосклонно дарует ему шанс за шансом и отводит в сторону взгляд, пока он пытается преодолеть преграды.

— Значит мы должны ее вернуть. Мы должны вернуть корабль. И уйти прочь из Лондона, — Бентлей завязывает на книжке шнурки и убирает её под кафтан.

Джеффри скрещивает руки на груди, саркастично хмыкая.

— И кто нас вытащит? Судя, по вашему положению, власти сейчас у вас не больше, чем у корабельной крысы. А боюсь, что в Лондоне не так то просто выпросить каперскую грамоту. Которую вашими усилиями, «сэр», приходится обновлять теперь почти ежегодно.

Ситуация сложная. И всё же Бентлей верит, что он с ней справится. Ещё несколько минут назад ему хотелось сдаться, но одна вещь воскрешает в нём безрассудную решимость. По коридору раздаются шаркающие шаги. И вскоре у камеры вновь оказывается несколько солдат: расхлябанных и неорганизованных.

— Обслуживание?

Джеффри выводит одного из них, самого крупного с багровым кривым носом из себя, одним лишь словом. И громила вваливается в его камеру, чтобы с размаху съездить по лицу пирата. Но разве может это стереть ухмылку.

— Пора, лорд Кеннет, — обращаются к Бентлею, отпирая его камеру.

Кивнув, лорд направляется на выход, напоследок обращаясь к Джеффри, вытирающему кровь с губы:

— Я что-нибудь придумаю.