Делфин смотрит на часы. Они отстают на пять минут. Всегда на пять, сколько их ни поправляй. Что-то не так в их механизме, потому что они до безобразия громко тикают. Еще десяток лет, и Делфи точно решится разобрать их… или выбросить.

Зарядное устройство осталось дома, и телефон на последнем издыхании. Всегда на одни и те же грабли. Делфин иначе и ходить не умеет, она из тех, кого время ничему толком не учит. Как назло никого.

Книжные полки погружены в полумрак. Люминесцентные лампы, к слову, совершенно неэкологичные, давно пора отправить на свалку истории, но, сколько она ни напоминает об этом Майку, он все отмахивается, говорит, займется этим как будут деньги. Можно считать, что никогда. Но включать их уже невозможно – они мигают и гудят как в низкопробных хоррорах, не говоря о том, что светят иссиня-холодно и вызывают жуткую мигрень.

Делфин не включает их, вместо этого она направляет желтый конус света от настольного светильника в потолок как какой-нибудь бэт-сигнал. Отраженный от потолка, он рассеивается и укладывается робко между густыми тенями.

Делфин хватает и этого. Она, впрочем, могла бы найти книгу с закрытыми глазами, потому что часто сама расставляет их по полкам и знает весь каталог едва ли не наизусть. Зато покупатели не шатаются между стеллажами в растерянности, стесняясь спросить совета или попросить что-то определенное, что все равно сами без помощи не найдут. Нет, они сразу подходят к ней, словно мотыльки, летящие к огню.

Может показаться странной сама мысль держать круглосуточный книжный магазин. Ну, кому понадобится книга ночью? Разве что какой-то мамочке чадо скажет в десять вечера, что нужно принести цветной картон или пластилин в школу. Такие забегают регулярно. Поздно вечером, или рано утром, пока еще даже кофейни не открыты. Всегда жутко нервные, готовые расплакаться от любой мелочи. Но когда получают искомое, расцветают на глазах, улыбаются, рассыпаются в благодарностях и порываются оставить что-то на чай, хотя ничего сверхъестественного Делфин не делает, просто пробивает товар. Но она все же старается всегда заказывать канцелярию с запасом, потому что нет ничего хуже, чем понимать, что безнадежно испортила кому-то день.

Кроме этих утренних экстренных покупательниц, существуют и другие клиенты. «Ее люди», как называет их про себя Делфин.

Они почти всегда приходят случайно, не планируя ничего. В самом деле, кто пойдет в полночь целенаправленно за Гюго? Но случаются и такие покупки. К сожалению, эти гости редко возвращаются. Но Делфин может каждого из них довольно точно воссоздать из своей памяти.

Мужчина, ужасно помятый, с большой спортивной сумкой.

– У меня самолет через три часа. Мне бы что-то, чтобы не заснуть. Иначе джетлаг меня добьет.

– Детектив? – понимающе улыбается Делфи.

– Да, или триллер. Что-то динамичное. Только не нуар. От этих пьяных философствований меня точно вырубит, - мужчина неловко улыбается, трет подбородок в многодневной щетине. Он явно летит домой и дом этот далеко, возможно, за океаном. Делфин интересно, что он делал в Ла Вега, но вряд ли они располагают временем для светской беседы.

– Маньяк-убийца? – вместо этого спрашивает она и усмехается тому, как это прозвучало.

– Определенно, – с энтузиазмом отвечает ей гость.

Делфин выбирает одну из новинок – чтобы не подсунуть случайно что-то, что он уже читал. В мягком переплете, потому что Делфин подозревает – книга будет оставлена где-то по дороге, а потому нет смысла переплачивать. Он расплачивается картой, но кладет на прилавок одну монетку. Два евро, будто в подтверждение ее робкой догадки.

Или те девушки. Они были здесь вчера или прошлым летом? По правде, для Делфин концепция прошлого стала слишком неподъемна. В ее памяти уже давным-давно все звездные и сияющие золотыми огнями ночи слились в одну длинную ночь в Ла Вега.

Это не означает, что Делфин не помнит… скорее помнит слишком хорошо.

Группа девиц врывается в магазин как ураган, и Делфин обдает отнюдь не тонким ароматом портвейна. Одна из них не прекращает декламировать сонет. Самый скабрезный, какой можно найти у Шекспира – известного ценителя женской и юношеской красы и чуть менее известного потешника. Они блуждают среди полок, и взрываются хохотом на всех двусмысленных местах. Делфин улыбается чуть натянуто – она не любит, когда кто-то так вольно раскрывает и листает книги, хрустящие свежими корешками. Но запрещать, само собой, ничего не собирается.

Вдруг одна из девушек валится на стеллаж с космической фантастикой, видимо поддавшись притяжению всех этих придуманных звезд. Она падает и оседает со страшным грохотом, но когда Делфин кидается к ней оказать помощь и подать воды, если станет дурно, но девушка только хватается за руку и долго, невыносимо долго смотрит в глаза.

– Что ты знаешь о любви? – вопрошает она, заплетающимся языком. Делфин пожимает плечами. Что в ее возрасте вообще можно знать о любви? Франсуаза, может быть, кое-что знает. Делфин делится этой мыслью с девушкой и вручает ей пару томов Саган, не сомневаясь, что там отыщется нужная истина.

В магазине бывают и постоянные гости. Они возвращаются время от времени. Например, нервный мужчина вечно в наушниках и туго повязанном галстуке. Его лоб, кажется, никогда не бывает разглажен, так привычна хмурая задумчивость его лицу. Повезло, что когда этот мужчина был тут впервые, на дальней полке пылился «Бейрутский блюз». Иначе Делфин бы заполучила не постоянного покупателя, а разочарованного ночного гостя.

Теперь он берет арабскую поэзию или современные романы – и то и другое большая редкость в крупных сетях, но Делфин заказывает для него новинки. Наверное, он тоскует по родине. Спросить об этом не позволяет природный такт. Она не лезет туда, куда ее не приглашают.

Майк каждый раз бухтит, говорит, и так склад завален, никто не покупает такие книги в магазинах, когда есть Ибэй. Вычеркивает экземпляры из списка заказов, но после сдается и возвращает. Он не умеет отказывать Делфин, глядя ей в глаза. Только отмахиваясь на бегу.

Звякает колокольчик. Делфин вдрагивает. Разве уже пора? Выдвигая ящик рабочего стола, она отмечает, что вообще-то осталось еще три таблетки, а значит Консуэла просто пришла раньше, потому что потом будет не ее смена.

Почти половину ее лица скрывают солнечные очки. И ночью это само по себе знак. Как и блестки на плечах и лице, которые Консуэла не смогла отмыть. Опять после клуба сразу на работу, наверняка еще в дополнительную смену…

От нее пахнет сладкими духами, Мартини Фиеро и дешевыми сигаретами. Этот запах навевает Делфин воспоминания о ее родине. Там… и тогда можно было у любого гуляки купить ужин за пару франков. Многие пили просто ради того, чтобы сбежать от действительности, безработной и безденежной. А потому ужин обычно бил в голову будь здоров и еще долго горчил полынным послевкусием. Это было незадолго до того, как ей пришлось навсегда покинуть свою родину из-за оккупантов, которые считали, что любая волшебная кровь нечиста, а потому должна быть изведена под корень.

Консуэлла действительно принесла ужин. Из огромной сумки с красным крестом она достает пластиковые пакеты с желтоватой жижей, на которых написано «Плазма крови очищенная, обогащенная». И несколько пачек нежно-голубых таблеток. Тех, от которых теперь зависит все существование Делфин.

Раньше подобные лекарства вызывали столько побочных эффектов… Например, ужасную светобоязнь, из-за которой даже слабый золотистый рассвет заставлял кожу покрываться волдырями и слезать едва ли не до костей. Новое поколение совершенно их лишено. Но привычка жить ночами и вздрагивать, когда кто-то распахивает шторы – осталась.

Это ничто по сравнению с тем, как все начиналось. Когда еще не было никаких лекарств. Когда их еще даже не начинали искать, потому что «болезнь педиков и кровососов только подчистит город».

Так иронично, что вампиры до тех пор считали себя практически неуязвимыми, если не брать в расчет фугасных снарядов. Но, как оказалось, иммунная система вампиров не так уж сильно отличается от человеческой. И когда появился ВИЧ, Делфин начала терять друзей – стремительнее чем когда-либо, больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Из страха перед неизвестной болезнью, за ними отказывались ухаживать даже медсестры. Такое безумие…

Его отголоски слышны до сих пор в пересудах и городских легендах о вампирах, кусающих и заражающих жертв. До сих пор не все знают, что вирус через слюну не передается. Не говоря уже о том, что это такой моветон – нападать на кого-то.

Делфин возвращается из подсобки с кофе и… тем, что соседняя кофейня имеет наглость называть круассанами, после того, как щедро нафаршировали их плавленым сыром и вялеными помидорами. Форменный плевок в лицо всей Франции, но Консуэлла их обожает, и Делфин готова ради нее наступить на горло национальной гордости.

– Вот, наверняка ты еще не ела сегодня…

– Смотря, что считать сегодня, я вообще-то завтракала после сна. Ну, знаешь, как в играх: пока не легла спать, день не кончился.

Ее голос бодр, но движения чуть заторможены и неточны. Она говорит правду. А еще она снова сорвалась.

– Давно не спала? – между делом спрашивает Делфин, всеми силами стараясь, чтобы улыбка оставалась такой же непринужденной, как всегда.

– Да, мы с Дэмиэном решили немного повеселиться и… – Делфин слушает вполуха веселое щебетание, запивая кофе подступившую к горлу горечь. Снова он. Черт возьми, если бы не воспитание, она бы разорвала этого мудака так, что клочки летели бы по закоулочкам. Но Консуэллу это не спасет.

Даже когда женщину, кажется, губит мужчина, дело всегда не в нем. Не конкретно в нем. Потому что если не он, то найдется другой. Делфин знает это на горьком опыте. И больше никого не спасает.

Наверное, поэтому Консуэлла так любит приходить сюда. Не слышать мольбы, угрозы, осуждение. Не слышать то, что она и так знает – не стоит не спать ночами, или мешать экстази с алкоголем, если планируешь дожить до тридцати. Консуэлла метит в клуб «двадцать семь», хотя не прославилась и не заработала великих денег. И Делфин может ее понять. Как поняла Виолетту, когда та отказалась от терапии.

«Оставь прошлое памяти – и забудь».

Консуэлла жалуется на начальницу, которая влепила ей выговор, учуяв запах алкоголя, рассказывает смешные истории о пациентах, в лицах и совершенно не заботясь о соблюдении врачебной тайны, и только когда этот поток иссякает, неспособная терпеть тишину ни секунды, она спрашивает собеседницу, как у нее дела.

– Майк все никак не поменяет освещение. Я уже даже нашла, куда посдавать все эти чертовы лампы с ртутью, а он все никак… – только и находится сказать Делфин. Будто это и правда единственное, что ее беспокоит. Будто она не хочет залепить пощечину Консуэлле и кричать на нее последними словами. Так долго, сколько может потребоваться, чтобы втолковать ей, что нельзя так поступать с собой, нельзя так себя ненавидеть.

– А по-моему, и без них хорошо. Очень уютно, – неожиданно устало возражает Консуэлла, – Знаешь простую мудрость: не трогай то, что и так работает. Иногда слишком яркий свет отпугивает. Особенно тех, кто ходит в темноте.

– Иногда любовь – это слишком яркий свет, – кивает Делфин и видит рассеянное непонимание в темных глазах. Чтобы сгладить неловкость, она улыбается своей самой холодной, циничной и неотразимой улыбкой, обнажая клыки:

– Еще кофе?

– Да, пожалуй. И в этот раз, пожалуйста, побольше сахара, – морщится Консуэлла, – Сколько ты положила?

– Четыре ложки.

– Четыре?! Господи, сейчас что, Великая Депрессия, чтобы так экономить сахар?