Тошнило. Коричневый мешок на голове просвечивал, не давая, впрочем, увидеть ничего, кроме проблесков света и смутно движущихся теней прямо перед ним - люди. В помещении, где он находился, воздух был такой душный и спертый, что вкупе с качающимся под его коленями жестким полом не оставляло никаких сомнений - трюм корабля или давно не открывавшийся грузовой отсек. Затылок саднило от сильного удара, и Константин чувствовал теплую струйку крови, щекочущую шею и позвоночник. Руки были крепко стянуты впившимися в запястья цепями, лопатки сведены вместе до предела. Он дернул плечами, за что получил удар в лоб, пошатнувшись назад и упав со своей коленопреклоненной позы в сидячую. Кто-то сверху грубо захохотал, будто вбиваясь отвратительно громкими звуками в виски. Резкие голоса столкнулись в его голове, разбивая череп болью на мелкие кусочки. Король сжал зубы, подавляя болезненный стон. Силился вспомнить…

Он помнил охоту, на которую поехал в прескверном настроении. Однако в лесах близ Арманда королевские охотники заметили белого оленя, и упустить такую добычу король не мог. Он любил нестись на гнедом через лес, уворачиваясь от хлещущих веток и пытаясь поймать ветер, чувствуя азарт преследователя и трепет ускользающей добычи.

Проклятый трижды глупец, он не заметил, как оторвался от своей свиты и остался один с лордом Дэстриером. Ничего не заподозрил… Не успел даже повернуться, когда почувствовал сильнейший удар по голове, швырнувший его с коня вниз, во тьму, выкинувший его из прежней жизни, сбивший с его головы корону…

Глупый, глупый охотник, пел в его ушах незнакомый, едва различимый голос - сразу и не понятно, мужчине или женщине он принадлежал. Глупый охотник сам стал добычей…

Константин стиснул зубы, вдыхая затхлый, вонючий воздух через рот. Больше он ни к кому никогда не повернется спиной.

- Немедленно отпустите меня, безумцы! Я - ваш король! - четко произнес Константин, не теряя самообладания.

Хохот и бессмысленные разговоры рядом о шлюхах, портовых городах и грузе стихли. Константин услышал приближающиеся шаги. Мешок резко сдернули с его головы, и он дезориентированно поморгал, привыкая к скудному освещению, все равно впрочем режущему глаза. Вдохнул - и едва не подавился от вони немытого тела. Перед ним на корточках сидел невысокий и крепкий мужик в штанах из грубой ткани, плохо сидящих кожаных сапогах, простой рубашке и грубо сшитой кожаной куртке - одежда не слишком богатого наемника. У мужика были редкие, зачесанные на затылок волосы, редеющие на макушке до лысины, нос с горбинкой и неожиданно почти красивые, цепкие и жестокие глаза черного цвета. Он что-то пережевывал, периодически мерзко чавкая. Константин постарался сдержать рвотный позыв от невыносимого запаха и посмотрел наемнику прямо в лицо.

Тот оглядел его с ног до головы - взлохмаченные темно-каштановые волосы, легкая щетина на щеках. Простые брюки для верховой езды из крепкой ткани - больше на короле Релении ничего не было. Он сидел, упираясь коленями в заплеванный и затоптанный, проеденный соленой водой пол, его руки были связаны за спиной, а глаза - ярко-голубой и темно-карий - дерзко смотрели на похитителя. Тот сплюнул на пол, едва не попав на Константина.

- Да похуй нам, кем ты там себя величаешь. За тебя в Элморе нихуевенькую сумму отвалят, нам и на корабль новый хватит, и на пару девиц в борделе Луса.

Его приятель, стоявший поодаль, толстый и абсолютно лысый мужик тоже в одних штанах, пояс которых скрывался за складками живота, предупредил:

- Будешь себя хорошо вести, твое величество, продадим тебя сразу в гарем, мимо, так сказать, рынка. Там тебя девочки не обидят. Рожа смазливая, сам подтянутый, сытый… Жаль, глаза больно тошнотворные…

На его груди болтался плоский желтый медальон. Фальшивое золото, мгновенно определил Константин.

- Так один из них всегда можно вырвать, - наемник подмигнул Константину, чавкая, словно корова. - И вообще, ебало в этом деле не главное.

Оба снова заржали под полным бешеной ярости взглядом короля. 

Впрочем, им стало не до смеха, когда Константин рванулся, натягивая цепи, и ударил наемника прямо в зубы головой. Подсек ногой и навалился сверху, пытаясь задавить. Вцепился в  мерзко воняющую тушу зубами, прокусил кожу до крови. Наемник взвыл от боли, брыкаясь под ним. Астэлахай!.. Если б были свободны руки, сволочной ублюдок уже был бы мертв!..

Константина схватили за волосы. Больно, резко дернули вверх и назад. Ударили в лицо, в живот, выбивая дыхание. Между ног - и он согнулся пополам, с ненавистью глядя, как толстяк оттаскивает укушенного наемника и поднимает на ноги. Наемник тут же кинулся к нему, повалил на землю и начал пинать ногами, осыпая такой бранью, какую Константин не слышал даже в темницах Рилиандила. Он свернулся, защищая от ударов живот и лицо, подтянул колени к груди. Особенно болезненно пинки ощущались на уже и без того пострадавшей голове. Его кровь, кровь гордых королей Фенсалоров, кипела в жилах, обжигая вены. Не от боли наносимых ударов - от унижения и бессильной ярости. Руки практически онемели от туго стянувших пут.

“Вы все умрете мучительной смертью. Клянусь всем, что мне дорого, всеми богами”.

Толстый крикнул:

- Осторожней, ты! Не продадим же!

Третий мужчина, самый тихий, смотрел с беспокойством. Он был худ и невысок, и носил длиннополое зеленое одеяние торговца. Его волосы были коротко подстрижены, а над губой виднелись тонкие усы. Когда наемнику надоело использовать Константина как мешок для битья, он беспокойно свел пальцы обеих рук перед собой и спросил:

- Можем ли мы быть уверены, что…

- Заткнись, Бей! - раздраженно крикнул ему толстый. - Нам же сказали, что этот полоумный поехал крышей и возомнил себя королем, вот и несет всякую чушь.

- Но глаза…

- Мало ли, у кого такие глаза! Сын моей тетки родился такой же - один глаз зеленый, другой черный. Что он, тоже король? Ссался под себя, пока не подох! А даже если…

Толстый понизил голос и вытащил своего нервного компаньона наружу, на ходу в чем-то убеждая. Наемник ухмыльнулся и закончил его мысль:

- А даже если король - тем лучше. Дороже тебя загоним.

- Вы пожалеете о том, что родились на свет, когда меня найдут, - хрипло прорычал Константин. И получил новый удар в скулу, рассекший кожу. Голова резко дернулась влево, и он едва удержал равновесие. Воспользовавшись этим, ударивший его наемник схватил его за цепи и втолкнул в трюм, уже полный людей. Фыркнул, снова плюнул на пол и вышел, топая ногами по лестнице.

Люди, с которыми он оказался в трюме, были разными. Разговорчивые и молчаливые, испуганные и те, кто еще храбрился. Все в цепях, в изорванной одежде, покрытые синяками. Ни одного - благородного происхождения, судя по лицам и рубищам. Одна женщина с длинными спутанными волосами неопределенно-серого цвета прижимала к груди маленькую девочку - на вид не больше лет трех, а к ее коленям жался семилетний мальчик, который оглядывал остальных светло-голубыми глазами дикого котенка. При виде них у Константина заныло сердце. Он знал о работорговле достаточно, чтобы понимать, что их точно разлучат. Женщина, впрочем, этого еще не понимала или не хотела понимать, потому что шепотом успокаивала детей, что они обязательно останутся вместе. Слушая их, Константин узнал, что девочку зовут Ака, а мальчика - Арсе. Верно, из Дайии. Там была забавная традиция называть братьев и сестер на одну букву. Впрочем, обычно близнецов.

Был с ними и старик, которого звали Хас, лысый, жилистый, с живыми и умными глазами. Он был очень крепок для своего возраста - иначе бы его не взяли. Старик развлекал затравленного Арсе и вечно плачущую от голода, страха, усталости и жажды Аку. Женщина измученно благодарила его.

Остальные были молодыми мужчинами и женщинами, никаких больных, старых и увечных. С Константином никто не говорил. Наверное, чувствовали, что он не “свой”, чужеродный. Он тоже почти не говорил ни с кем - присматривался, кто смог бы помочь ему, а кто испортил бы все дело, вздумай Константин поднять бунт. Глаз король не поднимал. Да и в полутемном трюме мало что можно было разглядеть.

Константин пробовал успокоиться и думать. Корабль еще явно не отплыл - он мерно покачивался в какой-то бухте. Явно не Рилиандила - иначе Иван бы уже нашел его. Вне всякого сомнения он уже прочесывает все окрестности. Сердце больно кольнуло при мысли о друге. Нужно было его послушать и остаться, но пререкания с женой вывели короля из равновесия, и он хотел всего лишь ненадолго избавиться от надоевших стен…

Избавился. При мысли о родном доме захотелось выть. Цепи впивались в запястья, сдирая кожу до мяса. Голод впивался в живот, вспарывая его и сдирая с тела мясо, пока ребра не проткнут истончившуюся кожу. Жажда разодрала рот и горло, пока язык не начал царапать небо и иссохшие щеки. Его рвали на куски. Он молчал. Думал. Цепи было не порвать, а судя по голосам сверху, на корабле имелась приличная команда, что делало невозможным и побег, и борьбу. Те трое, швырнувшие его сюда, не верили его угрозам и убеждениям. Он был слишком горд, чтобы опуститься до мольбы.

Шансов не было. Но он продолжал изыскивать способы, напряженно думая.

“Погибнешь, дурак”, - прошептал тот же бестелесный голос, не имеющий даже пола.

Люди были так напуганы, что боялись говорить и друг с другом. Впрочем, времени познакомиться, пока корабль стоял в тайной гавани, было немного.

Маленький трюм был наполнен так, что можно было только сидеть или стоять. Повернуться или лечь было невозможно. Духота стояла невыносимая. Некоторые теряли сознание. Один юноша так и не пришел в себя, и его с проклятиями швырнул за борт Чепмер - наемник с жестокими глазами, пообещав, что следующего дохляка кидать будут они сами. Ходили все в одно и то же ведро в углу, которое быстро наполнялось, издавая зловоние. В трюме находилось восемнадцать человек - “чтоб хоть эти не передохли”, как сказал наемник, и этого было достаточно, чтобы начать сходить с ума от духоты, зловония, голода, жажды, тесноты, страха того неминуемого ужасного, что ожидало их в конце пути. Цепи каждого человека соединялись с креплениями в стенах трюма и давали им сделать буквально пару шагов. Хорошо хоть, руки Константина приковали так же, как руки остальных - перед ним, достаточно свободной цепью, которая позволяла чуть развести руки в стороны, а не жестко стянутыми путами за спиной, как было, когда его бросили сюда. Свободное место занимали устройства для откачивания воды. Вне всякого сомнения, когда прохудившийся трюм будет наполняться водой, откачивать ее будут они сами. Если захотят жить, конечно.

Все были прикованы вдоль стен цепями. Старик и женщина с детьми оказались прикованы по обе стороны от Константина.

Король понял, что они отплывают, когда вместо ленивых перекликиваний расхлябанной команды с палубы донеслись четкие, громкие команды капитана и слаженные отклики команды.

- Куда они нас везут? - прошептала какая-то девушка, отбрасывая со лба спутанные каштановые пряди. Похоже, попала сюда незадолго до Константина.

- Вестимо, куда - в рабство, - ответил старик, гремя цепью. Он поморщился, откидываясь на стену трюма. Его, верно, беспокоила спина.

- В рабство?! - прошептал юноша с копной рыжих волос, падавших на глаза. Он то и дело сдувал их и нервно дергал головой. Ненадежный, оценил Константин. Тревожный, дергающийся...

- Не может того быть! Не торгуют в Релении людьми!

- В Релении нет, - снова резко бросил старик. Его голос хлестнул по ним, как первый удар хлыста, - зато в Элморе да.

Константин прикрыл глаза, пытаясь закрыться от криков, протестов, вопросов, рыданий. Ака еще не понимала, что происходит, но видя, что мать плачет, оглушительно ревела. Арсе пытался ее успокоить, но детский дрожащий голос тонул в общем галдеже. Нет, так совершенно не пойдет.

- Хватит!

Голос, привыкший разноситься над полем боя на далекие расстояния, мгновенно утихомирил галдящих людей. Только девочка продолжала испуганно реветь, но мать шикнула на нее, укачивая на острых, едва прикрытых тряпьем коленях.

- Если вы продолжите кричать, сюда придут, - четко, но негромко произнес Константин, оглядывая всех из своего угла. На всякий случай он откинулся в тень, чтобы на его разные глаза не падал скудный свет. Ни к чему было этим бедным людям, запуганным хуже овец, увидевших нож мясника, знать, что их король, их защита и опора от таких вот бандитов, сидит здесь с ними связанный. Он лишь надеялся, что Чепмер, Бей и толстяк, чьего имени он еще не услышал, не развяжут свои длинные языки. - Ни к чему лишний раз привлекать их внимание стенаниями. Шум лишь ухудшит наше положение, - последнее слово король выделил интонацией. Люди смотрели на него устало, сердито, испуганно и недоверчиво.

- Ты лорд, штоль, какой? - Женщина, прикованная к противоположной стене трюма, недоверчиво прищурилась. Ее темные спутанные волосы прикрывали лицо, но на вид и по голосу ей можно было дать около тридцати. - Точно, блахородный. И говор такой… Ты как попал-то сюда, лорденыш?

Константин подавил гнев. Лорденыш так лорденыш. Он подозревал, что к концу пути он услышит о себе слова и похуже. Если ничего не сделает.

- Как я попал сюда, абсолютно неважно...

Он осекся, почувствовав, как качнулся корабль. Они отплыли. Кто-то снова зарыдал. Арсе прижался к матери.

- Мам, а я вас с Акой не потеряю?..

- Нет, нет, ни за что, - она прижала его к себе исхудавшей рукой, другой укачивая все еще всхлипывавшую Аку. Посмотрела на Константина.

- Как вас зовут?

Константин поджал губы горестно. Нет. Не хотел он открываться - только хуже бы сделал.

- Александр. И я не лорд. Я служил… Во дворце.

Первая ложь. Молодой король еще не понимал, что далеко не последняя.

“Найди меня, Иван. Найди, как всегда находил”.

- Что нам делать? - прошептала измученная мать.

Константин молча покачал головой и стиснул зубы, рассматривая толстые, обвивавшие его запястья цепи.

Он не имел ни малейшего понятия, что делать.

Оценив обстановку, он понял, что поднять бунт будет трудно, если не невозможно. Кормили их крайне плохо - абсолютный минимум еды, чтобы не издохли от голода. Обычно это была краюха заплесневелого хлеба в день. Застоявшаяся вода воняла тухлятиной. Горло Константина сжималось, выталкивая наружу всю эту дрянь. Он запрокидывал голову, пряча слезы, выступавшие от сильного рвотного позыва. Неужели вот это чудовищное нарушение всех законов и морали происходило в его стране, у него под носом, а он, горделивый слепец, считал, что у него все под контролем? Да ни фаргуса у него под контролем не было. Что он вообще знал о своей стране, жизни, что знал о голоде, муках и смерти?

Люди слабели. Быстро слабел и он сам. Константин не знал, как питается орущая наверху команда, но их сильные, горлопанящие голоса давали ему понять, что уж точно получше. Обычно на кораблях такого размера команда составляла не менее сорока человек. Сорок сильных, здоровых, вооруженных мужчин.

А их восемнадцать, примерно половина из них - не умеющие сражаться женщины, двое детей, старик. И все ослабли от голода. В цепях. Безоружны.

Ужас прополз по позвоночнику Константина, обжигая ледяным холодом. Но нет. Сдаваться уж точно было еще рано. Пока он был жив.

Месяц, который они плыли, превратился в непрекращающийся ночной кошмар. От голода живот будто медленно вспарывала острая кривая сабля. Тухлая вода, которой было в достатке, унимала резь лишь ненадолго. Тяжелая, душная вонь, исходившая от их тел, от отсыревших досок и отхожего места, сводила с ума, как и невозможность лечь, выпрямиться, увидеть небо, нормально поспать. Похитившие их люди, видно, не знали, как перевозить рабов - в первый раз это делали? Их было слишком мало, кормили их слишком плохо, и совершенно не заботились, выживет ли хоть кто-то. Единственные случаи, когда за ними спускались - это чтобы схватить какую-нибудь женщину или девочку и уволочь за волосы наверх, на палубу или в чью-нибудь каюту. Неважно, кого они брали - взрослую женщину или юную девушку, пронзительные крики и стоны, раздававшиеся сверху каждый вечер, были в общем-то одинаковы. Константин еще не знал, что именно эти крики он будет слышать во сне до самой смерти. Когда женщин швыряли обратно в трюм, они уже не кричали - только дрожали, закрываясь от прикосновений и ужасающе молчали. Константин не трогал их - лишь иногда отдавал им свой хлеб. Но часто этого делать не мог, так как ему нужно было выжить, вернуться во дворец и вырвать эту погань из своей страны с корнем. Кто сейчас правит вместо него?.. Наследника он не оставил. А даже если б оставил, сейчас его сын, младенец, был бы только в большей опасности, если не мертв. Наталия? Мать? Они обе не умеют этого делать. Иван? Нет прав регента… Не подумал, не спланировал, не озаботился… Глупец…

За не понравившийся взгляд, попытки огрызаться их избивали чем попало - ногами, баграми, плетками. Константин получал больше всего ударов за свои раздражающие глаза. Когда однажды им забыли дать еды и пришли в трюм вечером, чтобы забрать женщину рядом с Константином, старик начал проклинать их. Моряк замахнулся на него плеткой. Константин бросился вперед и удар пришелся не на старика и женщину, а на плечи короля. Женщина ахнула:

- Оставьте его, чудовища! Оставьте!

Константин сжал зубы, наклоняясь над ней.

- Тише, замолчи, только разозлишь!

Она смолкла, глядя на него полными слез глазами. Старик зажал ее детей между своим телом и стеной трюма, чтобы им не попало. Моряк избивал Константина, пока у него не устали руки. После этого плюнул и ушел, схватив девушку, прикованную ближе к выходу.

- Спасибо, - тихо поблагодарил его старик, разжимая руки, которыми стиснул детей. Константин выдохнул, осторожно садясь на свое место.

- Если у богов есть хоть капля милосердия, они спасут тебя, - прошептала женщина.

- У богов нет милосердия, - ответил король, сжимая пальцы в кулак, - на то они и боги.

Как бы подтверждая его слова, с палубы раздался мужской смех и женские крики.

У них страшно зудели головы. Неизбежно появившиеся в тесноте и нечистотах вши пожирали их всех живьем. Опытные работорговцы подумали бы об этом заранее, обрив их наголо, но сейчас было уже поздно. От вшей, грязи, голода и духоты люди начали тяжело болеть. Один за другим умирали. Самые сильные ждали смерти заболевших, так как тогда им разрешалось выйти на палубу, чтобы скинуть трупы за борт. Только ценой чужой жизни они могли размять конечности, вдохнуть свежего воздуха. Почти всех на палубе от него рвало.

Когда умерла маленькая Ака, Арсе уже трясся от озноба на руках матери. Она не рыдала, просто не отдавала никому дочь. Хас мягко уговорил ее отдать ему девочку, чтобы он прогулялся с ней по палубе, возможно, от свежего воздуха ей полегчает. Женщина - Селия - кивнула и осторожно протянула ему дочь.

- Только недолго… Она не любит чужих, - неохотно проронила она. Хас пообещал ей, что вернет Аку очень скоро. В глазах Селии уже не было разума. В издевательском подобии милосердия боги не дали ей осознать, что произошло.

Константин пошел со стариком - вынес труп нервного рыжеволосого юноши. Больше юноша не переживал и вопросов не задавал.

Тогда на палубе Константина вырвало в первый раз. Ярость и боль придали ему ложных сил, лишили разума, и когда Константина толкнул в спину какой-то моряк, пытаясь загнать обратно в трюм, он резко развернулся и набросил ему на шею свои кандалы. Однако измученное тело подвело, не дав ему отомстить. В трюм его удалось загнать только восьмерым морякам, вооруженным багорами.

Трижды они попадали в страшный шторм. Трюм наполнялся водой наполовину, и все, кто мог, откачивали воду. Некоторых приходилось заставлять силой, так как они не видели смысла в том, чтобы пытаться выжить.

Из восемнадцати рабов, отплывших из Релении, до Элмора добрались лишь восемь. Среди них были Константин, Селия, выживший после лихорадки Арсе и Хас.

Трупы остальных догнивали на дне Южного моря - в основном их забрала болезнь. Двое бросились за борт самостоятельно, и тяжелые цепи стали их освобождением.

Когда корабль пристал к элморскому берегу, Константина и остальных выгнали наружу багорами, загнали в какой-то барак с вымазанными глиной стенами и дали еды. Она была плохой, но зато ее было вдоволь. Изголодавшиеся люди набросились на нее, и Константин едва успел их остановить, чтобы не съели все сразу. Спас не всех - еще двое умерли от заворота кишок.

На каждого раба еще в порту поставили клеймо раскаленным железом - и на мальчика тоже. Ставили высоко на плече, чтобы нельзя было скрыть. Константин провел пальцами по заживающему шраму в виде змеи.

В углу барака валялись чьи-то кости и череп, бесстрастно взиравший на них пустыми глазницами. Измученных людей уже не беспокоило подобное соседство. Арсе перестал говорить после смерти сестренки и теперь лишь жался вплотную к матери, которая иногда рассеянно поглаживала его по голове. Иногда она начинала говорить с кем-то по имени Роб - возможно, убитым еще в Релении мужем. Звала дочь, строго говорила ей не баловаться. Охранявшие их элморцы избивали ее за шум, но она не понимала, за что ее наказывают, и замолкала ненадолго. Ее безумный смех жутко разносился по темноте барака.

 - Счастливая, - хрипло обронил Хас, слушая ее.

Из знакомых лиц с ними остался только Чепмер. Наверное, Бей и толстяк так же не выдержали пути. Наемник не выказывал никакого горя - меньше делить и без того уменьшившуюся больше, чем вдвое, прибыль.

Когда они поели, попили и поспали, вытянув ноги, их поочередно облили водой и вытащили на опаляемую солнцем площадь невольничьего рынка в Нарсииле.

Константин поморгал, привыкая к резкому белому свету. После месяца в трюме глаза слезились. На его шее болталась табличка с написанной по-элморски ценой. Даже исхудавший до состояния скелета, бородатый и одичавший, он стоил больше, чем Хас, Арсе и Селия вместе взятые. Он криво усмехнулся.

Рынок выглядел, как обычный рынок. Люди торговали едой, винами, какими-то бирюльками, одеждой. Шумно и весело переговаривались, скользя мимо в легких, воздушных одеждах. Женщины помоложе молчаливо следовали за мужчинами. Постарше - ходили сами, покрикивая на отбежавших детей. Нормальные, обычные люди...

Начался торг. Ноги не держали, но он стоял прямо, скользя глазами по “покупателям” в светлой просторной одежде, закрывающей голову. Они были смуглыми, веселыми и серьезными, и выглядели, как… Как люди. Не как чудовища, обрекшие себе подобных на адские муки. 

Стоило кому-нибудь из них протянуть к нему руку, чтобы пощупать мышцы или посмотреть зубы, как он отшатывался, кусался и не давал себя тронуть. За каждое мгновение неповиновения он получал по одному удару хлыста. Он вздрагивал, стискивал зубы, но все равно не прекращал, оставаясь на ногах после каждого удара. Вся его спина была в крови.

Тем временем уже продали Хаса, продали всех, кто был с ним на корабле. Когда покупатель и продавец, задорно поорав, сходились в цене, с шеи человека снимали табличку, конец кандалов, сковывавших его руки и ноги, передавали в руки хозяина, и тот уводил раба с площади. Как собаку. Как бессловесную вещь без разума. Слезы, страх, затравленное молчание, гнев - ни на что из этого хозяева не реагировали. В самом деле, ты же не будешь спрашивать табурет, что он думает о твоей присевшей на него заднице?

Голова трещала от быстрой, стрекочущей и эмоциональной речи элморцев. Мимо ходили люди, спокойно покупая фрукты и совершенно не смущаясь тому, что прямо рядом с ними торгуют живыми, такими же точно людьми. Константин совсем решил, что пора бы уже и потерять сознание от палящего, выжигающего макушку солнца, когда увидел, что Чепмер отрывает Арсе от Селии. На этот раз она достаточно пришла в чувство, чтобы понимать, что происходит, и истошно рыдала, умоляя на реленийском.

- Не забирайте… Не забирайте моего мальчика!

Это было больше, чем Константин мог вынести. Арсе уже едва цеплялся за мать кончиками пальцев, Чепмер с ругательствами почти оторвал его от ее одежды. Мальчик громко плакал. Константин рванулся вперед, сам не понимая, что делает и зачем. В эту секунду в нем опять поднял голову каждый король его рода, и он резко, громко крикнул:

- Отпусти его!

Чепмер неожиданно повиновался - швырнув мальчика в руки купившего его хозяина, он выхватил кинжал и ударил Константина по лицу, целя в глаз. Тот едва успел отшатнуться, и лезвие прошлось по переносице, резко отрезвляя затуманенный разум болью. В рот и нос ему хлынула собственная кровь. В ушах звенели крики и рыдания разлучаемых матери и сына. Он зажмурился от резкой, сильной боли, зажимая нос рукой. Закашлялся, задыхаясь от боли. И все-таки рухнул на колени под градом ударов хлыста.

Больно, больно, не надо, хватит, не надо…

Я убью вас. Я всех вас поубиваю, даже если придется перегрызть эти фарговы цепи собственными зубами...

Боги, молю, только прекратите, прекратите, я больше не могу, не могу, за что…

Нет, не убью. Брошу на съедение зверям, гнить в темницу, отдам приказ казнить каждого работорговца по всей Релении, а потом…

- Это не продашь ни за день, ни за луну, - сказал кто-то над ним равнодушным голосом по-реленитски с сильным акцентом. - В боевые ямы.

- Я там за него и четверти этой суммы не получу!

- Твоя воля, реленит. Да только здесь ты за него вообще ничего не получишь. Да ещё искалечив ему лицо.

Константин сглотнул соленую кровь. Его схватили за цепи и дернули вверх, ставя на ноги. Чепмет прошипел, подтащив его практически вплотную к себе:

- Ты, урод, над которым надругались боги, мог бы попасть в хороший дом и прислуживать там в комфорте до конца своих проклятых дней, но твоя тупость привела тебя прямиком к гибели!

И толкнул к спокойному элморцу в желтой длинной одежде и платке, прикрывающем голову. Миндалевидные глаза спокойно оглядели Константина с ног до головы. Элморец бросил Чепмету мешочек, в котором звякнули монеты, взял конец цепи и повел Константина прочь с рынка.

По лицу ведущего его человека было невозможно понять, о чем он думает. Константин не задавал вопросов, лишь дышал ровно, пытаясь унять боль в горящей спине и резкую, выбивающую слезы боль от глубокого пореза на переносице. Они шли долго, огибая городскую стену, пока не пришли к маленькой деревянной дверце, вырезанной в камне. Элморец стукнул в нее три раза медленно и дважды - быстро. Ему отворил другой - груда мышц под эбонитовой кожей, абсолютно лысый с золотым кольцом в носу. На сей раз золото было настоящее. На элморце были только штаны пурпурного цвета. Он брезгливо оглядел Константина и поднял брови.

- Сильный, - коротко бросил приведший его элморец на родном языке. - Много боли терпит и идет прямо. Дай ему пику, посмотри, что может. Смотрит, как воин.

- Чтоб тебя пустынные дьяволы побрали, - пророкотал лысый, пропуская их внутрь. - Смотрит он, как полудохлый скелет. Заразит мне еще весь барак. Почему не обрили?

- Перевозил какой-то безумец, не обрил, половину груза в дороге потерял, - ответил элморец в платке. - Этот сильный. Болезнь не взяла.

Лысый только пренебрежительно фыркнул, ведя их по прохладным каменным коридорам. Внутри было настолько прохладно, что покрытый потом Константин начал дрожать от сквозняка. Его мысли путались от тупой, пульсирующей головной боли, боли в уставших ногах, тошноты от голода, рези в животе, жажды, горящих спины и переносицы. Он не хотел бежать, спасаться, сражаться, что-то выяснять. Он хотел только есть, пить, лечь и уснуть. Кровь остановилась, и он осторожно утер ее рукой, стараясь не задеть глубокую, пересекающую переносицу ссадину.

Элморцы привели его в просторное каменное помещение. Заставили встать на колени (сколько еще раз король Релении встанет на колени?) и вылили на голову из ведра какую-то сильно пахучую жидкость. Он закашлялся.

- Глаза закрыть, - велели ему на реленитском.

“Сам бы догадался”. Константин зажмурил глаза, шипя от боли. Жидкость прожигала кожу на голове до самого черепа. Он подался вперед, оперся рукой о каменный пол, задыхаясь. Капли, попавшие на раны, обожгли сильнее, и он дернул трясущимися плечами.

- Сраэ, - пробормотал лысый низким грудным голосом. - Его еще лечить и лечить.

- Много не надо. Так выживет. Жрать дай ему.

Хлопнула дверь. Константин сел на пол, привалившись к холодной стене и задыхаясь. Силы, ему нужны силы. И какое-нибудь оружие… Он попытался вспомнить, что слышал о боевых ямах Элмора. Почти ничего. Только то, что они есть. Он встряхнул отросшими за месяц волосами, стряхивая мертвых вшей. Так вот от чего была эта вонючая жижа… Иногда очень хорошо сражавшимся рабам благосклонная толпа даровала свободу. Это был вариант. Но пришлось бы убивать. Много убивать. И как-то умудриться не погибнуть самому. Константин знал разные боевые стили, но не во всех был одинаково хорош. И проклятый голод совсем его доконал... 

Ему хотелось домой. Как бы он ни был измучен, гнев в груди был все еще жив, и только его жар не обжигал, причиняя страдания, но согревал, держал его на ногах, заставлял упрямо сжимать зубы, когда его хлестали, не выдавая себя даже стоном.

Ночь он поспал беспокойно, вздрагивая от кошмаров. Наутро за ним пришли. Двое рабов в кожаных ошейниках и набедренных повязках обработали его раны, а еще трое вооруженных таких же рабов отвели его в барак под боевой ареной. Там его встретили усталыми, злыми и затравленными взглядами с четыре десятка мужчин. У кого-то не хватало уха, глаза, лица были изуродованы шрамами. Сломленные, оставившие всякую надежду выбраться отсюда. Проходя сюда, Константин понял, почему - стоило кому-то из рабов взбунтоваться, смотрителю оставалось только дернуть рычаг, отворяющий клетку с запертыми прямо перед бараком львицами, и смотреть, как голодные звери пожирают зарвавшееся мясо. От смотрителей и зрителей звери и рабы были отделены клеткой с толстыми прутьями.

Друг с другом эти рабы разговаривали еще меньше, чем те, с которыми Константин отплыл из Элмора. Злые, сами ставшие как животные, они зорко следили за новым соперником, оценивая, насколько он опасен. Константин предполагал, что сражаться придется всегда до смерти, однако во время первого его боя он был остановлен смотрителем. И во время следующего. Убийства тут желали видеть достаточно редко - новых рабов в боевые ямы поставляли мало. И кормили здесь безвкусно, но сытно, чтобы воины оставались сильными.

На арене Константин пробыл достаточно недолго - около пяти месяцев, побеждая почти в каждом бое. Его начали нешуточно ненавидеть другие рабы и любить зрители. После случая, когда он очнулся с ладонями другого раба вокруг своего горла, Константин приучился спать, закрыв только один глаз. Его несостоявшегося убийцу отдали львицам, и весь барак смотрел, как они рвут его на части. Константин закрыл глаза, но крики, а затем влажный звук рвущегося мяса и хруст ломающихся под клыками костей не слышать было невозможно.

Впрочем, после этого его оставили в покое.

Имя его никто не спрашивал. Король он или нет, никого не интересовало. Новостей из Релении Константин не получал никаких, не говоря уж о новостях о семье. Константин видел во сне смеющуюся Наталию, отца  и даже мать, родной дворец, но больше всего - Ивана. Голубые глаза, крепкие надежные руки, поднимавшие его с земли после каждой тренировочной сессии, спокойный ласковый голос, красный плащ. Он смешно морщил нос, когда смеялся.

Наталия, подруга, жена. Светлые волосы, тонкие пальцы на его груди. Хитро блестящие серые глаза. Она всегда выглядела так, будто знала лишь ей известный секрет.

Когда король думал, что может больше никогда их не увидеть, в горле сжимался тугой ком. Плакать он больше не мог.

Запах моря, которое он так любил, стало ассоциироваться у него с духотой трюма, плачем и криками, падавшими за борт из его рук трупами, смертью.

Однажды после боя смотритель отвел его не в барак, а подвел к подножию ступеней, на которых сидели зрители. Высокий, крупный и богато одетый мужчина поднял его за подбородок толстыми, унизанными перстнями пальцами и спросил у стоящей рядом девушки с ярко-черными глазами и черной косой, переброшенной  через хрупкое плечо:

- Этого хочешь?

- Да, отец, - уверенно кивнула она. Он цыкнул.

- Страшный, как демон. И на морде что-то... Посмотри, буйный, верно. Били его часто.

- Его хочу! - капризно топнула она маленькой ножкой, обутой в золотистую сандалию. Отец равнодушно пожал плечами.

- Твое дело. Но трогать его нельзя, поняла? Обручена ты, как раньше баловаться с рабами нельзя. Ты, - обратился он неожиданно прямо к Константину, - увижу, что лезешь к ней, отрежу там все, евнухом в гарем пойдешь. Понял меня, нет?

Константин облизнул пересохшие губы. Девушка была очень красива, задорна, не стеснительна, и в прочих обстоятельствах он бы не прочь ее приласкать, но.. Сейчас лезть к ней ему совершенно не хотелось. Он напряженно думал, что сбежать из дома будет легче, чем из боевых ям. Кивнул.

 - Понимает! - умилилась девушка. - Какая прелесть! Пойдем со мной, сладкий, я тебя не обижу…

Как с животным. Король скрипнул зубами, с трудом подавляя гнев. Сжал кулаки, но делать было нечего.

Дом, в котором он оказался, был действительно богатым, судя по коврам и отделке. Константин заметил, что все рабы были сплошь красивыми молодыми мужчинами и женщинами - никого старше тридцати. Он не хотел знать, куда они девали слишком состарившихся.

Его отмыли, сбрили бороду. Волосы не тронули - уже падавшие до плеч, темные и густые, ловившие свет и отливающие на нем золотом, они понравились его новой хозяйке. Сам Константин уж давно срезал бы их, но за него заплатили не за тем, чтобы интересоваться, как он сам бы хотел выглядеть. Хозяйка - Эолин - оглядев его, удовлетворенно вздохнула.

- Жаль, что ты раб, я бы лучше пошла за тебя замуж, - ее тонкая ручка пробежала по его подбородку, груди, животу, вниз. Константин мягко отвел ее, ответив на элморском.

- При всем уважении, мои мужские принадлежности мне еще нужны, госпожа.

Она заливисто захохотала.

- Что правда, то правда! Будешь хорошим, я выдам тебя за одну из своих, покрасивее. Будут у вас красивые дети. Лишь бы глазами не в тебя пошли, а остальным очень даже можно… Хочешь, разрешу тебе выбрать жену, синиган?

Константин едва подавил желание оскалиться. У него уже была жена…

- Или хочешь мужа? - она склонила голову на бок, не увидев в его глазах энтузиазма. Константин молчал. Она разочарованно вздохнула - “ты скучный” и выпорхнула из комнаты пестрой бабочкой.

В этом доме Константин прожил еще несколько месяцев. Ему удалось спрятать украденный в кухне нож под своей подстилкой. По всей видимости, рабы отсюда не сбегали, потому что следили за ними тут плохо и практически не избивали. Оно и понятно - зачем куда-то бежать от сытой жизни? Константин смотрел в их овечьи глаза и не видел в них не проблеска гордости свободного человека. Это лишь разжигало в нем гнев. Он не превратится в одного из них. Он король. Он Фенсалор. И пусть хоть сто кличек дадут ему, сто цепей навьючат, он не забудет, кто он.

Из разговоров приходивших к отцу Эолин людей он услышал, что в Релении теперь правит некто Император, не открывающий своего имени, что королева погибла. Откуда он появился - не знал никто. По разным данным перед смертью королева то ли родила кого-то, то ли нет, но на всякий случай недавно взошедший на престол Император повелел перебить в Рилиандиле всех новорожденных младенцев, так что если наследник и был, то погиб в день своего рождения.

У Константина разжались пальцы. Поднос с грохотом упал к его ногам, и кувшин разбился, выливая вино на ковер. Отец Эолин закашлялся сладковатым дымом от трубки, вскочил на ноги и ударил Константина тыльной стороной ладони по лицу. Тот шатнулся назад. Ярость вспыхнула за веками красной пеленой. Каждый удар, каждое унижение, перенесенное им за этот год, будто было вложено в эту пощечину. Вне себя, уже не думая, что он делает, Константин схватил упавший поднос и ударил хозяина по голове.

Дальше был подвал. Удары хлыста один за другим, срывавшие с его спины и плеч кожу и мясо. Когда он терял сознание, его обливали ледяной водой и продолжали - чтобы чувствовал каждый удар, чтобы не избежал наказания даже в в бесчувствии. Константин задыхался, тянул цепи, но не проронил ни стона, ни слова мольбы. Удовлетворившись результатом, его вернули в боевые ямы. Потянулись дни, похожие один на другой. Спустя еще год (точно ли год? может, больше? меньше?) рабов в ямах стало прибывать - результат политики Императора, разрешившего вывоз рабов из Релении и Десперо. Нехватки в боевых единицах не было, и бои ожесточились. Зрители все чаще требовали смерти проигравшего. Звуки пожирания львицами человечины стали уже привычными, и Константин привык спать под них. Рвать каждый раз себе сердце, понимая, что рядом с ним поедают останки человека, не барана и не свинью, было немыслимо. Он бы сошел с ума.

Сны о доме сменились на кошмары, полные ударов хлыста, криков и крови. Константин просыпался в ледяном поту от фантомной боли в изуродованной спине. Шрам на переносице напоминал ему Селию и Арсе, служил издевательским напоминанием о собственном бессилии.

Убивать на арене Константин не хотел, чем разочаровывал зрителей. Но он был ценным рабом - на него часто ставили, и он всегда побеждал, чем приносил хозяевам прибыль - процент от выигрыша. И все же артачиться вечно бы не получилось. Смотритель, втаскивая его в барак, предупредил:

- Еще раз откажешься добивать - тобой поужинают девочки.

Узнавать имена и запоминать историю каждого несчастного Константин не успевал - они слишком быстро погибали. Однако он пытался поговорить с каждым реленитом, попадавшим в ямы - узнавал новости. Хорошей среди них не было ни одной. Но каждый раз, когда он слышал, что не все лорды перешли на сторону Императора, в груди короля вспыхивала надежда. Захваченная, его родина еще боролась. Боролся и свободный Кильгараад, хотя в ямы не попало еще ни одного кильгараадца.

“Ролан, ты хитрый свин…”

- Семья у меня в Релении, - тихо проронил на его вопросы один мужчина, Сакер, худощавый и тихий, с покорными и спокойными глазами чайного цвета, - в деревеньке одной… Жена и три сына. Она была на сносях, а я в город поехал на заработки. Там меня и…

Он помрачнел, покачал головой.

- Как там она без меня… Работать тяжело ведь не может, болезная она у меня, грудью мучается, дышит тяжело… И сыновья мал-мала меньше. Хоть бы девочку родила…

- Почему девочку? - Константин поднял усталую голову. С арены донеслись отдаленные триумфальные крики и аплодисменты.

- Девочка с ней останется, поможет, позаботится… А мальчишек либо схватят, как меня, как на заработки отправятся, либо погибнут в войне какой… Лорды ж сейчас только и делают, что дерутся. И ладно б сами, как псы из-за кости, а простолюдин ж посылают, в чужих войнах погибать. Погибнут мальчишки мои…

Лицо Сакера сморщилось в страдальческую гримасу. Он всхлипнул. Константин положил ему руку на плечо в молчаливой, бесполезной попытке успокоить. Худое плечо дрожало от рыданий под его ладонью.

Их поставили друг против друга через неделю. Бой закончился быстро - какие шансы были у крестьянина против короля? Словно насмешка.

Константин опустил пику, но люди на трибунах взревели. Бросить пику и пойти на корм львицам было бы так легко... Легче, чем изыскивать способы сбежать, ловить новости о доме, видеть сны о нем и кошмары… Смерть его совершенно не пугала.

Но если он погибнет сейчас, станет только хуже. И сыновья Сакера окажутся в той же яме, что и он. Или хуже.

По запыленному грязному лицу Константина текли слезы, прочерчивая чистые дорожки по щекам. Он покачал головой, шепча срывающимся голосом:

- Прости меня, прости, прости меня…

Пику - в грудь. Чайные глаза расширились и потускнели. Сакер не издал ни звука.

Несколько недель Константин не произносил ни слова. Ни с кем больше не говорил, не пытался познакомиться - кто знает, кого из них ему придется убить уже завтра.

Перед глазами стояли Селия, Арсе, маленькая Ака, Сакер, его жена, которую Константин никогда не видел, три мальчика. У жены было лицо Наталии. Мальчики, все как один, напоминали Ивана.

Однажды ночью, в праздник Серебряной новой луны, все смотрители боевых ям напились и уснули. Константин указал на это остальным.

Смотрители проснулись не сразу, но проснулись. Из двух сотен воинов сбежать удалось едва ли тридцати - их не поймали. Среди них был Константин.

Больше он никогда не видел ни боевых ям, ни арены, ни тех, кто был там с ним. Здесь каждый был сам за себя. Уставший, отупевший от постоянной боли и отчаяния, Константин нашел достаточно скрытное, на его взгляд, место в густых кустах возле заросшей плющом стены и уснул там, как убитый. От боевых ям он ушел очень далеко, петляя по пути, чтобы точно не нашли рядом, не связали потерянного раба с массовым бегством, если найдут.

Проснулся он с пятью копьями, нацеленными ему прямо в лицо. Медленно встал с поднятыми руками. Он ожидал возвращения в ямы, но стражники отвели его обратно на невольничий рынок. Видно, не знали, откуда он сбежал. Там его купила какая-то очень богатая женщина на вид лет сорока - высокая и статная, с проблесками седины в черных, как ночь, волосах. Объяснила ему, что она недавно овдовела, и ей нужен раб-охранник. Судя по взгляду, который она на него бросила, пока говорила, раб ей был нужен не только в качестве охранника. Но Константин был сыт по горло Элмором, и свои уроки выучил. Во всем доме его новой хозяйки не было раба прилежнее и спокойнее. Константин не торопился. Выжидал, завоевывал доверие. Несколько раз попадал в постель к хозяйке, против чего не возражал - ему нетрудно, ей приятно. Разве что тошнило, когда он думал, что она, так ласково с ним обращавшаяся, все равно принадлежит к мерзкой породе работорговцев, и он для нее - не более личность, чем опаловое ожерелье на шее.

Ожерелье она ценила больше.

Когда он убедился, что за ним практически не следят, его ставят в пример другим рабам, а хозяйка спокойно оставляет его одного, Константин украл несколько кинжалов, которые можно было спрятать в одежде, закрытую, но просторную одежду и столько ценных вещей, сколько смог спрятать, не нанося урона своей подвижности. В том числе проклятое опаловое ожерелье прямо с ее шеи. Перевязал голубой глаз, чтобы не выделяться. Сбежал из дома безлунной ночью (это было так легко, что даже обидно), и в порту Нарсиила срезал клеймо с плеча, задыхаясь от острой боли. Слава всем богам, оно было небольшое. Да и что такое еще один шрам к сотням прочих?

Из Элмора он уплыл уже не в трюме, а в каюте. Рот его капитана, отплывшего за новой партией рабов в Релению, был надежно заткнут золотом.

В порту Релении Константин закрыл ему рот самым надежным способом, который знал, и сошел на берег.

Император был на троне уже три года. Впереди предстояла долгая и тяжелая работа.

Кожаный ошейник опустился на дно Южного моря. Константин поглубже натянул на лоб черный капюшон.

Больше он ничего и никогда не оставит без личного контроля.