С древнейших времен люди использовали рождение Христа как универсальный водораздел далекой древности и относительно настоящего времени. В дурацкой фэнтезийной саге про холод и огонь, или как там ее, которую пробовал читать Ваня (забросил книге на третьей) время разделяли по завоеванию Вестероса каким-то там королем с тремя драконами и двумя женами. Крайне бессмысленная история, в которой Ване понравилась только одна героиня, а подростку Косте все показались какими-то идиотами, одержимыми троном, с которым потом все равно не знали, что делать.

Константин постучал по образцу договора ручкой и поднял глаза на обезличенные, но такие стильные настенные часы над дверью. 02:45 ночи. Часы на его руке и сияющий мертвенным светом монитор подтверждали ту же самую информацию.

29 декабря. Через три дня должен был наступить Новый год.

В жизни Константина Александровича Федорова был один маяк и всего один водораздел - до встречи с Иваном Евгеньевичем Канаровым и после нее. И то, что было “до” не имело значения.

“До” были няни, репетиторы, холодные руки матери и жесткая ладонь отца коротко похлопывает по плечу - вот и вся ласка. Была красивая, как на картинке, елка под потолок, такая же неживая и напоказ, как и пустые красивые коробки под ней - для вида. Были новогодние фотосессии, перед которыми маленького Костю наряжали в тесный костюмчик, зализывали гелем темные волосы в челочку, с которой он начинал напоминать не то гитлерюгенда, не то главного героя фильма “Омен 2”, и сажали в красивое кресло, велев принять неестественную позу. Мать красиво садилась рядом в стильной жемчужной шубке и сияющем платье, а отец вставал позади, положив руку на спинку кресла или ее плечо в показушном жесте, в котором не было тепла.

Выросший Костя никогда не смотрел на эти фотографии. Просто три чужих человека, которые по недоразумению оказались под одной крышей.

“До” были дорогие подарки, которых Костя не хотел. В Деда Мороза он перестал верить в шесть, когда написал ему письмо, попросив в нем котика, а родители подарили ему учебник по экономике на английском языке для младших классов. Для развития. Чтобы время не терял зря. И никакого котика с его вонючим кормом и вонючим лотком.

И никаких конфет - чтобы зубы не портил. Никаких “праздновать до часу” - чтобы режим не сбивался.

А было еще“после”.

После - вытерпеть, сжав зубы, фальшивую мишуру домашнего Нового года, в котором не было дома, с елкой и дурацкой ежегодной фотосессией, и бежать, отпросившись у матери, стянув кусачий шарф из натуральной шерсти, по адресу Первомайская, 10, квартира 7, где навстречу ему распахивалась дверь, ведя в тепло, золотой свет старой люстры и галдеж семейства Канаровых.

У них всегда было весело, безопасно и счастливо. Они все делали вместе, весело толкаясь на маленькой кухне, галдели, шутили, перебрасывались новостями о родственниках, поддевали друг друга и смеялись. То и дело звонил телефон, и кто-то, обтерев руки от муки, сока помидоров или майонеза, бежал ответить и радостно кричал в трубку, что все здоровы, Ванечка все еще учится в “той перспективной школе”, перешел в такой-то класс, да, на одни пятерки, Олечка тоже учится отлично, здорова, жениха пока не нашла, а сами “потихоньку”.

Костя пыхтел над грязным ведром, куда стружкой опадал верхний слой морковки, смеялся вместе со всеми и открывал рот, куда то Оля, то тетя Настя, то Евгений Витальевич совали вкусняшки, причитая “похудел, как кощей!” Ваня тоже доверчиво открывал рот, но ему Оля показывала кукиш.

- Пять галеонов!

- Я же твой брат!

- Десять галеонов!

И вся семья заливалась смехом.

Потом были подарки, которые Костя потом прятал от родителей в своей комнате - не хотел видеть мелькающее в глазах матери недоумение или презрительный изгиб губ отца. Варежки, которые ему связала тетя Настя, маленький плюшевый медведь от Вани, галстук от Евгения Витальевича и забавные носки от Оли были Косте дороже всех красивых коробок и “полезных, развивающих” подарков родителей.

Собственно новогоднюю ночь Косте и Ване приходилось проводить по домам, но они висели на телефоне, шепотом рассказывая друг другу всякие детские глупости, пока Ваню не отправляли спать. Костя медленно опускал телефон, откуда вместо родного голоса раздавались короткие печальные гудки.

Ничего, уговаривал мальчик что-то больно ноющее в груди. Это ничего. Он увидит Ваню уже первого числа, обязательно.

Лучший его новый год случился в 2008, когда родители уехали в какой-то ресторан, а Костя отпросился провести новогоднюю ночь у Вани.

- Мне не нравится небрежность, с которой он подбирает себе окружение, Мария, - процедил отец, помогая матери надеть шубу. - Общаясь с людьми, достаток которых ниже среднего, он впитает их ценности, и…

Он понизил голос. Костя, натягивающий через голову свитер, скрипнул зубами. Мама ответила что-то про амбиции своим всегдашним доброжелательно-равнодушным тоном, и отец вздохнул.

 - Хорошо. Но я предупредил... Константин! Спускайся в машину.

В тот Новый год, втиснувшись между Ваней и Олей на диванчике, Костя жевал самое вкусное оливье в своей жизни, скользя сияющим взглядом по оживленным лицам болтающей семьи, и впервые в жизни чувствовал, что желать под бой курантов ему нечего, кроме “пусть всегда будет вот так”.

- ...Одиннадцать! Двенадцать! Ура! С Новым годом!

Бокалы столкнулись над центром стола, проливая на жареную курицу шампанское и сок.

- Мелюзга рукожопая!

- Сама такая!

- Оля! Ваня! Ну-ка, что такое?

Громкий, радостный смех счастливых людей, которые любят друг друга. Одинокий ребенок жадно всматривался в лица темными сияющими глазами, впитывал как губка этот смех, блеск старого “дождика”, вид маленькой елки, купленной еще в девяностые на рынке, стоящей на кассетном проигрывателе. Запоминал, запоминал, запоминал, чтобы греться об эти воспоминания весь следующий год в своем большом и холодном доме, завернувшись в тонкое покрывало и прижимая к себе маленького плюшевого мишку.

Подарки, конфеты, концерт по телевизору, который был интересен лишь родителям и бабушке, и то эпизодически. Тепло Вани рядом в кровати и шуршание упаковок с фантиками.

- Ты что загадал?

- Не скажу! Не сбудется, Кость, - Ваня ласково улыбнулся, весь просияв солнечным лицом.

- Ну ладно…

Константин открыл глаза. Поднял голову и досадливо потер затекшую шею. Опять задремал за столом. Совсем плох...

18:48. 31 декабря. Когда прошли эти три дня?.. Он и не заметил, доделывая дела к концу отчетного квартала и года. Подарки Канаровым и матери были давно заказаны и доставлены, а папаше Константин подарил бы разве что говна на лопате. Он оперся ладонями о столешницу и тяжело поднялся. Зазвонил телефон.

- Костюш? Здравствуй, это тетя Настя, - голос мамы Вани звучал неуверенно и тревожно, - я не отвлекаю тебя?..

- Нет, нет, - торопливо ответил Константин, потирая щеку. Сотрудники давно ушли к своим семьям, и офис был пуст, тих и темен. Федоров окинул его взглядом, сглатывая горький ком в горле, и перехватил телефон крепче, цепляясь за родной голос чужой матери.

- Костюш, солнышко, ну я не могу так. Ты ведь один в Новый год будешь. Небось, еще и работать. Приходи к нам?.. Приходи…

Повисла пауза. Костя представил стол Канаровых, знакомый, тяжелый, громыхающий створками, который Ваня с папой всегда выносили в центр комнаты и раскладывали. Представил пустое место на старом диване слева от себя. Зажмурился, запрокинул голову. Впрочем, слезы все равно не шли.

Костя не помнил, когда в последний раз плакал. Возможно, в шесть лет, когда вместо котенка ему в руки лег проклятый учебник по экономике. Губы отца тогда искривились в презрительном выражении.

- Спасибо, теть Насть, - он сам удивился, как легко и ненатужно ему дался небрежный, добродушный и спокойный тон, - я работать не буду. К маме загляну, узнаю хоть, как дела и здоровье. Давно ее не видел. А первого числа сразу к вам, м? Оля как с Алисой и Сережей?

- А, к маме! - Голос тети Насти тут же поднялся и зазвенел облегчением, хоть и владела им она хуже Кости. Или Костя просто ее слишком хорошо знал?.. - Обязательно с мамой побудь, Костюш, Новый год - семейный праздник!

Костя механически улыбнулся, глядя в черную стену черными глазами. Внутри него черная дыра поедала то, что еще могла пожрать от оставленного Ваней света.

- А первого приходи, слышишь? Оленька про тебя спрашивает, Алиска тоже - “где Костя, где Костя?”

Они синхронно засмеялись.

- Приду, тетя Настя. Спасибо. Евгению Витальевичу и всем привет передавайте… И простите.

Последнее слово он пробормотал, уже положив трубку.

“Простите, что я такой слабак. Но сейчас я не смогу вас поддержать”.

О Ване они оба сейчас старательно не говорили, хотя обычно обсуждали только его. Костя не хотел сделать под Новый год больно ей, она - ему. Вот только брешь в форме Вани Канарова была пробита и в ее сердце, и в его. Обходить эту брешь молчанием означало лишь делать себе больнее, обрывая края раны, густо посыпая их солью и старательно втирая внутрь.

Добравшись домой, Костя открыл холодильник. Плеснул в стакан виски, стянул с себя одежду, переодевшись в старую футболку Вани и свои тренировочные штаны. Подумал немного и лег на пол, уставившись в темный потолок. Стакан с виски слабо стукнул ледышками на дне, когда Костя поставил его на пол рядом с собой.

“Гандон ты, Константин Александрович”.

Впрочем, у матери был новый муж и Костя был за нее искренне рад. Она заслужила любящего мужчину, который ценил бы ее, в отличие от отца. Федоров также понимал, что молодящейся маме ни к чему сейчас присутствие совсем взрослого сына, подчеркивающего ее возраст.

Одиночество - занятная штука. Полностью субъективная. Костя понимал, что должен радоваться - добился огромных высот, независимости, успеха, не взяв у вечно попрекающего папаши ни копейки. Одиночество само по себе его никогда не тяготило.

Ведь у него был Ваня. Светил ему и грел, был вечно с ним, как сердце в его груди. Никто ведь не задается вопросом, как жить без сердца. Или головы. Или что эти вещи у тебя могут отнять, и ты останешься жить, гадая, что натворил, и как теперь дышать.

А вот теперь пришлось. Теперь он себя не то что целым - он и человеком себя не слишком чувствовал. Костя повернулся на бок, подтянув колени к груди, свернулся в позу эмбриона. Засмеялся, надрывно и горько - видели бы его сейчас подчиненные...

Закрыл глаза. В голову тут же полезли непрошеные образы: Ваня с огромными испуганными глазами, в солдатской каске, прижимает к себе калаш, пока вокруг рвутся фугасы; Ваня зажимает руками уши, открыв рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки; Ваня с оторванными ногами; взрывы, крики, взрывы…

Костя резко нашарил стакан, сел и опрокинул его до дна. Трясясь, помотал головой, сжал футболку на груди. Ноет… 

Ваня с широко открытыми остекленевшими глазами лежит в куче грязных трупов братской могилы…

Еще полстакана. Еще. Плюнув, Костя начал отхлебывать обжигающий виски прямо из горла бутылки. Желудок жгло, а голова сильно кружилась. Ему стало весело и как-то зло, но утопающий в алкоголе мозг все же подсказал, что допивать бутылку лучше в ванной.

Той ночью Костя напился до отключки. Плакал, уткнувшись лбом в холодный бачок унитаза, звал Ваню, молил его о прощении, но в пустой квартире некому было ни простить его, ни проклясть. Одинокий голос разносился эхом по стенам огромной ванной, не находя адресата и лишь пугая его обладателя

Что, думал, у тебя появилась семья? Настоящая семья, как у людей? Наивный тупица. Ты же весь в отца, и не только лицом. Семьи и любовь, свет и тепло - не для таких, как вы. Дай вам их - и вы сломаете, разобьете, как золотистый новогодний шарик, выроните из неуклюжих пальцев, швырнете на пол и раздавите ногой. Осколки унесет зимней вьюгой, а вы проводите их равнодушным взглядом и пойдете зарабатывать цифры на банковской карте, которые никогда не согреют, не утрут слез, не защитят от метели.

Тень отца всегда будет за твоей спиной, так же как отчество и фамилия.

Наутро первого января Константин Александрович Федоров, страдающий от страшнейшей головной боли, ничего этого не помнил.

***

- ...ость. Кость!

Костя вздрогнул и оторвался от вдумчивого изучения золотистой мишуры в своих руках. Холодные пальцы накрыла горячая ладонь, и в лицо Кости пытливо взглянули родные голубые глаза.

- Земля вызывает Костю, - Ваня улыбнулся, но во взгляде еще не растаяла тревога. Костя ответил на его улыбку, тут же спохватившись. Привычно оглядел.

Ваня был одет в большой серый свитер с широким горлом, расстегнутую красную куртку, джинсы и опирался на трость - реабилитация все еще шла полным ходом. Трость и прочие приблуды, помогающие опорно-двигательному аппарату, Ваня вообще-то не любил, но от холода бедро разнылось сильнее, и пришлось все-таки до нее опуститься. Костя глупо протянул ему мишуру, стараясь игнорировать раненого зверя, который надрывно выл внутри каждый раз, когда Ваня припадал на трость, болезненно хмуря брови.

- Что думаешь?

- Думаю… Отвратительная безвкусица. Точь-в-точь та, которую Герда в две тысячи седьмом пожевала, помнишь?

Костя усмехнулся. Еще б не помнить беготню с весьма довольной своими проделками собакой в ветеринарку едва ли не в новогоднюю ночь. Ваня кивнул.

- Берем.

Они медленно подошли к Костиному “майбаху”, поскрипывая снегом под ботинками. Вечер был тихий, и снег неторопливо падал крупными хлопьями. Несмотря на осадки холод был почему-то собачий, и Костя неприятно передернулся, по привычке обхватывая плечи руками. Ваня добродушно фыркнул, открывая дверь.

- Пижоном был, пижоном и остался. Тачка у него, пальто “еврозима”, ты посмотри. Ну чисто депутат. Оно ж не греет ни бельмеса!

- Мне по статусу положено, - вяло оправдался Костя, садясь на место водителя и тут же заводя мотор.

- Что положено, жопец свой морозить? - голос Вани был пронизан такой безграничной, безудержной, ласковой любовью, что Костя опять передернулся, согреваясь - его будто завернули в большое теплое одеяло. Он покосился на Канарова, молясь, чтобы выдержки хватило доехать до дома. Ваня постукивал пальцами по колену и любовался снегопадом. Костя пристегнул ремень и выехал из подземной парковки торгового центра, тут же вставая в предпразничную пробку.

- Зараза. Сейчас опять час це…

Он осекся, почувствовав, как горячие пальцы переплетаются с его. Ваня поднял его руку и коротко, быстро поцеловал, тут же опуская к себе на колени - единственная ласка, позволенная им на людях, и то в машине.

- Ты сам не свой в последние дни, - тихо сказал Ваня, все еще сжимая его руку, отказываясь отпускать. - Это ведь не только с работой связано, да?

Костя дернул уголком рта, сдвигая брови. Повернул руку ладонью вверх, сжал горячие пальцы.

- Вань, я в порядке. Правда. Просто раздражает эта беготня. Хочется, чтоб уже год поскорее закончился. На работе только и разговоров, что о салатах и “скорей бы нажраться!” Будто в этом смысл… Работать не хочет уже никто.

Ваня тихо засмеялся.

- Сам-то алкаш!

Костя улыбнулся - неожиданно, легко, по-настоящему. Следя за дорогой, не заметил обращенного на себя влюбленного взгляда.

- Не алкаш, а дегустатор. Я попросил бы, Иван Евгеньевич!

От знакомого, родного поддразнивания в груди будто отомкнуло стальной обруч. Ты меня лечишь, Ваня. Не лекарства, не массажи, не тренировки, а ты, одним своим присутствием, своей рукой в моей, шутками, за любую из которых я отгрыз бы кому-нибудь другому лицо, но тебе позволю что угодно, даже потоптаться по мне ногами, на горло себе наступить, что угод…

В квартиру Ваня его буквально втолкнул, захлопывая дверь, выдергивая из рук Кости пакеты и кладя их на пол. Стащил с него и себя верхнюю одежду, швыряя на пол и ее, и потащил Костю в ванную. Там обнял со спины и запустил руки под черную рубашку, нетерпеливо выдергивая ее из брюк.

- Вань, ты чего?.. - Костя нагнулся над раковиной, нашарив кран только со второй попытки - губы, скользящие вверх по шее, очень отвлекали…

- Руки мой быстрее, тормоз, - голос Канарова стал ниже и чуть более хриплым, а подрагивающие руки сжали талию, приласкали грудь. Но даже в таком состоянии он поддразнивал, издевался, подъебывал. Костя тихо застонал, чувствуя, как подгибаются колени.

- Сам меня облапал грязными, главное, и еще чего-то выебывается тут…

Ваня кое-как, с трудом отодвинув Костю от раковины, вымыл и вытер руки, схватил Костю за руку и поволок в комнату. Сбросив на кровать, лег рядом, торопливо расстегивая на нем рубашку. Костя прогнулся навстречу прикосновениям и снова издал стон, почувствовав губы на своей шее, скользящие ниже, к груди. Оторвал от себя Ваню, стянул с него свитер и тут же нашел его губы своими. Хотелось ближе, еще ближе - вечный неутолимый голод, который они оба познали, как только поняли, что такое “желать другого человека”. Они избавлялись от одного предмета одежды и тут же снова жадно льнули друг к другу, сжимая в объятиях, лаская каждый сантиметр кожи, не желая знать ничего за пределами мира своих объятий.

- А представляешь, кончить под бой курантов…

- Канаров, боже мой, тебе явно хватит новогодних ромкомов…

- Да ладно тебе, сейчас только двадцать девятое… Успеем...

Звуки поцелуев смешивались со вздохами. Костя оторвался от Вани только однажды - чтобы достать лубрикант и презерватив, что представляло трудность само по себе, когда спину покрывали горячими, мокрыми поцелуями. Ваня сполз ниже, развел ноги Кости и накрыл его губами. Костя выгнулся и застонал, сжимая в руке тюбик.

- Раздавлю сейчас из-за тебя… Все измажемся...

- Легче входить будет.

Поцелуями - вверх. Костя перевернул Ваню на бок, лег рядом. Ближе, еще ближе. Ваня навис сверху, и Костя перехватил его бедро, поддерживая.

- Не больно?..

- Нет…

С разговорами на сегодня было покончено. Глубоко и ритмично толкаясь в узкое, горячее и скользя языком по доверчиво открытой шее, Ваня жарко шептал “Костя, Костя”. Тот отзывался стонами, сжимался на Ване, ловя прерывистые вздохи, подавался навстречу резко, нетерпеливо, не заботясь об осторожности, хватаясь за чужие плечи, царапая спину и тут же гладил, точно извиняясь, прижимался губами к пшеничным волосам.

Костя сам удивлялся, сколько нежности в нем есть на самом деле, и как легко она, ненужная, загнанная куда подальше, выходит от одного прикосновения Вани, одной улыбки, тихого голоса. И вместе с ней же - яростный гнев от одного только намека, что Ваню могут забрать. После двухлетней разлуки этот гнев бешеной собаки только усилился.

Но сейчас Ваня, его ангел, был жив, с ним, был его, думал лишь о нем, сам тянулся к нему, и Косте в этот Новый год, как и в далеком 2008, было нечего больше желать.

Разве что прийти по адресу Первомайская, 10, квартира 7, где навстречу ему распахивалась дверь, ведя в тепло, золотой свет старой люстры и галдеж семейства Канаровых. Подхватить на руки маленькую Алиску, которая, визжа, выбегала навстречу, рассказывая, какие Дед Мороз и Снегурочка к ней приходили, подмигивая всплеснувшей руками Оле (“Костя, сколько можно разоряться на аниматоров!”), пожать руку ее мужу Сереже, обнять тетю Настю и Евгения Витальевича и сесть на тот же самый диван, втиснувшись между Ваней и болтающей ногами Алисой.

- ...Одиннадцать! Двенадцать!.. Урааа!.. Алис, ты опять сок на курицу пролила! Е-мое!

- Что ты загадал? - прошептал Ваня ему в губы. В час ночи нога Вани перестала ныть, и они пошли прогуляться. Пар от их дыхания, смешиваясь, уходил в темно-синее небо. Костя помотал головой и опять потянулся к нему, притягивая за красную куртку.

- Не скажу. Не сбудется.

В кармане пальто - золотистый новогодний шарик. Абсолютно целый.