Она не была уверена, что то, что ей сказал сэр Эранд - правда, слезая с кушетки и одергивая ночную сорочку. С тех пор, как она подбросила записку в карман лорда Дэстриера и проследила из высокого окна, как Константин уезжает на охоту на любимом гнедом в сопровождении Дэстриера, она ни в чем не была уверена.
Когда король уехал, Наталию трясло, как осиновый лист, весь день и всю ночь. Она прогнала Ивана от себя - видеть его полные нежного сочувствия голубые глаза и слушать всякий бред в духе “он не это имел в виду” и “он обязательно извинится, когда приедет” она не могла, не сорвавшись. Самым отвратительным было то, что Иван сам верил в то, что нес, считал Константина хорошим королем, прекрасным другом. Как мог зрячий человек быть настолько слепцом?
Сама-то была не лучше.
Она усмехнулась, перебирая свои украшения в резной шкатулке из слоновой кости - до неприличия дорогой, выписанной для нее из-за моря отцом. Отец страшно ее баловал. Все украшения в этой шкатулке были подарками Константина, которыми он метал в нее, как бисером в свинью, унимая очередную истерику, затыкая золотом жене рот.
Наталия отшвырнула в сторону жемчужное ожерелье - последний его подарок. По крайней мере, она надеялась, что он окажется последним, и ей больше не придется терпеть на себе равнодушно-скучающий взгляд глаз, которые она когда-то любила и считала удивительными, подчиняться небрежно брошенному приказу “не смей покидать покои, пока я не распоряжусь иначе”, слышать в ответ на свои попытки прояснить ситуацию “успокоишься, и тогда мы поговорим” и получать ничего не стоившие ему побрякушки взамен тепла. Тонкие пальцы сжались на крышке шкатулки до побелевших костяшек.
Как же она была полна гнева, как зла. Она сама позволила себе оказаться брошенной, слишком много отдала ему, посвятила ему всю себя, а он ей - ничего. Разум Наталии подбрасывал ей раз за разом картины и эпизоды унижений. Да он даже говорил с ней тем же тоном, что и со своими собаками. Иван нежнее общался со своей тупорылой вонючей лошадью, чем ее собственный муж со своей королевой. Слабоумный дурень, все у него хорошие, всех можно понять, простить. Возился с сиротами - наверняка напоказ, тыча в лицо своей добродетелью. Как же они оба ее раздражали.
Когда родители привезли ее во дворец, ей было восемь лет, Константину - десять, Ивану - одиннадцать. Они оба не были заинтересованы в дружбе с девчонкой, но мать мягко подтолкнула Наталию вперед, а король - своего насупленного сына, который то и дело дергал себя за колючий воротник парадного камзола.
Константин, скривившись, поцеловал ей руку и бросил при первой же возможности, спрятавшись в саду, а потом и вовсе удрав на пляж. Она тогда заблудилась, расплакалась, и ее в каком-то алькове нашел Иван. Маленький лорд Канард вытер лицо леди Дарденн своим носовым платком, великодушно разрешил в него высморкаться и еще более великодушно подарил.
Она достала платок из внутреннего кармана своего платья. Улыбнулась. Она так и не смогла его выкинуть или отдать Ивану - первая доброта, которую она получила в этом проклятом дворце.
Нужно было потребовать разорвать помолвку, выйти за Ивана. Отец бы послушал, он всегда ее слушал... Весь этот брак был ошибкой. но она так привыкла считать себя будущей королевой, что не видела своим мужем никого, кроме наследного принца. Если бы ее союз с Константином был благословлен богами, она понесла бы сына еще в первую брачную ночь, а тем временем уже более полугода ничего не выходило, хотя вот уж короля нельзя было обвинить в недостаточном старании. Он входил в ее спальню стабильно через день, и совершенно извел ее, не слушая возражений, просьб, даже притвориться спящей не помогало. Нет, Константин никогда не брал ее силой - но он умел так уговорить, так коснуться, что Наталии казалось, будто она сама захотела, хотя еще полчаса назад она мечтала только спокойно поспать. И разумеется, только она была виновата в том, что у рода Фенсалор еще не было продолжения.
Лишь позже в шутливых уговорах мужа начали проступать завуалированные угрозы, если жена слишком долго уклонялась от исполнения супружеского долга.
Проклятый змей, он дождался, пока союз Фенсалоров с Дарденнами будет надежно укреплен, а брак консуммирован, и только тогда показал свое истинное лицо.
Еей следовало, следовало понять раньше, посмотреть внимательнее, как он обращался с ее фрейлинами, фрейлинами своей матери, служанками. Как с перчатками, теми же носовыми платками или салфетками, меняя их каждый день, без сожаления выбрасывая ненужные. Константин был не способен на привязанность, на любовь, люди были для него пешками. Он даже не плакал на похоронах отца - какое каменное сердце должно быть у человека, чтобы не проронить ни слезы, потеряв такого отца, каким был король Мариан? Наталия помнила, как переживала за короля, прибегала к его покоям почти каждый день, молилась в храме о его выздоровлении - и как убивалась у его гроба, когда Релен проигнорировал все ее мольбы. Константин же смотрел, молча и зло, сухими глазами, будто злился на отца за то, что тот умер. Чудовище…
И был ли Константин вообще его сыном - как мог родиться подобный монстр у столь светлого, терпеливого и доброго человека? Наталия зло усмехнулась, вставая и набрасывая дезабилье. Скорее всего, королева-мать попросту наставила мужу рога, что объясняло разные глаза - боги пометили бастарда. А Мариан в своей доброте, переходящей в глупость, даже не подумал об этом и вырастил выблядка, как родного сына. Ивана, если он женится, вполне может ждать та же участь - растить чужого ребенка, отдавать свои пот, кровь, время и силы впустую, не оставив в мире ни одного дитя от своего семени, исчезнув без следа, унеся с собой все будущее своего древнего рода, и некому будет даже его оплакать.
Наталия побарабанила пальцами по широкому подоконнику, остановившись у окна. Если бы существовал хоть один вариант соблазнить Ивана и подсунуть Константину бастарда… Но такого варианта не было, лорд Канард был слишком честен и туп.
Наталия моргнула и встряхнулась.
“Куда меня завел мой разум? Лечь под другого, как продажная шлюха или течная кошка… Разве так меня воспитывала матушка, разве этого хотел мой отец, когда растил из меня королеву?”
Порой в ее голове возникали будто не ее мысли. Она и раньше часто бывала недовольна тем или этим, но легко отходила и отвлекалась, была даже добра со своими служанками (если они того заслуживали, конечно, расхолаживать их было негоже, ленивые курицы сели бы на шею), а теперь ее злило все, она во всем искала плохое, срывалась по мелочам, которые в тот момент мелочами ей совсем не казались, ее злил даже Иван, один его вид.
Когда в дверь постучали, и в ее салон ворвался бледный в правильной пропорции Дэстриер с небольшими ожогами на лице и руках, а за ним - белый, как мел, Иван, Наталия испытала одновременно мрачное удовлетворение и жгучий стыд. Делать больно лучшему другу она не хотела, видят боги, но… Как же прекрасно было облегченно и с упоением разрыдаться, наконец избавившись от раздражающей ноши в виде самоуверенного, равнодушного, ревнивого до бешенства мужа, иметь право делать, что вздумается, выходить из покоев, когда вздумается, не давать отчета о том, куда она ходила, куда ездила, с кем, о чем и как долго говорила... Все равно Константин грозил со временем превратиться в тирана. Можно даже было сказать, что королева спасла страну от диктатора, от бесконечных войн, выкачки ресурсов, нищеты и произвола человека, с рождения не знавшего ни в чем отказа.
Иван не плакал. Он будто застыл. Он отказался опознавать обгоревшие останки лошади и человека, хотя по оплавившейся пряжке, обгоревшему перстню и остаткам сбруи все было понятно и так. Он организовал похороны, сняв все заботы с плеч безутешной вдовы, которая не могла уснуть от радости всю ночь, и отмер только тогда, когда она позвала его в свой салон снова после визита сэра Эранда.
- У меня будет ребенок, - сказала Наталия, полулежа в большом мягком кресле с ало-золотой обивкой и раздраженно барабаня пальцами по подлокотнику. Она не могла смотреть на белое и застывшее, как трупная маска, лицо Канарда, поэтому смотрела в светлое окно, за которым в королевском саду бушевало лето.
Иван слегка сдвинулся в своем кресле. Подался вперед.
- Когда, - его голос от продолжительного молчания охрип и осел, стал ниже, старше. Горе изменило его навсегда, но эту боль пережить было необходимо. Иван сильный. Он справится. Наталия пожала плечом, не желая встречать взгляд друга, пугаясь того, что могла там увидеть.
- Думаю, что если боги благоволят нам, то через семь месяцев.
Иван сполз с кресла, оказавшись перед Наталией на коленях. Взял ее руки в свои, большие, трясущиеся, холодные (почему холодные? он всегда был таким теплым…). Уткнулся в ее пояс лицом, и его сильные широкие плечи задрожали. Он плакал впервые с самой гибели Константина. Ткань платья Наталии на поясе пропитывалась теплым и мокрым.
- Это может оказаться девочка, - пробормотала она, осторожно освобождая из его хватки одну ладонь и кладя ее на мягкую макушку Ивана. Он ничего не ответил, лишь сжал ее в объятиях сильнее, и у него вырвалось настолько мучительное рыдание, что Наталия вздрогнула. Иван всхлипнул, как маленький безутешный ребенок, вытер глаза тыльной стороной руки. Наталия тут же достала платок - свой платок, его платок - и нежно вытерла Ивану мокрые глаза, щеки и нос.
- Что за манеры, лорд Канард, фи, разве рыцари утираются руками? - Мягко пожурила она.
Он надрывно рассмеялся, моргая и позволяя ей осторожно вытирать свое лицо.
Если и были у Наталии сожаления по поводу того, что она сделала, то лишь из-за Ивана. Его горе по Константину было надрывным, настоящим, невыносимо болезненным и ужасающе тихим. Было бы, по чему убиваться. Константин был недостоин такой верности и любви - да никакой он не был достоин, обращаясь с людьми, как с фигурками на доске, вещами, игрушками, сваливая на них вину и ответственность за чувства, вызванные его же собственным вероломством, никогда не интересуясь чужими бедами, не обременяя себя тяжелым и скучным бременем поддержки. Наталия свои чувства и преданность забрала вовремя. Иван, отдав их однажды, больше никогда бы не забрал назад, он на это был попросту не способен. Да что он вообще нашел в Константине? На чем держалась эта многолетняя дружба, на бесконечном терпении Канарда, который и на голову готов был позволить себе наступить?
- Даже если это будет девочка… - Иван улыбнулся сквозь слезы, - это будет его девочка.
Улыбка сползла с красивого лица Наталии, она сжала в кулаке мокрый платок.
- Вряд ли он обрадовался бы девочке так же, как ты, - зло фыркнула она. Иван покачал головой, все еще улыбаясь, как слабоумный.
- Я так рад, Ната, так рад, спасибо, спасибо…
Идиот, мысленно вздохнула она, поглаживая Ивана по волосам, пока он обнимал ее. Ну что ж, пусть думает, что это ребенок Константина. Фарга с два мертвый король получит хоть что-то от ее мальчика, кроме семени, которым Константин сотворил его в ней. Наталия вырастит его сама, и об отце это дитя узнает ровно то, что она посчитает нужным. Всякую идеализацию из уст Ивана нужно будет пресекать - Наталия не собиралась соперничать с идеальным призраком за место в сердце собственного сына.
Она больше не сомневалась, что это будет сын, и представляла золотоволосого мальчика с ее серыми глазами, не допуская другого варианта. Беременность пришла к ней очень не вовремя, незапланированная, нежданная. Наталии нужно было быстро научиться управлять страной - дело, от которого ее всегда отстраняли как отец, так и Константин, при этом ничем не выдавая, как тяжко дается ей бремя - разве может беременность, самое естественное состояние, быть тяжелой для женщины? Разве поняли бы ее эти мужчины, не видевшие дальше собственного члена?
Лорды скрипели зубами, но ничего не могли поделать - Наталия не затягивала с объявлением о своей беременности, невзирая на все предостережения сэра Эранда - ей нужно было укрепить свои позиции, а что лучше сделало бы это, чем дитя короля, которое она носила?
Ее тошнило от всего, порой рвало, она полнела, и что бы ни делала, это отвратительно вздувающееся тело отказывалось возвращаться в свои прежние рамки. Всегда чистую мраморную кожу, которой королева так гордилась, обсыпали мерзко выглядящие прыщи. Наталия бесилась, кричала, что перестанет есть, и только увещевания лекаря переубедили ее. Королеве был нужен этот ребенок, она ожидала сына и не могла дождаться благополучного разрешения беременности, торопя время. Спор между лордами и их вассалами она решала в пользу лордов, спор между двумя равными - в пользу того, кто ей больше нравился, абсолютно иррационально - был красивее лицом, сказал больше комплиментов, говорил более уверенно. Наталия не разбиралась, кто прав, кто виноват, своей целью она сделала приумножение казны, и вот уж в этом ей не было равных. Богатые лорды при ней разбогатели, бедные люди обеднели еще больше, но ее это не волновало, даже когда она читала отчеты и донесения. Королеве нравилось порой долго и нудно разбираться в каком-то деле, добираться до самой сути, чтобы потом слушать хвалебные речи своему уму, силе духа и трудолюбии - так трудиться на благо страны, нося дитя и только что потеряв любимого мужа, на такое величие поистине была способна лишь королева, лишь женщина, в чьих венах текла благородная кровь. Она стояла выше всех женщин с момента бракосочетания с королем - а с момента его смерти встала выше всех мужчин, наконец отвоевав свое по праву.
А когда у Наталии не было настроения, болели ноги, спина, когда ее тошнило, пока ее тело привыкало к изменениям внутри себя, она не желала разбираться ни в чем, отдавая предпочтение наиболее богатым и влиятельным лордам и леди. Благородное и лживое кукареканье о защите слабых было Наталии чуждо. Мир - жестокое место, и если тебя в нем кто-то и защитит, если кто и поможет, то лишь рассчитывая получить от тебя свою выгоду. Если кто-то ожидал, что королева будет защищать слабых и заниматься бесполезной, не дающей ничего благотворительностью, то они сильно ошибались.
Иван повсюду следовал за ней, когда не был занят делами.
- Ты даже перестал проводить столько времени в своем обожаемом приюте, - королева лениво прищурилась, скользя взглядом по ярким садовым цветам. Стоял дивный вечер, напоенный свежим и сладким ароматом цветов, под тяжестью которых гнулись стебли. Повсюду, куда падет глаз - сочная зелень, алые, розовые, пурпурные, синие и фиолетовые, белые и желтые короны гордых садовых цветов. Они прогуливались с Иваном, ее рука - на его локте. Иван улыбнулся.
- Достаточно, чтобы проследить, что там все в порядке. Сейчас есть дела поважнее.
Она задумчиво хмыкнула и слегка нажала на его локоть, сворачивая к азалиям.
- Ты еще не думала об именах? - Осторожно спросил Канард. Наталия поморщилась.
- Я не стану называть его Константином.
- Нет-нет, я не это… - Иван смолк. Королева услышала тихий вздох. Рана была еще свежа. - Я просто думал, что было бы интересно подобрать ему или ей несколько имен, чтобы потом выбирать. Знаешь, когда моя мама забеременела мной, они сразу сошлись на имени для девочки - Кара, а вот с мальчиком вышла размолвка. Тогда папа написал все имена, которые они с мамой предлагали, на бумажках, положил их в шлем и перемешал. Мама вытащила то имя, которое хотела она. На самом деле все имена в том шлеме были те, которые предлагала она.
Наталия задумчиво нахмурилась.
- Почему он так сделал?
- Хотел порадовать ее, - Иван опять улыбнулся, печально, ласково. - Она ведь носила ребенка, страдала, рожала. Давать ребенку имя должна женщина - отец уже дает ему свою фамилию.
“Фарга бы с два Константин так сказал”.
Наталия опять хмыкнула, вдыхая запах королевских пионов.
- Пока не думала. Не хочу. Хочу просто, чтобы это закончилось…
Иван молча погладил ее по руке. Милый добрый дурак, если бы ты знал.
Когда Наталии донесли, что в районе Сьявика поднимается смута, и народ ропщет, она велела лорду продать бунтовщиков в Элмор.
В тронном зале ахнули, зароптали.
- Ваше Величество, Реления никогда не имела никаких дел с работорговцами Элмора! - Выступил вперед какой-то лорд - то ли Суннея, то ли Дайи, она не успела запомнить их по именам. Да и не утруждалась.
- Вы смеете мне перечить, мой лорд? - Королева подняла голову, которую подпирала рукой. Роптание в зале притихло, но не прекратилось. - Если неблагодарная чернь не умеет быть верной лорду, который их кормит, поит и защищает, то в Нарсииле их быстро научат послушанию, а казна получит хороший выкуп за этих паразитов. Или вы предпочитаете ждать, пока бунт вырастет в революцию под самым вашим носом, а потом бежать в Рилиандил, чтобы корона разбиралась с проблемой, с которой не смогли разобраться вы?
Лорд замолк. Лорд Сьявика подал голос:
- Я благодарен Ваше Величеству за уделенное моей проблеме время. Но если мы начнем продавать неугодных в рабство…
- Да, мне определенно нравится эта идея, - прервала его королева, оживляясь. Она взмахнула рукой.
- Лорд Лекс, лорд Ло, прошу подготовить обоснование для соответствующего законопроекта. Совет окончен, все свободны!
Поднявшись с трона, она удалилась в свои покои в сопровождении склонивших головы молчаливых фрейлин. Как только за ней закрылись тяжелые двери тронного зала, за ними началось бурное обсуждение, громкие голоса поднимались все выше, опасливо обрывались, вновь гремели и вновь стихали, как набегающие на берег Рилиандила морские волны.
Она была так уверена в своей неуязвимости, что не заметила под самым своим носом надвигающееся цунами.
- Ната, ты же не серьезно! - Иван выскочил из тронного зала чуть погодя и нагнал ее в коридоре. Наталия даже не обернулась.
- Это разрушит… Все! Все, на чем столетиями стоит Реления, все ее принципы, наши дипломатические отношения с Кильгараадом! Ната, пожалуйста! Останови это безумие! Мы не можем продавать свободных людей, как скот, как вещи!
- Свободных людей? - Резко остановившись и взметнув светлыми локонами, Наталия налетела на друга, как коршун. Ее серые глаза сверкали болезненным безумием, неодолимой яростью, нечеловеческой злобой.
- Свободных людей? Не смеши меня! - Она расхохоталась, резко, громко и вульгарно, как никогда не смеялась раньше. Раньше ее смех был заразительным звоном серебряного колокольчика. Сейчас - карканьем воронья над могилой. - Никогда и никто из нас не был свободен! Одни служат другим, унижаются, лебезят, лгут, изворачиваются! Черви! И каждый из нас пытается наступить на голову тому, кто выше, обогнать его, уничтожить, чтобы уменьшить количество своих хозяев, чтобы подняться выше по лестнице, столкнув другого! Меня продали принцу, едва я родилась, как кусок мяса, как племенную кобылу! Так было и будет везде, всегда - Реления, Десперо, Кильгараад, Валейн - неважно! И только у элморцев хватает духу признать, что есть рабы, а есть хозяева. Только они называют вещи своими именами, пока мы прикрываем уродливую правду красивой ложью о свободе!
Иван отшатнулся, отступил назад. Его, бесстрашного рыцаря, прошедшего войну, испугала хрупкая девушка, едва достающая макушкой до его ключиц. Он не узнавал ее, милую подружку, которая пряталась за его спиной от вредного жениха, плакала, потерявшаяся, в саду, бесстрашно лезла за ними на дерево, отменив правило “никаких девчонок”, таскала ему, расстроенному, клубничные пирожные с кухни и рисовала ему пегасов, смешила, тормошила, не давала скучать, подбадривала, плакалась ему, когда ее в очередной раз обижал дурак-Константин, изобретала шалости, от которых тот же дурак-Константин приходил в восторг, молилась подле Ивана за здоровье и упокой короля.
Сейчас это была одержимая, ее красивое лицо с правильными чертами перекосилось от злости, делая ее почти уродливой. Она никогда раньше не кричала, не позволяла себе так безумно хохотать, не гримасничала… Иван поднял руки в беспомощном жесте капитуляции.
- Прости… Прости. Ната, тише, пожалуйста, ребенок…
Ребенок, почувствовав волнение матери, беспокойно пнул ее изнутри. Он начал слабо шевелиться почти месяц назад, и его толчки становились все ощутимее. Он очень не любил, когда Наталия сердилась - тут же беспокойно шевелился и толкал ее, безошибочно чувствуя ее настроение, точно пытался отвлечь от душащей ярости. Иногда королеве казалось, что если бы не малыш, она не справилась бы со своим гневом, он вылился бы из нее, заткнув нос, рот и глаза вязкой черной жижей, задушил бы, удавил собой. Иногда ей казалось, что она вся внутри, под тонким слоем кожи состояла из черной, вязкой, вонючей жижи, и ее дитя, появившись на свет, будет таким же - черным, липким и вязким монстром с лицом Константина. Наталия прижала руки к округлившемуся животу.
- Ребенок. Тебе бы только ребенок твоего обожаемого Константина, а я могу и сдохнуть после того, как произведу его на свет! Я сосуд для наследника, и больше ничего!
- Нет, Ната, зачем ты… Это неправда, - Иван протянул к ней руки, беспомощно и убито глядя. Его глаза блестели. Наталия с отвращением отшатнулась.
- Я не изменю своего решения. Все, кто посмеют идти против действующей власти, будут схвачены и проданы в Элмор без возможности выкупа. Это будет касаться людей всех сословий.
Иван сглотнул. Она не стала ждать его следующих слов и исчезла в своих покоях в сопровождении немых фрейлин, не поднимавших глаз.
Она приучилась разговаривать со своим животом - тихо, оставаясь с ним наедине, душными летними и прохладными осенними и зимними ночами, поглаживая его. Она рассказывала животу все - свое счастливое и беззаботное детство в Веррдене; наивную и детскую влюбленность в Константина, которая никогда не стала, да и не была любовью; горе, которое принес ей брак; счастливые моменты, проведенные с Иваном; гнев и обиду на небрежение мужа, который она так долго давила в себе; глубокое, всепоглощающее счастье, когда она поняла, что избавилась от него навсегда; свои беды и горести от тупости лордов и служанок; свои надежды на будущее. Живот стал отдельным от нее существом, ее соучастником, партнером. Именно ее живот, ее дитя и беседы с ним надоумили ее убрать Дэстриера, пока он не ляпнул лишнего. Она любила этот живот, хоть и избегала пока давать ему имя - не стоило раньше времени обременять именем нерожденного.
Иван пытался ее переубедить. Умолял. Приводил аргументы. Ее все это приводило лишь в бешенство, и Канард отступал, не желая волновать беременную подругу.
Он был последним человеком в Релении, который осмеливался еще говорить королеве в лицо “нет”. Последним живым.
Роды пришли так же, как и беременность - неожиданно, не вовремя. На семь дней позже ожидаемого. Рожать ей почему-то пришлось в покоях королевы-матери, но теперь было так наплевать.
Ее крики смешивались с грохотом стальных ворот внутреннего двора Рилиандила, стонущих под натиском множества тел. Стояла глубокая ночь, но из-за зарева пожаров, локализованных по всему городу, было светло, как днем. Наталия заревела, как зверь, пытаясь вытолкнуть сына раньше, чем до них доберутся. Иван сжал ее руку и плечо, стоя у изголовья. Между ее ног склонилась служанка, ученица казненного Наталией сэра Эранда. Она просто не успела убежать. А Иван не захотел.
- Не тужьтесь, Ваше Величество! Пока не тужьтесь…
- Если из-за тебя пострадаю я или мой сын, я лично тебя четвертую, вероломная сука! - Прохрипела Наталия, откидывая назад голову и тяжело дыша. Иван осторожно убрал прилипшие от пота длинные волосы с ее шеи и груди, погладил ее лоб. Она взглянула на него, прищурилась, пытаясь разглядеть через белую стену боли.
- Глупец, ты еще мог бы спастись…
Иван покачал головой и ласково улыбнулся ей. Отблески уличных пожаров сияли на его лице.
- Я не оставлю тебя.
- Глупец… - Она вновь начала тужиться. Тело будто рвало самое себя пополам. Быстрее, быстрее!.. Ты рождаешься уже целую ночь, быстрее!
Слабый, капризный и недовольный плач она услышала, одновременно увидев над горящим городом первый солнечный луч. Дитя, рожденное на весеннем рассвете, вместе с молодым солнцем - добрый знак. Единственное доброе знамение за все это время.
- Дай мне его. - Она протянула трясущиеся руки. Служанка растерянно оглянулась по сторонам.
- Его нужно обмыть, и послед…
- Дай мне ребенка, овца! - Закричала Наталия не своим голосом, приподнимаясь на постели. Низ живота стрельнул болью, и она тихо вскрикнула, опускаясь обратно на подушки. Постель была испачкана кровью, водами, потом, чем-то еще… Так грязно, грязно… Почему никто не сказал ей, что дети - это боль, грязь и кровь? Ни мать, ни королева, ни фрейлины, ни подруги… Они все ее предали так же, как отец, как Константин. Только Иван остался ей верен, только Ивана еще любило ее озлившееся измученное сердце.
Служанка быстро отдала ей ребенка. Голенький, красный, весь покрытый какой-то гадостью, но такой маленький, теплый, живой… Мальчик. Крошечный мальчик с неоформившимся еще личиком и пушком темных волосиков на макушке. Константин все-таки передал ему и это. Ее мальчик вырастет похожим на отца.
Она заплакала, глядя на него, крохотное сплющенное личико размылось за тонкой пеленой слез. Наталия не могла бы сказать, от чего плачет - от горя, эйфории простого отсутствия боли, любви, гнева - она испытывала слишком много. Ей отчаянно захотелось, чтобы Константин был здесь, чтобы он пришел, радостно улыбаясь, посмотрел на сына, которого они сделали вместе, взял его на руки, показал с балкона ликующим подданным, как его отец показывал его самого, и его отца показывал дед, чтобы поцеловал ее, сел рядом… Зачем, зачем она убила его? Он ведь любил ее, он бы защитил их сейчас, он не дал бы никому навредить своим жене и сыну, Константин…
Она зарыдала, укачивая плачущего мальчика. Как родился ее послед, она едва заметила. Торопливо спустив сорочку, она дала младенцу грудь, и он затих. Наталия вытерла слезы.
- Максимилиан… Максимилиан.
Великий, посланник божий, он станет величайшим королем в своей династии - Наталия знала это уже сейчас.
Ворота рухнули под натиском разъяренного народа. Служанка вздрогнула и отступила к двери.
- Беги, - бросила ей Наталия, даже не подняв от сына глаз. Толку от нее все равно уже не было. Королева жадно любовалась сыном, который наелся и задремал - в первый раз она кормила его. В последний раз. Маленький, такой ужасно маленький в уже враждебном ему мире, который стал таким по ее вине. Наталия тронула пальцем крошечную теплую щечку. Закрытые веки затрепетали, младенец дремал беспокойно в материнском тепле, готовый в любой момент проснуться и капризно заплакать, требуя маму, которая уже никогда к нему не придет. Кто поможет ему вырасти без нее, кто утешит, укачает, накормит? Каким он вырастет, каким будет в шесть, шестнадцать, двадцать шесть? Она не увидит. Следовало подумать об этом раньше.
Ее сорочка пропиталась теплым и мокрым.
Наталия нащупала пеленку у изголовья, неловко и неумело завернула Максимилиана в нее. Она не знала, как держать его, как пеленать, не знала ничего, кроме одного - он должен был выжить, и Фарг с ней, после совершенного ей дорога была одна - в Фаргов предел, на вечные муки.
- Иван, послушай меня внимательно. И молча.
К тому моменту, когда она завершила свою исповедь, толпа уже была во дворце. Что-то задержало их - возможно, незнание коридоров дворца. Наталия указала на стену подле картины с видами Кильгараада.
- За этой картиной есть камень чуть светлее остальных. Толкни его трижды, и откроется коридор. Возьми принца и беги.
- Ната!..
- Я же сказала, молча! - Рявкнула она и тут же смягчилась. Провела рукой, испачканной в крови, по его щеке. - Ваня, глупый Ваня. Как же я тебя люблю. Не будь таким глупеньким и добрым, ты не проживешь долго.
Иван опять тихо, немо плакал, слезы катились по его лицу будто против его воли, очерчивая чистые дорожки на испачканной щеке, а губы дрожали, как у обиженного ребенка. Наталия притянула его к себе, поцеловала в лоб и отдала ему Максимилиана.
- Помоги мне встать.
Еще не понимая, что она собирается сделать, Иван подвел ее к огромному окну от самого пола.
- Отойди от окна, я хочу взглянуть на рассвет. И беги же!
Алое пятно на ее сорочке медленно расползалось.
Иван отступил к картине, не спуская с нее глаз и протягивая свободную руку.
- У нас нет времени, пойдем, Ната, идем скорее…
Наталия тяжело оперлась об оконную раму, любуясь на нежный рассвет, заслоненный дымом. Колебаться больше не было времени. Иван, добросердечный кретин, попытался бы увести ее, потерял драгоценное время, и она, бессильная ноша, обрекла бы их обоих на смерть. Она не смела оглянуться, взглянуть на них в последний раз. Перед глазами опять возникло лицо мужа. Смеющееся, юное. Она усмехнулась.
- Никогда я от тебя не отделаюсь… Надеюсь, там, куда я иду, тебя нет…
Она не позволила себе испугаться, бросаясь вперед. Услышала только крик позади себя, но было уже поздно.
Ее сердце разорвалось до того, как она достигла земли.
У Рилиандила были очень высокие башни.