Примечание
соулмейт!николи
Нико привык к боли с раннего детства.
У него были любящие папа и мама, теплый дом, игрушки и много книг, мультики, развивающие передачи по телевизору, друзья, которые, как он считал, будут с ним всегда. Но он привык (чаще всего с утра, вечером и поздно ночью) к внезапным вспышкам острой боли в затылке, лбе, глазам, будто кто-то бил прямо в глаз кулаком, хлесткой и жгучей - на спине и ниже поясницы. Порой он прерывал ужин и начинал тереть коленки, колющие болью.
Следов на его теле не оставалось, но Нико будто постоянно избивали ни за что фантомные кулаки и несуществующий ремень. В такие моменты мама всегда обнимала его и спрашивала:
- Где болит, лисенок?
Нико доверчиво показывал на спину, глаз, затылок или поднимал коленку, и мама дула на это место, приговаривая какую-то поговорку о кошке и собачке, и Нико отвлекался. На вопросы о природе этой боли родители отводили глаза и обещали все рассказать, когда Нико пойдет в школу.
Он не рассказывал им, что хуже всего у него всегда болело сердце. Нико чувствовал глубоко внутри себя, как будто даже глубже сердца, обиду и страх по отношению к ранящим его призракам. Почему он, за что? Разве он плохой?
Нико чувствовал - так же, как и боль, это не его чувства. Кто-то другой испытывал их в сотни раз сильнее, Нико лишь ощущал отголосок - будто слышал далекое эхо чужого голоса в пустом бассейне.
Нико пытался поговорить об этом с другими детьми - никто не понимал, о чем он. Их родители отводили глаза и говорили: спроси у своей мамы, малыш.
В тот день, когда Нико пошел в школу, он встретил много других детей и красивую учительницу. Мальчик чувствовал, что в его жизни начинается что-то важное. Но ничто, ничто не было важнее, чем узнать, что за странную боль он чувствовал всю жизнь, сколько себя помнил.
Нико вбежал домой, обогнав маму, размахивая новеньким портфелем.
- Мама, ты обещала рассказать! Расскажи, расскажи, расскажи!
- Тише, угомонись, лисенок, - мама медленно вошла, положила сумку и ключи на комод. Убрала в морозильник мороженое, которое она купила для них всех, включая папу, который был на работе, мама села на кремовый диван и протянула к Нико руки.
- Иди сюда.
Нико с удовольствием влез к ней на колени и вдохнул мамин запах. Она пахла пудрой, сладковатыми цветочными духами и чем-то железным и вкусным - застежками пальто.
- Ты знаешь, Нико, - сказала мама тогда серьезно, как будто он был уже взрослым, - в мире есть люди… Особенные люди. Они отличаются от всех остальных. Ты - один из таких людей. Ты особенный.
Нико просиял. Это было очень приятно слышать. Он был особенным - как главные герои книжек, которые Нико читал перед сном. Особенные главные герои всегда спасали мир. Им было сложно на пути и тяжело, но в конце они всегда побеждали.
- Твоя душа связана с душой другого человека. Это случилось, когда вы оба только родились. Где-то в мире - может быть, совсем близко, может, очень далеко - есть человек для тебя.
- Лучший друг? - Нико заулыбался еще шире. Мама улыбнулась ему в ответ такой же улыбкой и зажала его нос двумя пальцами. Нико сморщился и засмеялся, выворачиваясь.
- Можно сказать и так. Лучший друг.
Нико вдруг задумался.
- Но… Ты же сказала, что расскажешь, почему мне иногда бывает больно?
Уголки маминых губ опустились. Нико всегда считал ее самой красивой в мире - темные блестящие волосы, миндалевидный разрез черных глаз, смуглая, будто сияющая изнутри ровная кожа, тонкие черты лица. Мама красилась очень мало - только подводила глаза золотистыми тенями, проводила щеточкой по ресницам и подкрашивала губы. Иногда на ее ресницах повисали комочки туши, и мама аккуратно убирала их. Впрочем, она и без этой краски была красавицей, даже когда у нее была температура и опух нос. Сейчас мама была все еще красивой, но такой печальной…
- Мам, - тихонько поторопил он ее. Ему вдруг стало тревожно и грустно.
- Ваши души связаны, - мама заговорила неуверенно, будто сама не знала, что говорить. Нико тревожило, когда папа и мама были в чем-то не уверены. Это лишало мир знакомой и понятной безопасности. - Это значит, что когда “твоему” человеку больно - ты чувствуешь это. И когда больно тебе - это чувствует он или она.
- Но мне так часто больно, как будто меня бьют… Это я чувствую из-за него? - Пробормотал Нико, осмысляя это. Мама опять удивила его - она крепко прижала его к себе, запустила руку в его смоляные кудряшки, покачала его, как будто он был совсем маленький, и крепко поцеловала его в лоб. Она тут же отстранилась и принялась вытирать его лоб большим пальцем.
- След тебе оставила…
Ее глаза странно блестели.
- Мам, так, получается, когда больно мне, - Нико не отставал от мамы, - это больно моему человеку? А почему так часто?
Мама снова замялась.
- Он, наверное, драчливый, - сделал вывод Нико. - Я не хочу такого человека.
- Лисенок, подожди, - мама попыталась вмешаться, но тут хлопнула дверь, пришел папа, и Нико соскочил с колен мамы. Ему хотелось скорее рассказать ему о первом дне в школе, новых одноклассниках, платье учительницы и о том, что он особенный, что где-то в мире для него есть человек, но он драчливый, и Нико не уверен, что хочет быть другом такому задире.
Папа и мама долго разговаривали шепотом на кухне, когда Нико лег спать. Он пытался послушать, даже подкрался к двери своей комнаты, но они шептали слишком тихо и отрывисто. Нико вскоре надоело слушать, и он вернулся в постель.
По мере взросления Нико начал понимать, что его человек был вовсе не задирой. Все родственные души, нашедшие друг друга, были ровесниками. Нико не мог понять, с кем его человек мог драться по ночам, и путем нехитрых размышлений понял, что все это время его избивали родители.
Среди его знакомых не было никого, кого били бы так сильно и часто. Нико не знал, как ему найти свою родственную душу, но он знал - он должен это сделать и забрать его от людей, которые так сильно обижали его или ее.
Родители были против самостоятельных поисков - в самом деле, что Нико оставалось делать - сломать ногу и ждать, не почувствует ли кто-то рядом боль?
- Но если я никогда не найду его - в чем тогда смысл этого? - Нико покрутил карандаш и заткнул его за ухо. Отец взъерошил бурную копну кудряшек.
- Не все в мире обязательно должно иметь смысл и к чему-то приводить, это ведь не сказка. В этом красота жизни - и ее же уродство.
Странным образом Нико понял, что папа имел в виду. Гуляя по осеннему парку и пиная листья, он прислушивался к своему телу, которое звало его идти искать родственное себе.
“Интересно”, - думал он, - “а он или она чувствует, как папа гладит меня по голове, а мама целует? Ощущает, как приятно было купаться в море этим летом и есть шарлотку? Или только плохое?..”
Нико пнул кучу листьев, и они взметнулись в по-осеннему глубокое синее небо.
“Нет, папа не прав. Вся эта боль, которую я терплю - она не может быть напрасной. Я обязательно найду тебя, непременно”.
- Нико! - Симон, мальчонка с щербатой улыбкой, махал ему с карусели. - Пошли кататься!
Нико тщательно изучил тему родственных душ и узнал, что людей, подобных ему, в мире всего около пятнадцати процентов. Не то чтобы редко, но пятнадцать процентов всех людей мира…
И родственная душа Нико могла оказаться вообще на другом континенте. Надеяться было глупо, статистика была против него. Нашедшихся родственных душ, согласно официальной статистике, было всего семь процентов.
- Но ведь это только учтенные! - Спорил четырнадцатилетний Нико, набивая рот блинчиками с клубничным джемом. Папа перевернул еще один блинчик на плоской сковороде и усмехнулся. В светлом фартуке, с деревянной лопаточкой наперевес и с серьезным, сосредоточенным лицом он смотрелся мило и забавно. Мама наблюдала за ними обоими с легкой улыбкой, помешивая кофе. Она всегда пила его без сахара и сливок, подшучивая, что любит кофе черный, как ее душонка. Папа всегда смеялся после ее слов:
“Тебе тогда надо пить молоко, Нарайя!”
- Вот упрямец, - покачала головой мама. Нико ударился острыми коленками о столешницу и с хлюпаньем отпил какао.
- Я его точно найду. Я придумаю способ.
- Болело у тебя еще в последнее время? - Мама с беспокойством сдвинула брови. Нико подмигнул ей.
- Меньше. Видать, он или она научились давать отпор.
- Лисенок, мы просто пытаемся вернуть тебя с небес на землю, - продолжила мама, наблюдая, как Нико прыгает по коридору в одной штанине, пытаясь запихнуть ногу во вторую. - Вероятность найти родственную душу…
- Да знаю я! - Весело прокричал Нико, уже почти вылетев за дверь.
- Не задерживайся с Симоном и Алисией! Мы сегодня едем за город, помнишь? - крикнул вслед папа.
- Помню!..
Они должны были провести зимние выходные в домике за городом возле лисьего питомника, который папа с мамой арендовали, чтобы провести время вместе. В тот день на улице был гололед. Стемнело рано. Папа не справился с управлением, когда на встречку вылетел грузовик.
До того мига Нико и не думал, что в разбитой машине может все еще играть звуковая система. Веселенькая песня звучала издевательством, насмешкой. Отключаясь от боли, Фоссел думал только о папе и маме. Черт, черт, почему так болят ноги…
В себя Нико Фоссел пришел в совершенно ином мире, нежели тот, в котором он существовал, влезая на заднее сиденье папиного минивэна. Обе его ноги были сломаны. Компрессионный перелом позвоночника. Множественные ушибы. Сотрясение мозга.
И две могилы вместо родителей. Нико не смог прийти даже на их похороны, валяясь в коме.
Жизнь застыла в том, проклятом, замороженном дне, застыла в гололеде, как стрекоза в янтаре. Нико слышал все звуки, словно через набитую в уши вату, видел людей в замедленной съемке. Какие-то чужие взрослые выражали ему соболезнования, пока он сидел на холодной каменной лавке в черном костюме, широко раскрыв ярко-синие невидящие глаза.
В себя он пришел уже с охапкой чистого, но рваного белья с въевшимися навсегда желтоватыми пятнами, стоя перед узкой кроватью, втиснутой между двумя другими. В просторной холодной спальне стояло двенадцать кроватей. Около каждой возились мальчики от четырех до семнадцати лет. В соседней спальне переговаривались девочки. Кто-то маленький визгливо плакал.
- Завали ебальник, пока я тебе его не вырвала! - Громко крикнула за стеной басом какая-то девочка. Нико вздрогнул. Парни за его спиной расхохотались.
Это теперь был его мир. Никаких папы и мамы, блинчиков с джемом, прогулок в парке, книг, друзей, от которых его увезли, развивающих передач, никакой любви.
В первую же ночь Нико едва не задушили подушкой. Через два дня заперли в душевой. Еще через неделю - сожгли всю его одежду.
Через пару месяцев Нико уже умел драться не до победы, не до первой крови, а почти до смерти. Не то чтобы он хотел. Просто вести себя хорошо у него не было никакого резона - никого из них за четыре года так и не усыновили, а умирать в приюте Нико не хотел. С девочками была та же история. Люди хотели только здоровых младенцев, а со взрослыми детьми маргиналов никто не связывался.
Возможно, Нико могли бы взять, но его чистое личное дело затерялось в куче прочих - воровство, грабеж, хулиганство, отягощенная наследственность. Нико даже не знал, что родители могут вытворять со своими детьми, и что в состоянии вытворять сами дети. Четырехлетний Мики уже умел воровать.
Нико пребывал в шоке так долго, что к тому времени, когда вышел из него, к жизни в приюте он уже приспособился. Проверив его на прочность, “вожди” постепенно остыли и начали грызться между собой, пытаться влезть в спальню девочек и учить младших воровать. Спонсор приюта регулярно устраивал праздники, где сиротам дарили ненужные сладости, игрушки, вещи, совершенно не попадая в их истинные потребности. Зеленый игрушечный дракон, которого всучили шестнадцатилетнему Нико, оказался не нужен даже шестилетнему Мики, который во время “праздника” снял с жены спонсора золотой браслет.
Нико сворачивался в клубок под тонким одеялом, которое вообще не грело в стылой спальне, и думал о том единственном, что еще держало его в мире - о надежде найти родственную душу. Ему казалось, что, забросив его в приют, вселенная пыталась столкнуть его с его человеком. Возможно, если его родственную душу так часто лупили в детстве, он или она тоже сирота?..
“Только не один из этих”, - думал он, засыпая под храп, возню, бормотание и скрип кроватей. - “Пожалуйста, только не один из этих… Кто угодно…”
Вот только Нико не был уверен, что согласился бы променять семью на шанс приблизиться к своей родственной душе. Он вообще не был уверен, что эта самая родственная душа теперь ему нужна.
Судя по всему, когда его человеку исполнилось шестнадцать, боль он чувствовать перестал. Нико был молчаливо за это благодарен - не хватало ему к своим проблемам еще и чужие. У него был четкий и простой план - дожить до восемнадцати лет, не привлекая к себе внимания, и уйти отсюда навсегда. Он учился в школе, как проклятый, делал уроки в шкафу с фонариком или туалете по ночам, скакал с двойки на тройку по математике, так как цифры требовали концентрации, которой у Нико в таких условиях и быть не могло. Зато по всем остальным предметам, особенно по языкам, он успевал так хорошо, что “четверку” по алгебре и геометрии ему милосердно нарисовали - иначе в его выпуске не было бы ни одного хорошиста.
Но даже холод спальни, равнодушие персонала, жестокость “товарищей” и невыносимая тоска по папе и маме не притупили наивной, дурацкой надежды все-таки однажды столкнуться со “своим” человеком.
“Ты особенный, лисенок”.
Прости, мам. Я больше не хочу быть особенным.
В университете, куда Нико поступил на лингвиста, дела пошли лучше. Нико повезло, и его еще на первом курсе взяли на работу в деканат - на еду еле-еле хватало, и ладно. Вытащив из закромов своей изломанной личности личину клоуна, балагура, заводилы и рубахи-парня, Нико сколотил себе компанию человек из пяти, куда регулярно приходили люди, и откуда регулярно уходили - кто-то расстался, кто-то начал встречаться, кто-то перевелся - сюда или оттуда. О том, что Нико сирота, он никому не рассказывал, убалтывая, начиная расспрашивать собеседника о себе и уводя от ответа, если кто-то пытался расспросить его о родителях. Еще никто не заметил маневра, а ведь Нико не то чтобы даже старался. Он пытался даже встречаться с девушкой, но вскоре они взаимно поняли, что лучше им будет остаться друзьями. О поисках родственной души Нико почти забыл - до одного случая.
Они тусовались в общежитии после удачно закрытой сессии. Особенно радовался Даниэл - Дань - своей сессии, закрытой на все тройки и без единой пересдачи. Он уже порядочно набухался.
- А не спеть ли мне песню!..
- Данька!
- Заткните его, умоляю!
- Нико, ты тут главный, разберись!
- А-а-а любви!..
- Почему я главный-то? - Нико лениво развалился на диване, щурясь на окружающий его хаос.
- Потому что комната твоя! - Нашлась Джо, которую Дань толкнул так, что она едва не пролила на себя пиво.
Взрыв смеха. Разозлившись, Джо чувствительно треснула Даня по голове… И тут же схватилась за собственную.
- Твою мать!
Смех и болтовня постепенно стихли. Эля округлила глаза.
- Джо, ты чего?..
- Погодите…
- Ну-ка ебните Даня еще раз! Джо, отвернись!
Нико ущипнул Даня за ягодицу. Джо подпрыгнула и схватилась за собственный зад.
- Да ну нахуй, - Даниэл вытаращился на одногруппницу. Все остальные таращились на них обоих. Джо покраснела до слез.
- Да чего вы уставились!..
- Горько! - Крикнул Нико и захохотал. Джо протянула и его пустой кружкой.
- Ну что, кто что почувствовал? Эля, колись!
- Джо, Дань, вы понимаете, что это чудо? Про вас теперь точно в газете напишут!
Под утро, когда все уже разошлись дрыхнуть по своим комнатам, Нико вылез на пожарную лестницу и скурил целую пачку сигарет.
“Ну вот тебе и твои семь процентов. Из пятнадцати. Все, кончилась рядом с тобой удача, молния дважды в одно и то же место не бьет”.
В приюте Нико часто гадал, как выглядит его родственная душа. Это отвлекало от липкого страха, сопровождавшего его каждый момент жизни, сосущей внутренней пустоты, которую могли бы заполнить только папины блинчики и запах мамы - пудра, духи и железные застежки пальто. Чаще всего ему представлялась девчонка в заляпанном джинсовом комбинезоне, с кепкой, надетой криво и козырьком назад, с разбитыми костяшками пальцев и злыми глазами. Она чем-то напоминала Нико собирательный образ приютских девчонок. И, скорее всего, она дала бы ему в нос, услышав, что она чья-то там родственная душа.
“Прости за ту аварию. Ноги долго болели, наверное…”
Спустя три месяца, глядя на гуляющих Джо и Даниэла, Нико не был уверен, что они начали бы встречаться, не случись этой пьянки в его комнате. Он был рад за них, но разве зависть к их удаче делала его плохим человеком?
Он ведь остался в мире совсем один. Неужели ему нельзя?..
“Ладно. Надеюсь, где бы ты ни была, ты уже нашла своего человека и без этого бессмысленного колдунства”.
Зимой Нико всегда было тяжелее, чем в прочие дни. Глядя на покрытую льдом дорогу до главного корпуса, он всегда вспоминал лисичек, которых обещал ему папа, тихий и темный снежный вечер, улыбку обернувшейся к нему мамы и провод аукса в ее руках.
“Выбирай музыку, твоя очередь”.
Скрип тормозов, крики родителей. Острую, пронизывающую боль, горячие слезы на холодных щеках и медленно истаивающие на губах снежинки.
На холод ныли когда-то сломанные ноги и позвоночник. В тот день Нико купил цветы и сел в холодный автобус до кладбища. Кроме него в салоне был еще один человек - светловолосый парень в круглых, не идущих ему очках с прозрачной оправой и черных накладных наушниках. Закрыв глаза, он прислонился щекой к ледяному стеклу и дремал. Коротко остриженные на затылке и отросшие на лбу светло-русые волосы падали ему на глаза.
Нико скользнул глазами по бледному лицу и плотно сжатым губам. В простой внешности попутчика не было ничего, цепляющего взгляд, но Нико все равно подумал: “интересно, а что он слушает…”
К его изумлению, парень проспал весь маршрут до конечной и не проснулся, даже когда автобус остановился, скрипнув гармошкой. Нико встал и осторожно подошел к парню, потряс его за плечо. Дернувшись, попутчик тут же проснулся, и на Нико уставились чуть сонные и растерянные огромные карие глаза за толстыми стеклами.
- Э-э… Конечная. Мы на кладбище приехали, - пробормотал Нико, чувствуя себя идиотом. - Следующая остановка - тот свет.
Бросив на Нико уничтожающий взгляд, парень пролез мимо него и вышел из автобуса. Он был одет в безразмерную зеленую парку с вылинявшим серым мехом и собранные на коленках черные штаны. На его плече болтался пыльный рюкзак с наполовину оторванной лямкой.
- Ты остановку проехал?..
Молчание в ответ. Пожав плечами, Нико последовал за ним.
- И чего ты за мной идешь? - Парень не оборачивался. Нико держался от него на почтительном расстоянии.
- Твоя уверенность в том, что мир вертится вокруг тебя, умиляет, но я вообще-то не за тобой иду. Честное слово, я не маньяк. Будь я маньяком…
- Ты бы больше молчал?
- Нет, но вынужден признать - место для убийства просто идеальное было бы, - признался Нико, нагоняя парня. Тот ускорил шаг. Не удержавшись, Нико фыркнул.
- Да не бойся, я…
- В общем, так, - парень развернулся и уставился на Нико снизу вверх, холодно и зло. Несмотря на то, что он уступал Фосселу в росте, менее угрожающим его взгляд не стал. - Я не знаю, для чего ты меня преследуешь, но я не настроен на новые знакомства - тем более, здесь. Так что либо иди, куда ты там шел, либо вали отсюда подобру-поздорову. Следующий автобус придет через двадцать пять минут. Удачи.
Отчеканив все это, парень развернулся на пятках и быстро пошел вдоль дорожек с могильными камнями. Нико шумно выдохнул облачко пара, глядя ему вслед, поежился и свернул к могилам своих, сунув покрасневшие от мороза руки в карманы.
Он стряхнул с могильных камней снег, убрал крошечный, огороженный железным забором закуток и сел на деревянную скамейку, скрестив ноги. Посидел, глядя на падающий с черноты снег. Плакать уже давно не хотелось. Говорить с могилами тоже. Нико понимал, что его папы и мамы там давно нет.
Кладбище было маленьким и тихим. Нико сидел, казалось, целую вечность. Он пытался вспомнить улыбку папы, глаза мамы, ее запах, его объятия - все то, что ушло навсегда. Вокруг было тихо - ни одного человека рядом… Почти.
Оглянувшись, Нико заметил своего невольного попутчика. Он сидел поодаль на корточках перед покосившимся камнем и тихонько гладил высеченную на нем фотографию рукой в черной перчатке. Нико тяжело сглотнул. Мама?.. Девушка? Сестра?.. Фотография, кажется, была женской…
Светловолосый парень не отреагировал на скрип снега под ботинками Фоссела. Нико тихо встал позади него.
Женщина умерла совсем недавно и была пожилой. Бабушка, наверное…
- Отвали, - глухо сказал парень, которого явно нервировало присутствие незнакомца. Нагнувшись, Нико смахнул рукой снег с приступочка, на который клали цветы. Парень покосился на него.
- Мне жаль, - тихо сказал Нико, продолжая отряхивать снег. Парень глубоко вздохнул и толкнул очки вверх по переносице средним пальцем.
- Не знаю, чего ты пристал, но убери руки лучше, они и так все в цыпках.
- Да ладно, - легкомысленно ответил Нико, но руку убрал. Постоял рядом зачем-то еще с минуту и пошел на остановку. Усевшись на лавку, он нахохлился, спрятав замерзший нос в воротнике, и закрыл глаза.
Рядом кто-то сел, и на колено Нико легло что-то небольшое и легкое. Открыв один глаз, Фоссел увидел на своей коленке черные перчатки.
- На грабли твои невозможно смотреть, - парень нервно спустил наушники на шею. Нико слабо улыбнулся, не имея сил натягивать пеструю маску шута. Сейчас, здесь, в тишине кладбищенской остановки на краю мира это казалось каким-то святотатством.
- Спасибо, не нужно. Я не дружу с перчатками и зонтами. Вечно их теряю.
- Так на резиночку привяжи, - парень слишком старательно высматривал несуществующий автобус. Его уши слегка покраснели.
- Брось, не надо… Сам-то в чем ходить будешь?
Вместо ответа парень вытащил из кармана парки пушистые серые варежки.
- Бабушка связала? - Тихо спросил Нико. Удар в темноту, пальцем в небо…
Тонкая рука дрогнула, торопливо пихнула варежки в карман, как едва не потерянную драгоценность.
- Ты как?..
- Просто предположил.
Они молчали. Вокруг них тихо падал снег. Нико тихонько положил перчатки обратно на колено парня.
- Спасибо. Не надо, правда. Но спасибо.
Тот опять зло на него зыркнул.
- Гордый, что ли?
- Просто понимаешь, - проклятая привычка шутить вылезала даже тогда, когда Фоссел этого не хотел. - Обмениваться перчатками… Такой интимный процесс, мне, право, неловко, я и имени твоего не знаю… Неприлично даже.
- Василь Шторберг, - вполне серьезно ответил парень, то ли не поняв шутку, то ли проигнорировав. - Теперь возьмешь, принцесса?
Значит, принял правила игры. Нико ухмыльнулся.
- Нико Фоссел. С вами приятно иметь дело, господин Шторберг. Возьму, но с одним условием.
Василь театрально закатил глаза.
- В первый день весны я тебе их верну, идет?
Василь слегка сдвинул светлые брови. Нико поймал себя на мысли, что хотел бы коснуться замерзшими пальцами кисточек у основания этих бровей.
- Первого марта может быть еще холодно.
- Фи, Василь, какой ты буквальный…
К остановке со скрипом подъехал автобус. Учитывая количество времени, которое они оба проторчали на кладбище - возможно, тот же самый.
Василь забился в угол у окна и тут же нацепил наушники. Нико плюхнулся рядом. Из наушников слабо звучало:
“Есть версии - этот город в депрессии…
Есть версии, что здесь время падает в реверс,
И мы герои Джея Фокса,
Посмотрим сверху, как строят верфи,
И корабли уходят прочь…”
“Что-что, а музыкальные вкусы у нас точно похожи”, - решил Нико и дернул Василя за рукав. Тот приподнял один наушник.
- Где я тебя найду первого?
Шторберг страдальчески вздохнул и опустил наушник.
- Знаешь лавку у памятника собаке?
- Ага.
Василь уже не смотрел на него, скользя взглядом по проплывающим мимо автобусного окна городским огням. Он задумчиво постукивал пальцем по колену в такт новой песне - чего-то там про кислород. Его уши под отросшими прядями волос были все еще красными.
Чужие кожаные перчатки стали первыми, которые Нико не потерял. Он то и дело проверял их в карманах. И странным образом эти же перчатки, осенние по сути, стали единственными, от которых у Нико прошли вечные цыпки.
Первого марта ударили такие морозы, что в черепе Нико замерзли даже глазные яблоки. Он попрыгал вокруг скамейки, потер руки, скрипя кожей перчаток. Василь опаздывал, и если при нормальной погоде это было бы не так заметно, то в минус тридцать каждая минута больно щипалась морозом.
- Привет, - раздалось сзади. - Что, практикуешь древний маорийский танец вызывания дождя?
Нико резко обернулся. Василь стоял перед ним в той же парке, черных штанах и с рюкзаком на другом плече. Лямка все же оторвалась… Наушников на нем не было.
- Да, видать, ошибся в паре движений, - он ухмыльнулся. - Здорóво, Василиса.
- А вот этого не надо, - сурово отрезал Василь. Его черты лица заострились, и сам он стал меньше и у́же. Наушники больше не отвлекали внимания от его лица, и Нико невольно залюбовался необычной внешностью, заметил щербинку между зубов, необычную форму рта… Так, стоп, куда это он смотрит.
Жестом фокусника Нико снял перчатки, а из-под куртки вытащил длинную палку колбасы. Василь воззрился на нее так, будто Фоссел вытащил из собственной жопы дилдак и предложил опробовать.
- Что это, боюсь спросить.
- Заходи не бойся, уходи не плачь. - Нико подмигнул. - Я хотел тебя угостить за доброе сердце, но подумал, что сладкое ты не любишь, вот и…
Василь продолжал смотреть на колбасу с выражением сдержанного, но крайнего изумления.
- Ладно, - наконец вздохнул он. - Колбасу возьму, перчатки - нет. Ты видел термометр, на случай если твои нервные окончания уже отмерзли?
Нико пожал плечам
- Тогда верну первого июня?
- Что за привычка делать все исключительно первого числа какого-то сезона? Ты из тех, кто вечно начинает новую жизнь с понедельника и бросает во вторник? - Василь взял колбасу. - Пошли.
- Куда? - Нико слегка растерялся. Василь нахмурился.
- Колбасу есть, куда же еще. Ты далеко живешь?
- Да нет, - промямлил растерявшийся Нико. Его что, звали в гости - вот так, просто?.. Да еще такой нелюдимый на вид парень…
- В любом случае, в этом районе я тебя не видел, стало быть, ты не местный. Не местный - значит, учишься в нашей шараге, родителей нет, то есть, вероятнее всего, живешь в общаге. До нее телепать будь здоров. Пошли, и закрой рот, горло простудишь.
Нико только тогда заметил, что его рот глупейшим образом открыт. Он поспешил вслед за Василем.
- Дай я угадаю. Ты учишься на следователя. На полицейского. Детектива.
- Нет такого факультета, - отрезал Василь, потирая левое ухо. - Я учусь на стоматолога.
- О, зубодер. Хорошая профессия, деньги будешь грести.
- Моя главная мотивация поступления туда, да. Осторожно, машина…
Они подошли к пятиэтажному кирпичному дому, поднялись на пятый этаж. Квартира Василя была совсем маленькой, захламленной какими-то старыми вещами, устланной старыми коврами, но очень хорошо топилась. Нико передернулся всем телом. Василь слегка сощурился.
- У тебя на редкость плохое кровообращение.
- Таких комплиментов мне еще не делали, - стуча зубами, Нико проскакал в ванную и включил воду.
- Осторожно, там… Ай!
Последнее восклицание они издали одновременно. Нико торопливо отдернул руку от струи кипятка. В ванную заглянул Василь.
- Ты там чего?
- Да руку обжег… А ты?
Василь ухмыльнулся.
- Да, воду тут как будто из ада подают, а не водопровода, я это и не успел сказать. А я это… Мизинцем об стол. Не обращай внимания.
Нико сел на покосившуюся старую табуретку, подобрав под себя ноги. Василь деловито возился с маленьким черным чайником и газовой плитой. Нико почувствовал, что в глазах защипало. Кто-то делал ему чай. Кто-то пытался позаботиться о нем…
Василь поставил перед ним белую чашку с нарисованным небрежными мазками розовым цветочком. Себе взял точно такую же с голубым цветком.
- Ты снимаешь? - Нико отхлебнул. Почти безвкусный чай из пакетика показался ему самым вкусным из всего, что он пил с момента гибели родителей. Тепло разлилось по телу до кончиков пальцев. Кажется, он даже разобрал вкус бергамота…
- Шутишь, что ли, - Василь фыркнул и принялся тоненько нарезать сырокопченую колбасу. - Откуда б я деньги взял? Это бабули хата.
- А родители? Ты извини, что я так… Но раз ты про моих уже знаешь…
- Отец точно жив, - Василь пожал тощим плечом. Под паркой оказалась старая клетчатая рубашка не по размеру. Нико почти поднял руку, чтобы поправить ее, но сжал пальцы в кулак и вперился взглядом в протертый линолеум.
- Понятно.
- Да чего тебе понятно-то. - Перед Нико лег бутерброд с колбасой и кусочком помидора. - Алкаши они оба, но если отец еще держится, деньжат подкидывает, то мать вообще. Не знаю, жива ли, и узнавать нет желания. Меня бабуля вырастила.
Было странно слышать, как этот суровый, явно склонный больше к ядовитому сарказму, чем к нежностям, парень произносит ласковое слово “бабуля”. Нико улыбнулся.
- Здорово. У тебя, получается, была семья.
- А у тебя что? - Василь сел напротив и откусил бутерброд.
Говорить с Василем было легко - он очень внимательно слушал, хоть и не знал порой, что сказать. Ему, впрочем, недолго приходилось думать, чем заполнить паузы - Нико успешно справлялся сам. То, что Василь в течение всего разговора не смотрел на него, Нико списал на стеснение или привычку.
- …и вот стою я, смотрю на кучу своей горящей одежды и думаю: слава богу, трусы я под половицу спрятал!
Василь криво улыбнулся, глядя в пол. Слегка покачал головой.
- Я б не догадался.
- Дофадался фы, - Нико махнул рукой. - Пофыфешь в фетфоме…
Они были ранены жизнью оба - по-разному, но раны обоих кровоточили одинаково. Нико говорил охотнее, Василь держался более молчаливо, но оба понимали, что могут рассказать друг другу пережитые ужасы и не нарваться на полный страха, недоумения или гадливости взгляд.
- Слушай, ты это… Перчатки-то серьезно оставь себе пока, - Василь неловко пихнул руки в карманы джинс, пока Нико обувался на пороге. Его голос не выражал ровным счетом ничего, будто Василю было плевать, согласится Нико или откажется, но руки в карманах и поднятые, сжатые плечи говорили об обратном. Василь очень хорошо следил за голосом и мимикой и крайне плохо - за жестами, языком тела. - Потеплеет - отдашь, если ты такой принципиальный.
- Заботливый ты стоматолог, - Нико выпрямился и ослепительно, высчитанно улыбнулся. Василь сильно нахмурился и отвел взгляд.
- Я ж и передумать могу.
Нико не сразу смог открыть щеколду. Протиснувшись мимо, Василь помог, и их пальцы соприкоснулись. Василь тут же отдернулся, как от удара током. Это было чуть-чуть обидно, но Нико решил не принимать этот жест на свой счет.
Жаль только, решить было проще, чем сделать.
Нико по-прежнему параноидально проверял перчатки в карманах и порой украдкой нюхал перчатки. Они слабо пахли мамой. Фоссел понимал, насколько это абсурд.
Василя Нико больше не встречал до поздней весны. Когда перчатки стали и впрямь ему не нужны, он отправился к знакомому подъезду, прихватив бананов - удалось купить по акции…
Василь выскочил из дома с мусорным пакетом, одетый в старые спортивные штаны и серую футболку. Увидев Нико, он остановился. Пошел к мусорному контейнеру. Опять остановился.
- П-привет. - Он выглядел нервным. Нико слегка нахмурился, пытаясь опознать причину беспокойства.
- Я не вовремя? Я пойду тогда, на перч…
- Да погоди, - Василь нервно оглянулся, забросил мусорный пакет в контейнер и кивнул на подъезд. - Пошли, зайдешь…
- Слушай, если я не вовремя…
- Да идем уже! - С раздражением воскликнул Василь, взъерошив гнездо на голове. Очки он не взял и премило подслеповато щурился. Правая штанина треников задралась почти до колена. Нико проглотил ком болезненного умиления.
Окна в квартире Василя были теперь распахнуты, и в кухне стоял запах весны и шум шоссе. Василь поставил чайник, не сразу высек искру из спичечного коробка. Он явно нервничал, пытался это скрыть, понимал, что у него не получается, и психовал из-за этого еще больше.
- Вась, - тихо сказал Нико. - Что-то случилось?
- Ничего, - буркнули ему, не поворачиваясь.
- Скажи, может, я помочь смогу…
- Слушай, уходи, а? - Василь повернулся к нему, плотно сжав губы и сощурившись. - Спасибо за эти… За бананы, но лучше нам прекратить это. Все равно никуда это не придет, и…
Он замолк, опять впутав пальцы в волосы и вперившись взглядом в линолеум. Сердце Нико ухнуло в пятки и болезненно сжалось там в такой же комочек, в который сжимался он сам, видя над собой занесенные кулаки.
- Хорошо. Извини, что я… Извини.
Как Нико оказался на улице, он не помнил. Была у него неприятная особенность при травмирующих ситуациях впадать в молчаливый шок и не осознавать своих действий. Отвержение Василя, неожиданное и, кажется, ничем не заслуженное, ранило его куда сильнее, чем он ожидал. Он пихнул руки в карманы куртки и не нашел там перчаток. Почему-то это его добило.
Зато в заднем кармане джинс нашлись сигареты. Задымив, Нико медленно пошел, куда глаза глядят.
В принципе, причину такого поведения он понял. Не то чтобы вокруг все были против пидоров - в конце концов, родственные души бывали и одного пола - но Василь, наверное, просто-напросто был гетеро, а Нико недостаточно умело маскировал свою заинтересованность - настолько неумело, что Василь заметил ее раньше, чем сам Нико ее осознал.
Вот и все. Василю попросту стало противно.
“Что ж”, - Нико ухмыльнулся, зажав сигарету в зубах, - “хоть рожу не набил, и на том спасибо”.
На душе, несмотря на теплый весенний день, скребли кошки. Нико побродил по улицам, вернулся в общежитие и позвонил своим. Под трещание Дани, Джо, Эли и Марка ему стало немного легче - но всего лишь немного. Он отмахнулся от обеспокоенных вопросов чуткой Эли, выдумав что-то про сорванное свидание (считай, и не соврал). На Джо и Даня смотреть было вообще противно. У них все как будто по маслу шло - ну так родственные души, чего еще следовало ожидать.
Нико закрывал сессию, искал вторую подработку, шлялся по ночному городу, курил пачку за пачкой. Не то чтобы он намертво привязался к Василю за пару встреч, но что-то не сходилось. Не выглядел Василь, как человек, которому было бы противно… Нико не мог выкинуть его из головы, и ни работа, ни собеседования, ни домашка, ни встречи с друзьями, ни сигареты и скрип качелей на пустых детских площадках посреди ночи не могли ему помочь.
Что-то здесь не сходилось.
Промучившись так неделю, Нико понял, что либо он спрашивает у Василя напрямки, получает свою долю оскорблений в лицо и идет к черту, либо так и остается гонять в голове одни и те же мысли “что я тебе сделал?”
Нико было страшно и неуютно доставать человека после такого определенного отказа, но правду он всегда предпочитал неопределенности. Даже уродливую правду, даже страшную.
Он мало чего переживал страшнее, чем первые дни в больнице, когда на вопросы о родителях ему никто не отвечал. Добрый и миролюбивый по своей природе, Фоссел так никогда и не простил медсестер и врача, у которых не хватило духу сказать ему правду. Их страх стоил ему нескольких дней агонии.
Нет, хватит.
Пятая сигарета отдавала весенним дождем и сонным ранним утром. Нико выдохнул в светлеющее небо дым и приоткрыл глаза, развалившись на лавочке, когда хлопнула дверь подъезда. Василь был сонным и взъерошенным, очки чуть заляпаны. Он моргнул и застыл, как вкопанный, увидев Нико. Бледные губы дрогнули.
- Привет, - Нико подался вперед и оперся локтями о колени. Василь нервно одернул край клетчатой рубахи с закатанными рукавами и промолчал.
- Не бойся, я все еще не записался в маньяки, - Нико криво улыбнулся. - Просто хотел узнать, что тогда произошло. Я сейчас по собеседованиям хожу, и мне там иногда дают… Своего рода фидбек. Ну, как я держался, почему меня не взяли. Ты что-то работодатель не очень в этом плане, ты в курсе? Пришлось вот аж вернуться…
Василь молчал и смотрел на Нико во все глаза. Нико смотрел на него в ответ. Ждал.
“И чем ты меня зацепил-то так?”
- Это долго, - тихо сказал Василь, не отрывая от Нико взгляда.
- Что? - Нико нахмурился.
- Рассказывать долго, - кадык на шее Василя дернулся. Он тяжело сглотнул и торопливо заговорил:
- У меня сейчас пары, до шести тридцати. Я потом сюда сразу вернусь. Приходи, ладно? В семь часов. Приходи.
Такого Нико не ожидал. Он ожидал ледяного посыла к черту, игнора, но не вот этого. Василь выглядел испуганным, беззащитным, растерянным, он будто сам боялся, что его пошлют. Фоссел кивнул.
- Ладно, беги. Опоздаешь, не станешь большим-большим стоматологом, к кому же я буду ходить зубы дергать?
Василь вдруг надрывно расхохотался, почти истерично.
- Уж точно не ко мне!.. Но ладно, это потом… Я пошел… Но я в семь приду!
- Да иди-иди, куда ты денешься из собственного дома, - Нико не по себе было видеть этот напряженный, потемневший взгляд. Василь дал деру вниз по улице, будто за ним гнались гончие.
Весь день Нико провел, как в воду опущенный. Время тянулось так издевательски медленно, что Фоссел готов был сбежать с собственных пар и вытащить Василя из аудитории.
Шторберг пришел к своему дому на час раньше, чем обещал. На вопросительно поднятую бровь Нико он пожал плечом, глядя на собственные ноги:
- Препод простыл.
Они вошли в знакомую уже квартиру, пропахшую весной и запахом шоссе. Василь чиркнул спичкой, не смог зажечь ее и бросил спичечный коробок на стол. Сел перед Нико на табурет.
- Черт, слушай, я не знаю, как это сказать, чтобы не звучало уебски, но… Ладно. Ладно…
Он нервно потер колени. Нико молча ждал, закусив щеку с внутренней стороны. Его глаза щипало с каждой секундой все сильнее.
- Ты моя родственная душа.
Нико нахмурился и слегка подался назад. Сказанные Василем слова не осмыслялись. Отдельно Нико их понимал, а вместе…
- Чего? Ты?.. А как ты понял-то…
Он и думать забыл об этом в последнее время. С тех пор, как Нико мысленно распрощался со смутным образом девчонки в кепке и сбитых костяшках, он больше не думал о своей родственной душе. И вот теперь, как раз когда он перестал…
- Ты сказал, что попал в аварию в четырнадцать, - Василь уставился в окно. Нико заметил, что кончик его носа был чуть округлым, картошкой, а переносицу усыпали мелкие-мелкие коричневые пятнышки - веснушки.
“Ты милый…”
Нико прикрыл глаза. Нет. Неправильно. Слишком хорошо. Василь слишком ему нравился, чтобы это было так. Не могло все так хорошо складываться. Просто нет. Не у него.
- Я ничего не чувствовал от своего человека до четырнадцати лет, - ровно произнес Василь. Даже его пальцы застыли на протертой ткани старых джинс. - Я был уверен, что я обычный. До второго февраля пять лет назад. Тогда я шел по улице… Из магазина. Мать послала за водкой… Я упал. Разбил сраную бутылку и не мог ходить…
- Месяц, - глухо закончил за него Нико. Василь покачал головой и болезненно прищурился.
- Нет, меньше. Пару дней. Потом ходить было просто больно, голова болела, спина, ноги ужасно… Но ходить я мог. Меня избили тогда за бутылку знатно. Ты не почувствовал?
Нико облизал пересохшие губы.
- Я был в отключке.
- Повезло. - Василь уставился на свои колени. Солнце оттенило его русые волосы, сделало их золотыми. - Ты, наверное, в детстве натерпелся. Я потом, когда понял, что у меня есть родственная душа, все хотел найти ее или его и тупо извиниться. Испортил я тебе детство, наверное.
Нико покачал головой, уже чувствуя ком слез в горле.
- Сойдет. Зато я с детства выебывался, что я особенный.
Василь криво улыбнулся. Нико невольно отразил его улыбку.
- Я тоже извиниться хотел, после той аварии. Прости за ноги. Следовало быть осторожнее.
- Херню не неси.
- Сам-то? Извиняешься за то, что тебя били родители?.. Кстати, а что за херня была с коленками? Их иногда кололо.
- А, это, - Василь улыбнулся шире, не поднимая тонких век. - Меня на гречку сухую ставили. Потом заставляли варить ее и жрать.
- Хуево.
- Да уж. Не то чтоб у тебя жизнь была пикником.
Нико рассматривал руки Василя. Побелевшие костяшки, тонкие пальцы, ногти обкусаны и запачканы ручкой. Здоровенная шишка на среднем пальце правой руки. Нико накрыл ладонь Василя своей. Рука в его ладони была холодной и влажной.
- А чего ж ты меня прогнал, когда понял?..
Василь болезненно сдвинул брови, не поднимая глаз. Руку не отобрал. Нико сидел уже очень близко, упираясь коленями в колени Василя. Его кудряшки щекотали Василю лоб, но тот почему-то не отодвигался, и эти минуты давали Нико больше надежды, чем пять предыдущих лет.
- Мои родители были родственными душами. Ну, может, и есть, мне оно, собственно, до пизды. Суть в том…
Он сглотнул. Нико погладил его запястье самыми кончиками пальцев. Василь мягко забрал у него руку, пробормотав едва слышно:
- Не надо, а то я отвлекаюсь… Короче… Я вообще не люблю эту тему, понимаешь? Родственных душ. Люди всю жизнь кладут, чтоб их найти, забивают на нормальные отношения, которые у них могли бы быть, на семью, на дружбу, только б найти свою “половинку”, - Василь презрительно выплюнул последнее слово. - У жоп бывают половинки, а не у людей. А когда находят… То думают, что оно само как-то работать будет. В честь того, что это родственная душа. Вот только нихуя. Знаешь, в чем мои свою “связь” нашли? Спились вместе к черту. Это вот это я должен был искать?
Выдохшись, Василь замолк. Нико не прерывал его, почувствовав по торопливому тону, что Василь крутил в голове эту мысль так давно, что ему даже не приходилось подбирать слова. А высказать это было некому. Нико подождал немного - три удара сердца.
- А мои родители были родственными душами и без этого, знаешь. Они боль друг друга на расстоянии не чувствовали, они друг друга просто любили. И я всегда хотел так же. Наверно, ты прав, я тоже в чем-то на этой связи зациклился.
“Ты знаешь, а если б не мысль о тебе, я бы не выкарабкался”.
- Нам не обязательно обещать всю жизнь провести вместе, если тебе не хочется. Но я бы хотел с тобой… Потусоваться. Ты мне нравишься, - Нико пожал плечами.
Василь резко вскинул голову и впервые за долгое время уставился на Нико прямо. Кончики его ушей полыхали, а по лицу и шее расползались красные пятна.
- Ты… Чего? Я?..
- Ну да, ты. Ну… Просто. У тебя очки прикольные. И наушники. И музыка, кстати, я мелодию запомнил, а слова забыл, ты классную песню слушал тогда в автобусе. И вообще, - Нико склонил голову, рассматривая крохотные пятнышки на носу Василя. - И кто знает, может, из нас с тобой получится одна хорошая такая жопа. Ну вдруг?
Василь потрясенно фыркнул, ища в лице Нико какой-то негласный сигнал, знак, что это сарказм, шутка, прикол. Не нашел. Нервно вытер нос рукавом и уставился в окно.
- Блин, ну ты… Так же нельзя… Просто…
- Почему нельзя? Потому что опыт, который ты видел, был неудачным?
Василь пожал плечами, видимо, растерявшись. Его уши были красными уже целиком.
- Ты живешь a posteriori, - Нико достал из кармана пачку сигарет. Василь безмолвно принял предложенную и склонился к зажигалке. - А я живу a priori. Это прикольно, попробуй.
- Иди ты…
- Понял, да, о чем я?
Василь бросил на него сердитый взгляд.
- Понял, не идиот. Я вообще-то латынь учил на первом курсе.
У этой сигареты был вкус чего-то совсем нового, интересного, многообещающего. Как поездка летом на машине с друзьями в место, где ты еще ни разу не был.
А курить, держа в своей руке руку человека, который тебе нравится, оказалось весьма здорово.