Лето в тот год выдалось холодное. Ночами выли такие ветра, что, по словам деревенских, срывали волосы с головы, а утром люди находили то выкорчеванное из земли старое дерево, то вырванный куст. Никто уже не удивлялся и не ахал, люди просто рубили вырванные деревья на дрова и ломали кустарники на растопку. Люди болели. У Велира было работы невпроворот. У взрослых ныли старые раны, ослабленные голодом дети хворали чаще, чем раньше, нужно было делать запасы на зиму, предусмотреть, что из мазей, настоев, сушёных цветков и листьев, толченых корней и сока плодов могло понадобиться в будущем, сделать запасы, все приготовить и не ошибиться, помогать в поле - рук не хватало... Коров пасли по очереди, пока не нашли пастуха. У всех были руки полны. Победа над тираном стала лишь началом тяжелого восстановления.

Велир не жаловался. В Ислере, в родном доме и на родной земле даже тяжелая работа ощущалась радостью, в отличие от тяжелого, липкого и удушливого безделья Рилиандила. Делать там было нечего, на каждый пук бежали слуги (с чего эти кретины вообще взяли, что Велиру нужно прислуживать, ведал один Релен; знахарь полагал, что к такому выводу лизоблюды пришли из-за его связи с королем, и больше ни из-за чего). Во дворце Велир чувствовал себя, как муха, застрявшая лапкой в меду, или, более утонченно, стрекоза, увязшая в янтаре. Константин рассказывал ему о немыслимо древних насекомых, попавших в вязкую штуку, похожую на мед, которая со временем застывала, сохраняя крошечные трупики на сотни лет. Велир чувствовал себя именно так. Застывшим, бесполезным украшением. Море Велиру понравилось, оно было красивым, но чужим, и Велир ничего не услышал в шепоте его волн - ничего, чего ему бы не нашептала родная, простая речка. Велир никогда не заглядывался не женщин, но если бы ему и приглянулась какая, то простая, ровня ему. К красавицам знахарь относился настороженно. Море было высокородной красавицей, на нее можно было бездумно любоваться издали, как на услаждавшую глаз вещицу, но приближаться к нему Велир не желал. Вода была соленой, напиться ею было нельзя, пахло гниющими водорослями... Знахаря это отталкивало. А речка была своей девкой, родной, понятной. С ней было спокойно, ее чистая вода поила (если в нее до этого никто не нассал, конечно).

Король не обращал на него никакого внимания, разве что коротко обнимал ночами и целовал на рассвете, ускользая вместе с ночной прохладой. Там, в залах с высокими потолками, он решал вопросы, размах которых разум Велира был не в состоянии даже постичь. Константин легко решал за сотни и тысячи людей их судьбы, приняв во внимание такие мелочи, которых не знал никто, кроме него и его советников, лез в такие дела, про которые Велир всю жизнь думал "не мое собачье дело, ебет меня, что ли?" Иван торчал рядом, соглашался, горячо спорил, подсказывал, отчаянно думал. Послушав их разговор однажды, Велир убедился, что королей и всех этих лордов изначально лепят из какого-то другого теста, рожают как будто не пиздой. Вот Макс, вроде бы рос сопляком простым, а туда же, и обрядили его, как королевского сына, и плечи выпрямились, взгляд стал тверже, голова поднялась, будто уже готовясь нести на себе корону. И туда же, лез что-то решать, какие-то дипломатические отношения, какие-то торговые пути... Не приведи Релен.

Василь вот Велира удивил. Сопляк, вымахавший выше отца, стал торчать возле него каждую минуту, точно тоже не знал, куда себя приткнуть. С мрачным (впрочем, у него другого не было) еблищем Василь копался в королевской оранжерее, бегал в лес и сосредоточенно пялился на сосны, пихты и всякие чудны́е кустарники, а в остальное время таскался за Велиром хвостом. Он делал так, когда был совсем мелочью, пока не пообвыкся и не познакомился с Максом. Теперь же у Макса точно так же не было на Василя времени, как у Константина - на Велира, а когда посвятил жизнь человеку, и у него вдруг больше нет на тебя времени - это было... Тяжело.

Велир вскопал землю возле корней огнецвета и взглянул исподлобья на названого сына. Василь, сжав тонкие губы в полоску, сосредоточенно рыхлил землю, сидя рядом на корточках. Его веснушки на южном солнце проступили через загоревшую кожу, усыпали нос и щеки, из коричневых стали золотыми. Соломенные волосы тоже выгорели. Василь будто наполнился золотом, вот только глаза темно-карими безднами выдавали его боль. Он молча терпел смену обстоятельств, снес отнятого у него короной Макса без единой жалобы, прошел ужасы лазарета плечом к плечу с Велиром, ни разу даже не чихнув и не кашлянув, ни разу не потребовав к себе внимания, но теперь одиночество ело его поедом. Василь был таким же деревенским, как и его отец, простой картошкой среди виноградных лоз, и не находил себе места. Велир положил ему руку на плечо, сжал. Под грубой тканью рубахи и теплой кожей пальцы знахаря легко нащупали твердую кость плеча, вынесшего на себе так много.

- Все наладится, шкет. 

Василь посмотрел на Велира точно так же исподлобья. Кивнул и продолжил копаться в земле с упорством голодной свиньи, которая искала трюфель. Велир вздохнул. Наверное, и не нужно было лезть, но знахарь не хотел, чтобы его пиздюк чувствовал себя так же, как его непутевый папаша - неприкаянным.

Проходя мимо какого-то чуднóго дерева с узловатым стволом, Велир увидел свесившуюся с ветки ногу. Под деревом дремала, прикрывшись хвостом, лиса.

Лизард он увидел лишь однажды, пока торчал на балконе. Ведьма вышла на побережье в одном исподнем и бросилась в море. Велир какое-то время понаблюдал за черноволосой макушкой, появляющейся и исчезающей в блестящих серебром волнах, пожал плечами и вернулся в покои. Они с ведьмой никогда не были близки. Их не волновали дела друг друга.

Когда Велир дождался позднего прихода короля и сообщил ему, что хочет уехать, Константин впервые внимательно взглянул на него. Он сел на широкую постель, взял Велира за руки.

- Тебе плохо здесь?

Велир покачал головой. Константин водил по его ладоням большими пальцами, нежно держа руки знахаря, худые, узкие с длинными тонкими пальцами в своих, шершавых, широких, сильных. Велир почувствовал, что он мог бы остаться увязшим в янтаре навсегда. Константин приходил в его дом и Константин уходил из него, а Велир встречал его и провожал, и никак иначе. А теперь вдруг жизнь повернулась так, что Велир стал тем, кто уходит. Вот только Константин был не из тех, кто смирно ждал.

Нужно было выбрать. Невозможно было выбрать.

Учитывая то, каким занятым был король, Велир не ожидал никакой реакции, кроме спокойного кивка, когда сказал:

- Домой я поеду, вашество. В Ислер. Нечего мне тут делать, и…

Велир не ожидал дрогнувших губ и внимательного, пристального взгляда, которым вперился в него Константин.

- Велир, я не могу тебя отпустить.

- Это схуяли, нахуй я тебе нуж... 

- Велир, - Константин легонько сжал его руки. - Мы разобрались еще не со всеми врагами. На дорогах небезопасно, тем более после того, как люди запомнили тебя, как моего...

    Он помедлил. Велир устало закончил за него:

    - Знахаря? Да всрался я... 

    - Возлюбленного. 

   Слово опустилось между ними призрачной завесой, прикрыло собой их обоих. Велиру показалось что он чувствует на голове легкое прикосновение. Он мотнул ею, сбрасывая мираж, опустил лицо, не зная, куда девать глаза от такого стыда. Он никогда не знал, что делать с подобными признаниями, а Константин выдавал их с таким спокойным лицом, будто обсуждал с Велиром погоду.

    В последний раз Константин говорил ему слова любви перед войной.

    - Кретин, да кому я нужен, - буркнул он, слабо и неуверенно, закрыл глаза, чувствуя горячие быстрые поцелуи на ладонях. Константин не давил и не приказывал, но эти поцелуи пришивали знахаря к королю мелкими крепкими стежками, как пуговицу к одежде.

Велир остался. Пялил ночами на море, читал добытые для восстанавливающейся королевской библиотеки книги (узнал много нового о каких-то чудных болезнях, вроде сильной реакции человеческого тела на всякую хрень типа пыльцы, кошек или определенной еды, и понял, отчего помер мужик из Тарборо годков двадцать тому назад, обожравшись элморской хавки; и вовсе не колдунство это было). Становилось все тоскливее, все более пусто. Бессмысленные дни тянулись один за одним, Велир даже перестал их считать.

Спустя пару месяцев (возможно, больше) этой пустой жизни он заметил, с болезненной, несвойственной ему чуткостью, что Константин перестал целовать его по утрам. Чуть позже, спустя неделю (время вдруг кристаллизовалось, прояснилось, как затуманенный разум от неожиданно острой боли) Велир заметил, что Константин перестал обнимать его, ложась с ним рядом. С ясным, отделенным от собственного страдания умом лекаря он решил испытать свою догадку и перестал соваться сам, не лез, не пытался обнять. Константин, обычно обожающий полапаться, обнять, который даже во время войны пытался урвать ласку, теперь, когда было столько возможностей это сделать, больше его не касался. Только улыбался и кивал, когда видел его.

Однажды, когда Константин, тревожно хмурясь и беседуя с Иваном, проходил мимо Велира, он коснулся его плеча рукой. Скользнул по рукаву вниз и прошел дальше. Иван отвлекся от разговора на секунду, чтобы тепло улыбнуться.

- Доброе утро, Вель.

Велир уже и не помнил, когда эти утра бывали для него добрыми. Или вечера. Или вообще хоть что-нибудь. Он только деревянно кивнул. Левое плечо горело, будто огнем.

Он как будто видел разворачивающуся прямо у него на глазах катастрофу, но ничего не мог с этим поделать. Его жизнь, которую он построил вокруг Константина, засасывало в пустоту, как в водяную воронку, и он не мог ее удержать.

Лежать без сна и слышать сонное дыхание, чувствовать тепло, в котором ему безмолвно отказали, было почти так же хреново, как латать, очищать раны, пытаться остановить кровь и все лишь для того, чтобы увидеть затухающий свет в черных, карих, синих, зеленых, голубых глазах.

Сколько их было?

Ночами Велир считал их вместо овец.

Константин снова пришел глухой ночью. Тяжело вздохнул, скидывая тяжелый камзол. Стянул через голову рубаху, наступил носком одного сапога на другой, лег.

- Ты снова не спишь, Велир?

- Я уезжаю, Константин.

Константин сел на постели.

- Велир, еще не время.

- Не твое, блять, собачье дело. Я раб тут тебе, что ли? Хорош врагами отговариваться, почти год тут торчу!

Велир сжал в кулаке мягкое покрывало с бахромой. Лучше б его не было. Лучше бы вообще ничего этого не было. В нем не осталось ничего, кроме тупой боли.

- Девять месяцев, Велир, - голос короля был только самую чуточку сжат. Велир почувствовал горячие пальцы, коснувшиеся его запястья. Рука дернулась прочь сама, будто от открытого огня.

- Не трогай.

Константин склонился к нему. Его глаза в темноте блестели.

- Велир, нам нужно поговорить.

- Не трогай!

Вскочить, быстро натянуть ботинки, рубаху. Быстро, быстро. Не смотреть в любимые глаза. Больнее же только будет…

Велир никогда не любил выслушивать очевидное. У него попросту не было на это терпения.

Константин не стал его преследовать. Все и так было понятно.

Все оставшееся до отъезда время Велир тщательно избегал короля. Они не ссорились, не было криков, ругани, вопросов без адресата. Велир просто собрал в сумку свою одежду, бутыльки и инструменты. Когда он навалился на сумку всем своим скудным весом, пытаясь стянуть ее края, в поле его зрения попали пыльные сапоги с налипшими на них золотыми песчинками. В груди Велира надежда вспыхнула, словно костер. Он залил ее ядом.

Идиот.

Король присел перед ним на корточки.

- Велир, подожди, прошу тебя. Выслушай, - голос Константина был мягок, почти умоляющ. Так мягок, каким вообще может быть голос короля. - Ты не понял меня. Нам нужно поговорить.

Велир сел на пятки, тяжело перевел дух. Отбросил с лица волосы.

- Ты меня больше не любишь. Скажи, что это неправда.

Некоторое время Константин смотрел на него прямо, молча и пристально. Каждая секунда молчания была острой стрелой прямо в глазницы, горло, сердце, легкие, живот - в самые болезненные места. Велир не пытался защититься или уйти с траектории стрел. К чему уже.

Разве трупу не все равно, сколько раз в него выстрелят.

- Я люблю тебя, - наконец медленно ответил король, не отводя пристального, колдовского взгляда. - Но Велир, со временем любовь порой изменяется. Так, как было… Уже не будет. Мы оба изменились.

- Да, мы оба изменились, - собрав все силы, знахарь поднял глаза, и в его сердце застрял огромный ржавый меч. Константин был так близко, каждая любимая черта - вот она, протяни руку, коснись, ведь еще недавно было можно… - И я теперь выбираю себя, понятно? Мне хреново в твоем дворце, мне хреново на этом юге, я терпеть не могу это море, мне нечего здесь делать, я нужен в своей деревне. И я еду туда. Ты не имеешь права держать меня. Я не ненужная бирюлька, с которой дите когда-то любило играть, потом забросило, а теперь, когда пригрозили отнять, стала нужна!

Губы Константина дрогнули, как будто он хотел что-то сказать, но он смолчал.

Велир резко встал, сбрасывая с себя тонкую вуаль присутствия Константина, его тяжелый взгляд, его тепло, звук дыхания, стук его сердца, которым теперь стучало сердце самого Велира, даже со ржавым обломком меча в нем по самую рукоять, сбрасывая его любовь, которая растаяла в Рилиандиле, как снег в тепле Релена.

Если бы свою любовь и память о ней можно было бы сбросить так же.

Если Иван что и узнал, то ничем не показал этого. Только лицо потемнело да упало так, что будь Велиру хотя бы на йоту менее больно, он того и гляди, остался бы.

- Веля, ты приезжай…

Знахарь только головой покачал.

- Уж лучше вы к нам.

Иван слабо улыбнулся. Прижал Велира к груди еще раз. Тот вспомнил некстати, как лорд Канард, главнокомандующий и первый советник короля, впервые появился на его пороге - грязный от печной сажи, худой и измотанный, одетый в сраку, с младенцем на руках и взглядом затравленной псины.

Что ж, доброта, проявленная тогда, еще долго Велиру помогала. Не на что жаловаться.

Василь что-то понял или почувствовал. Прощаясь с Велиром, он прошипел:

- Ненавижу его, бать. Ублюдок.

- Тихо ты, - Велир сжал плечи сына крепче. - Нельзя так про короля. Смотри, чтобы не услыхал.

Василь зыркнул на шпили Рилиандила коротко и зло.

- А то че, вырвет язык мне? Не променяли мы с тобой шило на мыло часом, бать, а?

В отвешенном сыну подзатыльнике не было ни силы, ни чувства. Василь дернул упрямой башкой.

- Тут сиди, нехуй дурью маяться, - Велир отстранился от объятия, взял Василя за плечи. - В глаза мне смотри, идиот! Тут выучишься, человеком станешь. Максу помощь нужна. Понял? Не дури. Увижу в Ислере, не посмотрю, что ты взрослый, при всей честной деревне спущу штаны и розгой отхожу! И язык свой тут придержи, здесь тебе не дырища навроде Ислера, тут и у стен есть уши! Учись давай, да работай, не позорь меня.

Василь поджал губы и вперился взглядом в свои пыльные башмаки. Поковырял носком землю. Кивнул.

Выехав из столицы, Велир ощупал грудь. Обломок меча встрял слишком глубоко. Ни нащупать, ни вынуть теперь, даже если отворить грудную клетку лекарским ножом.

Лето в Ислере в тот год выдалось холодное. У Велира было работы невпроворот. Велир не жаловался.