— Зайди в круг, если боишься, — Уён расчерчивает пол и оглядывается на Юнхо, замершего за внешней границей. — Я его только для тебя, в общем-то, и рисую, сам понимаешь.

Юнхо вздыхает как-то слишком уж обречённо. Строго говоря, его присутствие не обязательно, но подстраховка никогда не была лишней, ведь так? Хотя вряд ли у них случится что-то из ряда вон выходящее — по крайней мере, в обезумевшего Сана верится с трудом, а другого Сана Уён уж найдёт, как усмирить.

— Ты же понимаешь, что выйти из него я смогу только при заключённом контракте? Или после завершения обряда.

— Сможешь — в любой момент, другой вопрос в том, что не захочешь, — Уён фыркает и аккуратно выводит на восковых кляксах сложносоставные символы один за другим. — У тебя какие-то очень извращённые понятия о собственной безопасности, Юю, ты не боишься высших демонов и даже собираешься помогать им, но Сан тебя пугает?

Юнхо только пожимает плечами и расставляет по внешнему кругу бутыльки с реагентами.

— С высшими всё в рамках контракта. И я всё контролирую. А ты Сана — нет.

— А мне и не надо, он прекрасно справляется с этим сам, представляешь, — Уён закатывает глаза и смотрит на Юнхо исподлобья снизу вверх. — Я понимаю, что это дико звучит, но он правда особый случай.

Улыбка Юнхо появляется на долю секунды и пропадает, оставаясь где-то в глубине глаз, не больше. Уён вздыхает и дорисовывает символы в кругу, а потом встаёт, откладывая одно лезвие и беря другое, и с коротким резким выдохом вспарывает себе руку крест-накрест. Чтобы непрошенные слёзы от неожиданно сильной боли не смешались с лужицей крови, собирающейся в ладони, приходится запрокинуть голову и зажмуриться — какая уж там шпаргалка, чем в неё смотреть? Хорошо, что слова сами слетают с губ, хотя этот набор гортанных клекочуще-скрежещущих звуков можно назвать так лишь условно.

Когда крови собирается достаточно, чтобы можно было её вылить, Уён переворачивает руку и невольно всхлипывает: ладонь прошивает резкой болью, и он сбивается с речитатива, не без труда возобновляя поток слов, который, по инструкции, должен бы становиться быстрее и более текучим, но боль берёт своё, снижая темп и не давая достаточно сконцентрироваться. 

Первая часть ритуала завершается, и круг вспыхивает золотом по границе, выплетая нитями внутри себя призываемого демона. Конечно, они объяснили Сану, что от него потребуется — но тот всё равно кидается к шатающемуся Уёну, едва заставляя себя замереть и не касаться его раньше времени. Спрашивает одними губами: “Ты в порядке?” — и почти не успокаивается, когда Уён кивает, наоборот, хмурится сильнее и обеспокоенно всплескивает крыльями, едва не опрокидывая стоящие по кругу бутыльки волной воздуха. Какой же котёнок. Уён расплывается в нежной улыбке: так хочется коснуться его, растрепать пушистые волосы, хоть как-нибудь успокоить, но пока нельзя, иначе процесс начнётся не вовремя и будет неостановим. Это похоже на химическую реакцию — и, в целом, это она и есть, разве что реагенты не только в бутылочках, а ещё и вот, стоят друг напротив друга.

— Теперь ты. Давай.

Третье лезвие, окислившееся до черноты благодаря стараниям Юнхо, тускло сияющее изнутри от близости демонической крови, ложится в ладонь Сана, и демон крепко сжимает пальцы, с коротким всхлипом выдирая его сквозь кулак за рукоять. Сердце Уёна будто тоже вскрывает наживую, но он не двигается с места. Кровь, может быть, чуть гуще человеческой, тяжело капает на пол, пока Уён роняет между ними очередные гортанно-стрекочущие строчки, зарифмованные каким-то горе-демонологом несколько сотен лет назад. Кем-то, кто так же верил, что демону можно вернуться к людям, если он не успел почувствовать вкус человеческой души.

— Уён-а, я падаю, — успевает потрясённо шепнуть Сан, прежде чем медленно заваливается вперёд, пока его крылья истлевают на глазах, поднимаясь вверх серебряным пеплом. Когти на протянутой руке тоже становятся короче, и Уён, игнорируя предупреждающий оклик Юнхо, едва успевает подхватить его. Нет времени, да и желания концентрироваться на странном ощущении, коротко взрывающемся у него в груди — они оба теряют кровь, и чем быстрее это всё закончится, тем лучше.

Ещё немного времени. Последняя часть.

Уложив бессознательного Сана в кругу, Уён щелчком пальцев откупоривает бутыльки по периметру и вкладывает холодеющую окровавленную ладонь в такую же свою, крепко сжимая пальцы. Вторую ладонь Сана он кладет себе на грудь, почти силком вдавливая пальцы в солнечное сплетение, давая ухватиться за мечущуюся в панике душу. Слова раздирают горло, будто против воли — и, наверное, это действительно так: мало какой душе понравится быть насильно разорванной пополам и вложенной в умирающее демоническое тело. Уён сглатывает и договаривает последнюю строчку: он всё сделал правильно, ничего не может пойти не так, никаких осечек, Сан останется жив, и всё будет хорошо. Всё обязательно будет хорошо. А на груди у Сана тепло и спокойно, можно лечь и уснуть, восполнить силы и нервы… Уён вздыхает и прикладывается щекой к плечу своего демона, который скоро перестанет им быть.

— Нет, ну теперь-то он на мою душу абсолютно точно претендовать не будет, ты сколько ему своей оторвал, Ёна, чтоб тебя и всю твою семью, — слышит он тихое и торопливое как будто сквозь вату, а потом чувствует, как лба касаются слишком сухие и горячие руки. — Может, ему теперь и подпитка не потребуется, только в обряде ты всё-таки облажался.

Уён было вскидывается — но сил у него слишком мало даже для слабого движения, и он безвольно падает обратно Сану на грудь, которая тихо и неглубоко, но двигается под ним. Значит, дышит. Значит, живой. Хорошо.

— Лежи уже, дурень, — вздыхают у него над ухом. — Я закончу.

Сквозь муть в голове и перед глазами, которые почему-то не получается закрыть, Уён видит, как Юнхо торопливо закупоривает бутыльки один за другим, а потом поджигает в тарелке ворох сухих и остро пахнущих трав, которые, вспыхивая в секунду ярким зеленым пламенем, нагоняют ещё больше дремоты. Так быть не должно, он обязан оставаться в сознании, вот только на пару секунд глаза закроет — и всё…

***

Чужое мерное сердцебиение звучит слаще любой колыбельной — и уж для пробуждения это точно не самый худший звук. Уён вытягивается всем телом, мелко дрожа от кончиков пальцев ног до макушки, и смачно зевает, едва не вывихнув челюсть, а потом утыкается носом в тепло пахнущую перцем кожу. Очень знакомый запах.

Чем больше Уён приходит в себя, тем больше разных сигналов для распознавания отправляет ему охреневший от перегрузки организм: тепло чужой руки, крепко обнимающей его за талию, тихое сопение над макушкой, чьё-то деловитое бормотание за стеной, как будто из другой комнаты, мягкость матраса под коленкой, которую он пропихнул между чужих бёдер, и да, разумеется, он лежит на ком-то, кто всё ещё сладко спит. Вдохнув запах чужой кожи ещё раз, Уён расплывается в улыбке и прижимается к спящему крепче: кто бы это ещё мог быть, если не Сан. Только откуда под ними матрас…

Деловитое бормотание из соседней комнаты — из кухни — становится громче, и Уён лениво поворачивает голову, потому что приветственно помахать Юнхо сил пока нет.

— О, ты очнулся, — буднично замечает друг, подходя ближе. — Как себя чувствуешь?

Уён недоверчиво косится на крошечную ядовито-желтую бутылочку в его руке и заранее морщит нос: ну конечно, чтобы Юнхо и не проверил, не утекла ли демоническая сущность в самого Уёна вместо тех сосудов, которые они расставили перед обрядом.

— Не сопротивляйся, не поможет, — в голосе Юнхо прорезается сталь. — Давай, нюхай.

Узкое горлышко бутылочки оказывается прямо у него под носом, и Уён, глубоко вдохнув, тут же закашливается и отворачивается, утыкаясь лицом в грудь мирно спящего Сана. Лёгкие в секунду прожигает ярким терпко-сладким запахом гниющей плоти и свернувшейся крови, будто кого-то стошнило падалью. Да уж, будь в нём демоническая составляющая, она бы явно загнулась от этого коктейля ароматов. Не говоря уже о том, что он сам не против загнуться от такого.

— Как ощущения? — почти насмешливо интересуется Юнхо, и Уён возмущённо хмыкает, зарываясь лицом куда-то подмышку Сану. — Живой — значит, ещё человек. Ты проспал двое суток, кстати.

— Сколько?!

— Ну, как сказать — проспал, — вновь развернувшийся Уён видит, как Юнхо выкидывает ненужную уже бутылочку в мусорное ведро и вытирает руки о кухонное полотенце. Невозмутимости на его лице можно только позавидовать, пусть, судя по напряжению в голосе, она и не особо искренняя. — Тебя было не добудиться, так что вероятнее всего, ты попросту был без сознания. Ты в курсе, сколько своей души отдал, а?

Уён неуверенно жуёт губу: он действовал строго по инструкции, которую нельзя было нарушать. Да и нарушение бы выявилось сразу же.

— Четверть? — полувопросительно мямлит он, пока его сверлят совсем не тёплым дружеским взглядом, и съёживается, когда обычно мягкое и приветливое, а сейчас суровое и будто заострившееся лицо Юнхо оказывается близко-близко.

— Половину, долбоёб. Ты отчекрыжил ему половину собственной души. Как восстановился, до сих пор понять не могу, ты должен был сдохнуть в первые же два часа после завершения обряда, поэтому спасибо большое, что не сделал этого.

У Уёна сердце уходит в пятки: это не злость, это запоздалый и пережитый уже страх, и вот как, оказывается, выглядит испуганный Юнхо.

— Прости. Я не уверен, что контролировал этот момент. Хочешь, я тебе теперь буду ужин торчать? — Уён пытается изобразить виноватое лицо но, судя по тому как морщится Юнхо, у него не то чтобы получается.

— Хочу. Отдыхай. Демон твой пришёл в себя почти сутки назад и помог перетащить тебя на диван, а потом отказался оставлять одного, даже чтобы поесть, — Юнхо тихо фыркает. — Так что пришлось ему сюда еду таскать.

Уён благодарно стонет и тянется к нему, всё ещё лёжа на Сане.

— Иди сюда, обниму, — он хватается за край футболки и тянет на себя. — Ты самый лучший друг, знаешь, да? — бормочет он в плечо, стискивая Юнхо в объятьях.

Его легко гладят по спине, и он слышит в голосе улыбку.

— Знаю. А теперь правда отдыхай. То, что ты проснулся, не значит, что твой организм восстановился.

И Уён, потеряв опору в виде плеч Юнхо, падает обратно на Сана, который вздыхает сквозь сон и переворачивается на бок, сгребая Уёна к себе поближе, как любимую мягкую игрушку.

— Прекрати уже вертеться, я никуда не денусь больше, — нежно выдыхает он в волосы, а потом мягко целует в макушку, и Уён тает от этого, уютно сворачиваясь клубком в объятьях.

Ещё бы он куда делся. Как будто Уён его куда-нибудь отпустил бы.

Следующее пробуждение, сравнимо с тем, куда менее приятное. Раздражающий трезвон телефона — и зачем только он поставил этот сигнал? — высверливает мозг через висок, и Уён обречённо стонет, не желая выкарабкиваться из таких уютных и тёплых объятий, которые становятся только крепче, когда он всё же пытается это сделать.

Превозмогая себя, он дотягивается до лежащего на полу — почему там? — телефона, и, увидев, от кого вызов, едва не отбрасывает его подальше. Но не отвечать на звонок этого человека чревато личным визитом, это Уён ещё со времён учёбы запомнил.

— Д-да, господин Ким, — он непроизвольно садится, только потом вспомнив, что под ним не матрас, а чужое и, между прочим, весьма любимое тело, ойкает и сползает на постель.

— О, ну наконец-то это ты, а не Чон Юнхо. Не то чтобы ты был первым, кто такое провернул, но вас, таких ёбнутых, слишком мало, чтобы не интересоваться вами. В твоих же интересах вести себя максимально тихо и не подставляться, чтобы вас не засекли. Хотя бы до тех пор, пока душа у вас обоих не стабилизируется, твой дорогой друг рассказал мне, сколько ты оттяпал. Не могу, конечно, сказать, что я разочарован, но не впечатлён так сильно, как планировал. Ты меня впечатлишь, если проживёшь ещё лет пятьдесят, услышал меня?

Уён прикладывает ладонь к горящей щеке и крепко зажмуривается, прежде чем ответить.

— Да, господин Ким. Но как…

— Я тебя предупреждал, что всё равно всё узнаю. Вот тебе доказательство. Не рыпайтесь так больше, — чеканит Ким Хонджун, и Уён съёживается, поджимая колени к груди, хотя обладатель ледяного голоса даже теоретически не может достать его сейчас.

— Хорошо, господин Ким.

Он бросает взгляд на спящего всё ещё Сана — и у него перехватывает дыхание. Над растрёпанными едва вьющимися пушистыми волосами виднеются четыре знакомых до последнего блика перламутровых гребня.

— До свидания, — слабеющим голосом произносит Уён, сбрасывая звонок, и медленно, не веря собственным глазам, тянет руку к аккуратным рожкам, которые никуда не пропали, как это сделали крылья или когти. — Блядь. И как нам с этим не подставляться, Сан-а? Как мы живы с тобой остались вообще?

Его демон — уже человек — вздыхает, так и не проснувшись, и хмурится, шаря рукой по кровати рядом с собой.

— Ёна, — бормочет Сан, обеспокоенно сводя брови. — Ты где? Давай ещё полежим, пожалуйста?

И, кажется, на данный момент это единственное, что Уён может делать.

***

— Взял и опять напугал этого забавного смертного, он же обратно не уснёт сейчас, — деланно цокая языком, Сонхва забирает телефон из пальцев Хонджуна и мягко улыбается, устраивая подбородок на плече мужа и крепче обнимая его за талию со спины. — И зачем тебе это было нужно?

— Чтобы этот балбес почву под ногами чувствовал, а то угробит себя.

Гроза всего демонического мира Ким Хонджун откидывает голову назад и вздыхает, уткнувшись губами под ухом своего личного высшего демона.

— Это самый беспокойный выпуск на моей практике, эти двое. Сон Минги не в счёт, он больше жертва их дурного влияния, но я не сомневаюсь, что ему предложили участие в этой авантюре, а он согласился. А теперь вот и дружбу с драконом завёл, по наклонной катится, паршивец.

Ласковый смех Сонхва действует успокаивающе даже в такой ситуации, когда мироздание вот-вот грозит разойтись по всем видимым и невидимым швам.

— Дракон — наиболее безопасный из аспектов сложившейся ситуации. Я бы больше переживал за Чон Юнхо, он слишком славный, чтобы из его дружбы с Чонхо вышло что-то безопасное для них обоих. И если проблема твоего Уёна в том, что он не жалеет себя ради дорогих ему людей, то у его друга всё куда хуже, — Сонхва, встряхнув крыльями, оборачивает ими Хонджуна и нежно вжимается губами в ухо, вкрадчиво заканчивая мысль. — Он не жалеет себя ради историй, которые потом даже не факт, что сможет рассказать.