There will come a poet
Whose weapon is his word.
He will slay you with his tongue
O lei, o lai, o Lord!
Снова ты здесь, mon cher? Что на сей раз желаешь заказать? А, историю… Я, кажется, тебе уже всё рассказал в прошлые разы. Постой-постой, откуда тебе известно о моём романе с ней? Ладно, я, скажем, умолчал о некоторых событиях. У Хранителей тоже достаточно драмы в жизни, дружище. Мы ведь способны жить сотни лет, а за такой срок волей-неволей переживёшь что-то тяжёлое. Достань пока свой блокнот — или куда ты записываешь мои рассказы? — и приготовься. Только… Могу я попросить тебя об одолжении? Позволь мне начать с конца, ладно? Как я докатился до жизни такой, расскажу в следующий раз.
Это случилось в самом разгаре июля. Прошёл, если память не подводит, год с последней кампании против Наполеона. День выдался, могу сказать, завораживающий: солнце стояло в зените, и воздух будто застыл. Пусть дышать получалось с трудом, но вид поля, больше похожего на искусный пейзаж, очаровывал слишком сильно, чтобы хоть на секунду отвести от него взгляд. Никто и ничто не смело шевелиться, боясь обжечься о палящие лучи света. Только группка молодых девиц как ни в чём не бывало водила хоровод среди колосьев спелой ржи и громко пела. Но люди из деревни не спешили к ним выходить, и знаешь, я их прекрасно понимал: водиться с полудницами — а в хороводе были именно они — гиблое дело, если ты не дух.
Я? Что я? О, нет, mon cher, неупокоенные мне не враги и никогда ими не были. В сущности, они те же люди, и обращаться с ними я старался подобающе. Полудницы и вовсе без ума от меня были! Кхм, на чём мы остановились? А, точно!
Я тогда сидел в стороне и наблюдал за хороводом. Оставил тогда трубку — кстати, куда я сейчас ещё положил? — дома, но солнце так разморило, что возвращаться за ней совсем не хотелось. Полудницы все были знакомы со мной, так что пару раз звали к себе. Откуда такой удивлённый взгляд, дружище? Я тоже могу быть не в настроении, а после Наполеоновских войн я очень долго переосмыслял свою жизнь — какое веселье?
В общем, я сидел и немного — ну, может, не совсем немного — предавался тоске. Мог бы сказать, что оплакивал погибших, но ты ведь знаешь, что я не люблю лукавить. Нет, недоговорки ложью не считаются!
Так вот, тосковал я как раз по Барбаре. Знаешь, бывают такие отношения, о которых помнишь всю жизнь. Вот у меня с ней были именно такие. Хранителям и сейчас приходится держать свои связи в тайне, а в то время… Думаю, ты понял. Я не мог поделиться с кем-либо своей болью, и приходилось держать её в себе.
Что произошло? Нет, mon cher, мы не расстались. Помнишь про разделы Речи Посполитой? Барбара была её Хранителем. Иронично, верно? Практически Ромео и Джульетта…
Я убеждал Екатерину Алексеевну дать землям Барбары внутреннюю автономию, уверял, что так будет лучше для всех. Она, если не ошибаюсь, даже согласилась, но Барбару отравили. Хранители тогда не были так всесильны, как сейчас, и при желании нас и правда можно было убить. С сорняком из-за живучести только меня сравнивали.
И даже спустя годы после этого я не мог отпустить прошлое. Я очень скучал по ней. До сих пор скучаю, если быть откровенным. Знаешь, я бы многое отдал, чтобы снова увидеть Барбару живой, сказать, что её люди снова свободны. Что наши дети, в конце концов, свободны и необязанны слушать чужого правителя и тем более подчиняться его воле.
В тот момент, кажется, мои мольбы были услышаны: в хороводе появилось слишком знакомое лицо. Сначала я не поверил собственному глазу — у меня тогда уже была повязка на втором, — ведь Хранители не становятся неупокоенными, но кажется, везде можно найти исключения. Даже после смерти Барбара была прекрасна, хоть в её образе и появились пугающие детали.
Я не мог отвести от неё взгляд, понимаешь? Не знаю даже, способен ли описать, как Барбара тогда выглядела. Как будто… Как будто она стала ангелом, да! До сих пор не верится, что я правда лицезрел такое чудо.
Я и не заметил, как осторожно подошёл к ней, боясь спугнуть, как мне тогда казалось, чарующий мираж. И Барбара узнала меня, я понял это по её взгляду. Могу поклясться, что мне никогда раньше не становилось так тепло только от этого! Я совершенно растерялся и не мог сказать ничего, хотя хотел во всех подробностях описать, как соскучился, как был убит горем её смертью, как безуспешно пытался выяснить, кто же отравил её… Ты ведь знаешь: я по натуре человек эмоциональный, а с близкими не сдерживаюсь в принципе, так что Барбара наверняка поняла меня без слов. Она взяла меня за руки, и моё и так не самое лучшее самообладание окончательно рассыпалось.
Тот поцелуй был самым отчаянным поступком, что я когда-либо совершал. Забылись все заботы и насущные вопросы, осталось только жгучее и всепоглощающее желание продлить момент ещё немного, запечатлеть его в своей памяти так сильно, чтобы помнить до конца жизни. Это продолжалось словно целую вечность, но я хотел большего. Хотел обнять её, прижать к себе и долго-долго говорить, как люблю и не желаю отпускать. Почему-то я всё ещё удивительно ясно помню, как сильно тогда слёзы жгли моё лицо.
Только после я во всех смыслах понял, что Барбара умерла. Её тело иссохло и охладело, а сердце больше не билось в груди. Но она улыбалась. Улыбалась так, будто ничего не случилось, будто она продолжала жить. Это… Это было наше прощание.
Сказала ли она что-то? Да. Сказала, что ни в чём не винила меня, а после коротко поцеловала, словно сама извинялась за исчезновение.
Видел когда-нибудь освобождение неупокоенной души? Это непередаваемое зрелище, поверь. Я смотрел и едва ли не чувствовал, как Барбара обращалась в искрящуюся звёздную пыль и уносилась ветром куда-то за горизонт. Мне было больно. До сих пор больно, если говорить честно. После Барбары я не искал новых отношений, считая её своей единственной.
Как тогда я сошёлся с Вильгельмом? Может, расскажу позже? Нет, я серьёзно, тут уже достаточно ожидающих свой заказ, а я с тобой болтаю.