рассуждения о жизни всегда были довольно сложным аспектом для синцю – слишком абстрактное понятие эта… жизнь. с другой стороны, все кажется предельно просто: жизнь для синцю начинается с лиюэ, с шумной пристани, с моря, так отчаянно пытающегося коснуться неба во время шторма, с уроков фехтования и книг, но при этом, когда синцю думает о жизни, ему всегда кажется, что все вышеперечисленное не подходит. оно висит над ним, будто плохо сколоченный фасад еще не построенного здания. 

наверное, думает синцю, жизнь начинается с рассвета. с ворчания сянлин, когда он отвлекает ее во время готовки и, наконец, с тихой радости в глазах чунъюня. 

жизнь начинается тогда, когда он чувствует себя живым. когда они втроем бегут вниз по лестнице, ловя недовольные крики торговцев, заливисто смеясь, когда помогают лулу, фэю и мэну, принося им семена лотоса из лавки по соседству, когда уходят далеко в горы и весь день валяются на траве, вдыхая разряженный воздух, и радость распирает изнутри настолько, что хочется кричать. 

синцю больше всего на свете любит вечера, когда после тяжелого дня он может прийти к сянлин и тихо сидеть, пока она прописывает правки к рецептам отца в своем маленьком дневнике. сянлин никогда не спрашивает, что случилось – она будто знает заведомо, синцю достаточно лишь прийти. 

обычно она замирает на несколько секунд, будто спрашивая: “ну и что ты смотришь на меня своими несчастными глазами?”, а потом обнимает крепко-крепко, и кажется, что уже никакие проблемы не страшны. 

синцю ей за это безгранично благодарен, и он уверен – она об этом знает. 

а еще синцю благодарен чунъюню. в сущности, за все, что он делает. 

у чунъюня вообще есть невероятная способность – всегда быть вовремя. сянлин обычно закатывает глаза и говорит, что это потому что синцю безнадежно влюблен, и, отчасти, она права – он действительно ужасно влюблен. и, наверное, это тоже помогает ему чувствовать себя живым. 

“наверное” лишь потому, что для синцю чувства, как концепция и, более того, как что-то, с чем приходится разбираться на практике, – высший пилотаж и алхимия около недостижимого уровня, но он старается. 

– о чем задумался? – чунъюнь заправляет выбившуюся прядь челки ему за ухо, устраиваясь чуть удобнее. 

– о тебе, – синцю довольно улыбается, наблюдая сложно-смущенное выражение лица напротив и борется с желанием его поцеловать – проигрывает – сянлин на заднем плане собирает заоблачные перчики, уверенно их игнорируя. 

чунъюнь хмурится, чуть отстраняясь и заглядывает ему в глаза: – а если серьезно?

– а я что, не могу о тебе серьезно думать? – синцю намеренно делает очень обиженный голос, но не может справиться с постепенно расцветающей на его лице улыбкой. сердце бьется о ребра загнанным в клетку алым зябликом. чунъюнь драматично вздыхает и упирается лбом в его плечо.

сейчас синцю чувствует себя живее всех живых – это и есть его жизнь. 

чунъюнь и сянлин утащили его с невероятно утомительного урока на гору хулао, потому что “синцю, там так красиво и очень много корляписа! лаоши очень просила его принести” и “а еще есть заоблачные перчики и цветы цинсинь, нам очень туда надо, пойдем, ну же”, а перед таким он просто не мог устоять. по пути они распугали стаю голубей, поиграли с баоцзы – местным любимцем, щенком, который обосновался недалеко от лавки мадам пин, и едва не сбили с ног миллелита. 

синцю думает, что никогда не был счастлив больше, чем сейчас. чем в моменты, когда он может украдкой поцеловать чунъюня, в столовой у себя дома, когда может обнять его, зарываясь пальцами в волосы, а закатное солнце, заглядывая в окна, гладит их по макушкам. когда они зовут гулять сянлин и он рассказывает им про новую книгу, когда рано-рано утром чунъюнь вытаскивает его на небольшой пляж – тот самый, с которого все началось – и они смотрят как прибывают корабли и маленькие человечки снуют туда-сюда, разгружая товары. 

синцю целует чунъюня в висок, переплетая свои пальцы с его. прислушиваясь к монотонному шипению воды и ветру, путающемся в складках их одежды. 

– ты спрашивал, о чем я думаю, – вкрадчивым полушепотом, вторя воде, говорит он, – так вот, я очень много думаю о жизни, – чунъюнь прикрывает глаза, щекоча бархатными ресницами его кожу, – и я очень счастлив, что в ней есть ты.