Он опять выставил на меня пистолет.

Я в слезы: из глаз по щекам течет, из носа, всё горит. Как он может его на меня наставлять? На кого! На меня! Что сделала ему? Неужели это мой конец? 

Говорит:

— Соси!

Миша же не такой. Он другой. Как выпьет — страшный становится! Но трезвый-то хороший. Заботливый, учтивый, понимающий. Бубнит под нос иногда, что надоела ему, так это ж когда настроение совсем плохое. Протрезвеет — извиняться станет, уже жду! И за пистолет, и за то, что выпил, и за то, что приказал с пистолетом… это… делать.

— Мишечка, ну, ты же дуркуешь! — улыбаюсь ему, размазываю рукавом по лицу наплаканное, а он глядит зверем. Драгоценный мой, сокровище! Даже если он это серьезно — потом поймет все. Как ошибался, как помыслил о совсем дурном. 

— Я сказал: соси! — его рука подрагивает, точно устала держать пистолет на весу. Макаров у него в руках. Миша с ним носится, как ребенок, дорожит им. Мной бы так же! Только Миша Макаров на меня наставляет, и будь что будет. Захочет — выстрелит, захочет — еще что учудит, мой золотой.

Миша дергает рукой. Неприятно, страшно дергает. Он орет:

— Соси!

От нечего делать я поднимаюсь к пистолету на носочки и мягко, коротко целую его в горячее дуло. Привкус гадкий, еще и серой воняет. Миша ведь стрелял из него, совсем незадолго до того, как я начала свой рассказ. Стрелял в меня, а попал в открытое окно. Но это он так шутит! Честно-честно. 

— Еще давай, — целую повторно, аккуратно и с боязнью. К губам моим прикасается железо ствола, а нутро все пробирает до мурашек. В мыслях одно: “Не выстрели”. Миша тычет в меня, мыкает и гукает, — говорю ж: соси! Язык высуни. Чтоб как настоящий лизала!

Я высовываю язык. Провожу им от ствола до мушки и обратно. Пока еще горячий ствол обжигает, потому кривлюсь, отвожу голову от пистолета. Миша продолжает совать его под нос.

— Выстрелю! Слышала? Как сказал делать? 

Держу язык во рту, переминаю его о небо, кривясь. Думаю: что за пакость? Пистолет грязный, черт знает сколько лежавший непонятно где, немытый никак. Даром, что Миша с него пылинки сдувает. Не моет же с мылом! Но страшно, потому опять провожу мокрую дорожку от разогретой мушки до рамы, а от рамы до пальцев Миши. Приятно теплые, грубые, но пахнущие перегаром, я и их целую. Пистолетом Миша утыкается мне в ухо, а сам смотрит на меня внимательно. Ждет. Его шатающуюся руку целую, как он дергает ею, ударяет меня, тем самым, по уху. Во мне точно что-то померло, ровно в тот миг. Я остановилась. Миша как загогочет! 

Он меня не убьет. Игры ему нужны. В кошки-мышки решил поиграть. Отходит мой страх, но постепенно и небыстро. Я продолжаю целовать пальцы Миши, как он, вдруг, заезжает мне рукой в челюсть. Опять рука дрогнула. На мои глаза слезы выступают, а он не унимается:

— Ну, давай! Пистолет давай! Нахуй мне по рукам?

Ствол хотя бы остыл. Уже хорошо. Я начинаю заново: целую теплое дуло, прохожусь по нему языком. Нравятся такие игры? Миша улыбается. Нравятся, конечно. Ему и не такое давай.

— Да, — сам ухмыляется, и я, невольно, вместе с ним. Я точно контролирую ситуацию. Он не выстрелит.

Это все игры. Так представь вместо ствола… ствол. Миша его как раз перекладывает в левую руку и чуть опускает, от чего пистолет начинает меньше дергаться, и мне сподручнее “сосать”. Представь, что это член. Чей? Да хоть Мишин. Я начинаю играть, и прохожусь по затвору языком, беру его аккуратно в руки, вожу пальцами взад-вперед, как бы наглаживаю. Гляжу исподлобья на Мишу: он криво улыбается. Мой хороший. Продолжаю — целую мушку, языком проникаю в ствол. На языке почувствовался вкус пороха, специфический. В горле начинаю ощущать сладковатый привкус. 

— Глотай, сука.

И я беру пистолет в рот. Все-таки он гадкий, до омерзения. Ничего страшного! Поиграемся и Миша бросит всю затею, извиняться станет. Он уже трезвеет, по взгляду заметно. Я посасываю дуло пистолета с шумом слюны во рту, с причмокиванием. Вот-вот все закончится, главное потерпеть. Миша утыкается стволом прямо в горло, в миндалины, да так резко, что двигает мне снова по зубам. Больно, у-у-уй! Слезы идут.

— Продолжай.

Делать нечего — вожу головой, двигаюсь. Ну, какая же дрянь, ситуация наша. Я выпрошу у Миши после такого сережки. Или сережек будет маловато? Двигаю головой, пытаюсь убрать мысли, что во рту у меня пистолет. Миша мог выстрелить в сторону, или в то же открытое окно еще раз, лишь бы мне язык обжечь. Не стал. Он у меня заботливый, пусть своеобразно. Чудной, не без этого. Мысля какая придет в голову, странненькая, он ее воплотит. Но чтобы человека убить… На такое не пойдет.

Я сосу этот чертов пистолет. В губу толчками упирается скоба. Время как бесконечное. Оно идет медленно, протяжно. Миша не унимается, он не говорит прекратить или перейти к нему. На что иначе игры такие? Не чтобы его завести? Тогда я сплюну наконец порох с языка, уйду и займусь своими делами. Меня нельзя мучать, потому что. Я такой же человек.

Миша нажимает на спусковой крючок. Слышен щелк, а за ним выстрел прямо мне в глотку.