Тигнари теряет сознание раньше, чем они доходят до Аару. Хайтам протягивает ему бурдюк с я-же-вас-всех-предупреждал лицом. Тигнари садится, но смотрит все еще решительно и злобно. Натягивает белый тюрбан с дырками под уши еще ниже на лоб.

— Я в порядке.

— Нет, — Кавех и Хайтам говорят в один голос и даже не переглядываются. 

— Слушай, мы можем остановиться в Аару. Или вернуться в Караван-Рибат, и ты будешь ждать его там. Он все равно будет возвращаться.

Тигнари сжимает кулаки, смотрит с агрессивным прищуром — того и гляди бросится на них. Кавех чувствует его злое отчаяние так, как будто оно клокочет в глотке у него самого.

— Ты не понимаешь что ли? Сайно не вернется. Что-то случилось. Он не может вернуться, и я не знаю почему. Ему нужна помощь.

Хайтам поджимает губы и отворачивается. Кавех не решается смотреть никому из них в глаза, потому что знает, что увидит — боль и отблески слез у Тигнари и жесткое холодное принятие фактов у аль-Хайтама. Архонты, только бы Хайтам сейчас не сказал, что раз так, то и искать его бесполезно, но он молчит. Видимо, вспомнил значение слова «такт» и в каких случаях его стоит применять.

Тигнари отрывается от земли удивительно упругим и твердым для его состояния движением, почти прыжком. С его хвоста падает песок.

— Пойдем дальше. В Аару немного передохнем.

Хайтам поворачивается к Кавеху, уже приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но Кавех резко мотает головой и прикладывает обе ладони к макушке. Тигнари слышит слишком хорошо. Хайтам согласно закрывает рот.

Второй раз Тигнари падает чуть за полдень — солнце прошло зенит, но воздух всё еще жаркий и дрожащий. Даже все пустынные твари от такой палящей жары попрятались.

Кавех присаживается рядом, закрывает собой солнце. Потом помогает на себя облокотиться и дойти до ближайшей крупной скалы. Тени все еще почти нет, но она растет с каждой минутой. Тигнари опускает голову на одну из сваленных на землю сумок.

И тут Хайтам их удивляет.

— Мы можем двигаться по ночам.

Тигнари в своем полубессознательном состоянии слабо шевелит ушами. Потом открывает глаза и расфокусированно смотрит на них, говорит устало и медленно:

— Пустыня по ночам опаснее. Мы можем не заметить скорпиона или змею.

Хайтам складывает руки на груди.

— Зато ты не будешь падать каждый час. По ночам здесь холодно. Ты сможешь идти.

— И звезды яркие, а если луна — то почти как день. Сайно же...

— Рассказывал, да, — перебивает его Тигнари. Решимость в глазах прогнала пелену обморока. А может, эту работу сделало упоминание одного только имени.

— Мы можем выходить перед закатом, когда жара спадает, и идти до самого утра. Спать будет жарко, но это все равно лучше, чем то, как мы двигаемся сейчас, — Тигнари согласно кивает и облизывает пересохшие губы. — Посиди пока в тени. Нам надо поговорить, — выразительно смотрит на Кавеха. — И, пожалуйста, сделай что-то со своими ушами. Подслушивать неприлично.

Тигнари слабо смеется. Он вмиг стал спокойнее после того, как Хайтам предложил идти по ночам, как будто понял, что дорога по пустыне станет тяжелым, но преодолимым путем, а не смертельным испытанием.

— Больше двух говорят вслух.

Хайтам только закатывает глаза, легким кивком головы показывает, в какую сторону идти.

— Ты понимаешь, что по ночам в пустыне действительно опаснее? — Кавех все равно шепчет, хоть Тигнари и остался далеко под нависшей скалой.

— А ты понимаешь, что к завтрашнему вечеру нам придется возвращать его тело в Караван-Рибат, если мы пойдем днем?

Кавех согласен, согласен полностью. Но все равно — пустыня и без того полна тварей, которые хотят только твоей смерти, а по ночам они становятся только кровожаднее.

— Как думаешь, его выйдет переубедить? Хотя бы через пару дней, когда он выбьется из сил окончательно? — Кавех и сам отлично знает, что нет. Они могут связать Тигнари, притащить силком обратно в Аару и запереть там в каком-нибудь подвале, но он все равно побежит обратно, как только за ним перестанут следить.

— Он готов угробить себя, но найти Сайно. Никакие уговоры не помогут, — Хайтам недолго молчит, вытирает лоб, проводит по волосам, как будто пытаясь прогнать с них солнечные лучи. — Нам нужно будет спать по очереди. Тигнари дежурит первым, потому что потом для него будет слишком жарко.

— А мы с тобой?

— Будем чередоваться.

— Мне кажется Сайно и все матры вместе через пару месяцев найдут три трупа, — Хайтам поджимает губы. Вполне возможно, что трупов будет четыре. Кавех опускает глаза. — Ты думаешь, что мы его не найдем? — он сам едва слышит свой шепот. Хайтам неуверенно пожимает плечами.

— Живым? Вряд ли. И Тигнари это тоже понимает.

— Это... Это жутко. Он не мог...

— Кавех, — голос у Хайтама тихий, а рука на плече горячая. В голосе ни капельки привычной снисходительности, только горькая мягкость. — Думаю, что Сайно бы хотел умереть так. В пустыне. Он прожил здесь большую часть своей жизни.

У Кавеха печет в глазах. Хочется сжать кулаки, раскричаться, стряхнуть руку Хайтама. Но он только прижимается разгоряченным пустынным солнцем лбом к такому же разгоряченному пустыней чужому плечу, потому что на самом деле этого хочется гораздо больше.

— Ты не прав, — голос опасно дрожит. Вода в пустыне самый ценный ресурс, выпускать ее слезами плохая идея. — Сайно вообще не хотел бы умирать, — Хайтам держит свои ладони у него на спине, и Кавех плавится. Во всех возможных смыслах этого слова. Архонты, как же жарко. Только поэтому он делает шаг назад. — Давай не будем об этом. Может быть, он правда просто не может вернуться. Давай надеяться на лучшее.

Хайтам кивает совсем без уверенности, но с грустным принятием. Некоторым вещам Кавех у него учиться не хочет.

***

Кавех начинает понимать фразу «все дни как один» примерно на третьи сутки блуждания по пустыне. Хайтам периодически достает карту и что-то отмечает: ориентиры, очередную пещеру или оазис, где Сайно снова нет. Кавех уже готов смириться, как и он, но Тигнари идет вперед с решимостью, уверенностью и отчаянием. Дергает ушами, всматривается в каждый камень. Идея Хайтама оказалась хорошей — Тигнари чувствует себя относительно комфортно (насколько это вообще возможно для него в пустыне) и ни разу еще не упал в обморок. Упал он — не в обморок, а просто упал — только один раз — наступил в темноте на небольшом склоне на камень, но просто встал и молча пошел дальше. Только к утру, когда они наконец дошли до какой-то пещеры, где они могли бы передневать — потому что ночевкой это назвать не выходит при всем желании — Кавех заметил, что кожа в порванных возле колена штанах залита кровью. Кавех помог перевязать глубокую царапину и замотал еще одну уже на руке. Тигнари, который всегда был не против поговорить, который был улыбчивым и энергичным, потерялся где-то за холодным и молчаливым незнакомцем с тем же лицом, ушами и хвостом. Кавех надеется, что когда-нибудь Тигнари найдется.

Что-то ему подсказывает, что это произойдет, только если Сайно окажется живым.

Кавех перестает считать оазисы примерно на пятый день. К седьмому рассвету он перестает считать дни.

***

Когда Тигнари резко бежит куда-то в сторону, бросив на песок сумку, Кавех вздрагивает — монотонная усталость взяла своё, внимание, такое необходимое здесь, чтобы выжить, ослабло. Кавех бросает на Хайтама панический взгляд, и они оба срываются следом.

Тигнари падает на колени, в метре от... от чего-то.

К горлу подкатывает мерзкий шар тошноты — в четких рассветных лучах, в прохладе непроснувшейся пустыни, из-под песка белыми лентами — или белыми волосами — торчит саван. Кавех делает шаг назад — да, это может быть просто ткань, но... Это не может быть ничем иным кроме савана. Там, под скалой, прикрытый от ветров камнем, лежит мертвец.

Тигнари с задушенным звуком тянется расшевелить песок — явно убедиться. Хайтам (Кавех редко бывал ему так же благодарен, как в эту секунду) перехватывает его руку.

— Это не он, — говорит медленно и четко. — Тигнари, это не он. Это старая могила — посмотри на саван. Этого человека кто-то хоронил. Это не Сайно.

Тигнари обмякает, его рука выскальзывает на песок из Хайтамовой хватки.

И Тигнари — первый раз за все эти дни — наконец дает слабину. Слезы катятся по лицу, уши жалобно прижимаются к голове. Хайтам садится рядом, и Кавех, стараясь не думать, о том что они буквально стоят над мертвецом, подходит и садится тоже.

Тигнари плачет беззвучно и от этого страшно вдвойне. Если бы он рыдал в голос, катался бы по земле — было бы славно, если бы не по чьей-то могиле, но что есть, — если бы кричал, если бы... да делал бы что угодно, было бы проще. А не сидел бы, тихо поливая слезами сгинувшего в песках безымянного путника.

— Пойдем, — Кавех шепчет, поднимая глаза на Хайтама. Тот едва заметно кивает, и помогает Тигнари встать. От Тигнари сейчас пользы что от слайма, но вдвоём они его почти дотаскивают до брошенных сумок, отпаивают водой.

Хайтам достает карту, что-то пристально разглядывает.

— Мы совсем близко от оазиса. Там остановимся на весь день.

— Нам нельзя... — хрипло начинает Тигнари, но Хайтам обрывает его так резко, что Кавех сам почти пугается.

— Нам можно. А тебе необходимо. Хватит. Прекрати геройствовать, иначе нам придётся тащить на себе не его труп, а твой.

Тигнари дёргается, как от пощечины, уши прижимаются к голове теперь уже злобно. Кавех кладет руку ему на плечо, смотрит в спину Хайтама. Этот идиот действительно это сказал. Сказал вслух, громко и чётко, прямо Тигнари в лицо.

***

Оазисом, который на карте обозначен крошечной голубой точкой, это назвать сложно — жухлая трава, несколько хилых кустов и ещё более хилых деревьев, но это лучше, чем ничего. Хотя само озерцо на удивление глубокое — наверное только поэтому этот оазис все еще жив.

Тигнари с Хайтамом показательно друг друга игнорируют, Хайтам только говорит отрывистое «спи, ты сегодня без дежурства», сердито обходит озеро, садится на песок и начинает стягивать сапог. Кавех стоит между ними и не знает куда себя подать, но в итоге решает дать Тигнари спокойно уснуть под тентом, и идёт вслед за Хайтамом. Он ожесточенно вытряхивает песок из ботинка.

— Ненавижу пустыню, — цедит сквозь зубы.

— Окунись. Станет чуть лучше, — Хайтам смотрит устало и раздражённо. 

— Ты тоже иди спать. Или так хочется посмотреть на мою голую задницу? 

Кавех прыскает. 

— А может и хочется. И что ты мне сделаешь? 

Хайтам закатывает глаза и стягивает рубашку. Кавех думает несколько секунд и снимает свою тоже — хоть волосы до сих пор не высохли от предыдущего купания.

— Если кто-то решит на нас сейчас напасть, то мы будем сражаться с причиндалами наружу. Оденься и сиди на берегу, раз уж не спишь.

Кавех брызгает на него водой.

***

— Не лишай его надежды, — говорит Кавех уже на колючей траве, положив мокрую голову Хайтаму на колени. Тот повозмущался из-за его волос, но скорее для проформы. В городе они бы опять поссорились, опять бы раскричались и начали бы еще когда Хайтам сказал те слова Тигнари. Интересно, пустыня изменила их навсегда или просто на время окружила мертвым золотом песков, в которых ссора почти неизбежно означает смерть? И Хайтам тоже с ним не ругается — только долго молчит и тяжело вздыхает.

— Обманутая надежда хуже всего. Особенно сейчас. Если мы сможем найти хотя бы что-то, что осталось от Сайно — шлем, копье, украшение — это уже будет удачей.

— А что если он все-таки жив? — даже за закрытыми глазами Кавех чувствует на своем лице усталый и грустный взгляд Хайтама. Молчит немного. Вздыхает. — Знаешь, я ему почти завидую.

Хайтам поднимает бровь — это Кавех тоже чувствует, а не видит — глаза все ещё закрыты.

— Я понимаю, что у тебя нездоровая тяга к саморазрушению, но лежать посреди песков...

— Я не о том, — глаза все-таки открывает. Солнце ослепляет, мешает увидеть яркую радужку Хайтама. — Ты бы смог как Тигнари? 

Хайтам поджимает губы.

— Тебе красиво или честно?

Кавех смеется — смех выходит тихим и чуть горьковатым. Садится рядом, кладет голову на Хайтамово плечо.

— Я бы не смог. Только не обижайся.

— Я бы, наверное, тоже. Хотя, если бы со мной был Сайно, тогда возможно...

— Я однажды уже не смог.

— Кавех, — Хайтам сплетает их пальцы. — Ты когда-нибудь поймешь, что это не твоя вина?

— Не уверен, — говорит честно, смотрит Хайтаму в глаза. Радужка, выжженная солнцем и перебитая непривычным загаром, кажется бледнее обычного. — Но я сделал бы все, чтобы этого не повторилось.

Хайтам выдыхает прохладно — точно прохладнее треклятой жары.

— Я тоже. Пообещай, что не пойдешь в пустыню в одиночку.

Кавех кивает, кладет руку на горячую шею, закрывает глаза. 

— Ты тоже мне пообщай.

Хайтам вместо ответного кивка его целует — и, Архонты, Кавех так долго ждал, что это наконец-то случится, представлял и надеялся, что когда-нибудь между привычной грызней они сделают решающий шаг, и даже не думал, что это произойдет вот так — посреди пустыни, у доживающего последние дни иссякающего оазиса, под палящим солнцем, и с Тигнари, беспокойно спящим в нескольких метрах от них. 

Перед Тигнари почти стыдно. Они с Сайно тоже решающего шага не сделали — а возможно теперь и не сделают никогда.

Хайтам прогоняет его мысли как может, и Кавех пытается прогнать и его тревоги тоже.

Засыпают они прямо там, под тенью увядающей пальмы, спиной на жухлой траве. Кавех должен был бы чувствовать бесконечную радость — но он чувствует что случившееся просто ложка мёда в бочке дёгтя.

— Когда мы вернёмся в Сумеру, мы должны будем устроить нормальный первый поцелуй заново, идёт?

Хайтам сонно, но согласно что-то бурчит.

***

Будит их Тигнари.

Будит не сам, а звуком, с которым он разводит костёр под котелком — снова нелюбимый Хайтамом суп, но чем богаты. Сушёное мясо закончилось ещё несколько дней назад, а на жуков они пока переходить не собираются.

— Я рад, что вы наконец-то поговорили, — Кавех не знает от чего горят щеки — от слов Тигнари, который проснувшись увидел их лежащими в обнимку, или от жара остывающего песка. — Но соберите вещи и палатку. Нам надо выдвигаться.

Хайтам откашливается, смотрит бегло на Кавеха, и он первый раз за долгое время не понимает до конца, что значит этот его взгляд. Говорит непривычно неуверенно.

— Я должен перед тобой извиниться. Я не должен был говорить то, что сказал вчера.

Кавех бы открыл рот от удивления, но рот занят водой из бурдюка. 

Тигнари молчит, дергает ухом, как будто тоже не верит, что Хайтам может извиняться. Наконец вздыхает, плечи грустно опускаются. 

— Ты сказал то, о чем думаем мы все. И если вы считаете нужным уйти — идите. Я справлюсь. Буду идти по ночам. Я должен найти хоть что-то. Чтобы... чтобы узнать наверняка. Просто чтобы это принять. 

Кавех смотрит на Хайтама и знает, что если он сейчас кивнет и после еды уйдёт обратной дорогой, то нормального первого поцелуя у них больше не случится. Кавех, как бы не старался, не сможет больше смотреть ему в глаза.

Но Хайтам не кивает.

*** 

Они идут всю ночь молча — они и без этого обычно не разговаривают, но в этот раз молчание ощущается застоялой водой. Даже во время привала не разговаривают. Также молча разбивают лагерь в крошечной пещере, молча оставляют Тигнари часовым, только желают друг другу спокойного дня.

Хайтам будит их чуть раньше обычного — жара только-только начинает спадать.

— Нужно нагнать время, — говорит он сухо, и Тигнари впервые с тех пор, как они переступили через Самиэль, улыбается. Слабо, но улыбается. 

Кавеху кажется, что с этой улыбкой у них есть шанс найти Сайно живым.

***

Они поднимаются на какое-то плато к самому вечеру, Хайтам тянется к тубусу за картой и вдруг замирает. 

— Только не это, — говорит он упавшим голосом. Кавех устало поднимает на него глаза, одергивает ворот рубашки. Хайтам в ответ на него не смотрит — его обреченный взгляд направлен на темно-багряное облако, которое вырастает на западе и собирается проглотить катящееся в его пасть солнце.

Кавех смотрит, и его сердце падет еще глубже аль-Хайтамова голоса.

Пожирая горизонт, солнце и крохи оставшейся надежды, на них идет песчаная буря.