В облаках теперь летаешь,

Смотришь с неба на меня,

И победы посылаешь,

стоя за спиной всегда.

Было очень сложно вернуться к обычной жизни после случившегося. Я долго заставляла себя сначала просто встать с кровати, потом начать завтракать, выходить на улицу. Я не появлялась в социальных сетях, не отвечала на бесчисленные звонки. Даже разговаривать с родными, казалось для меня адом.

В один из очередных серых дней, когда я отчаянно прожигала взглядом тонкое, золотое кольцо, в комнату зашла мама. Без стука, что было крайне не свойственно ей.

— Вставай.

Я не понимала куда и зачем, но почему-то решила послушаться. Я встала на ноги, и развернулась к ней лицом, замечая в ее руках свою спортивную сумку. Мои глаза в ужасе распахиваются и я отхожу от нее подальше, боясь допустить даже мысль, пойти в «Хрустальный» без тебя.

— Анют, я понимаю, что тебе тяжело. Мне даже представить сложно, какую боль ты сейчас испытываешь, но она вряд ли бы хотела, чтобы ты заперлась у себя в комнате и плакала днями и ночами. Тебя все там ждут. Они за один день лишились и Сашки и тебя. Не будь эгоисткой, им тоже сложно.

В этом-то вся проблема. Я хотела быть эгоисткой. Я не хотела допускать мысль, что кому-то могло бы быть так же плохо как и мне. Хотя боль от потери подруги, наверняка не такая острая, как боль от потери любви всей жизни. Я не боялась громких слов. Я точно знала, что ты была моей первой и единственной любовью. С тобой у нас все было впервые. И я не хотела даже допускать мысль, что всему этому пришел конец.

— Ее там не будет. Без нее все это не имеет смысла. Жизнь без нее не имеет смысла.

Мой хриплый голос казался неродным. Однако, я так мало говорила и много плакала, что это вполне закономерно. Я подняла глаза на маму, у которой из глаз текли горькие слезы. И вдруг меня пробило осознание. Я действительно эгоистка. Я заставляю плакать своих родителей, беспокоится о себе, хотя жива и здорова.

Меня резко накрывает осознание. Я заперлась в себе, потеряв любовь своей жизни, но какого было твоим родителям? Людям, которые в один миг лишились присутствия дочери в их доме. Я обрекаю свою семью на такие же муки, находясь на расстоянии вытянутой руки.

Сумка кажется тяжелей чем обычно, но я упрямо вешаю ее себя на плечо, видя счастливый взгляд мамы. Я дарю ей слабую улыбку в ответ и выхожу из комнаты спускаясь вниз. Папа уже стоит там, вертя в руках ключи от машины. Как будто у него не было сомнений, что я спущусь.

— Ну что, готова, чемпионка?

Я лишь кивнула головой, выходя из дома. Что ж, ты обещала всегда стоять за моей спиной. Пришло время проверить, сдержишь ли ты свое слово.

«Хрустальный» встретил меня оглушающей тишиной. По коридорам не носились дети, в раздевалках не слышно было смеха, а персонал, кажется растворился в кабинетах. Я не была тут всего неделю, но казалось, что прошла вечность.

Я толкаю дверь раздевалки и привлекаю к себе внимание всех девушек, находившихся внутри. Они выглядят поникшими и уставшими, а при виде меня молча подходят и обнимают. Без слов. В тот момент, я благодарна им как никогда.

Я подхожу к своему месту и бросаю короткий взгляд на скамейку напротив. Твоя салфетница лежит на том же месте, где ты оставила ее после тренировки неделю назад. Я замираю, все еще не готовая принимать реальность происходящего. Не готовая к тренировкам и выступлениям без тебя. Я ни с чем не готова справляться в одиночку.

Видимо я пялюсь на эту собаку слишком долго, потому что ко мне подходит Камила и успокаивающе сжимает плечо.

— Мы ничего не трогали. Подумали, что ты сама захочешь. Или вообще можем оставить все как есть.

Правда была в том, что я не хотела ничего из предложенных вариантов. Я не хотела ничего убирать, но и вид этого идеального порядка, который ты наводила на своем месте только перед выходными, вгонял меня практически в истерику. Я просто хотела, чтобы ты снова раскидала вещи по всей раздевалке, и потом долго бегала в поисках резинки или чехлов от коньков.

На глазах снова слезы. Я вытираю их рукавом кофты и принимаюсь переодеваться на лед. Все-таки, какое бы настроение у меня не было, я должна продолжать работать. Возможно, это поможет мне справиться с тем состоянием, в котором я оказалась.

На удивление, даже Тутберидзе заметно изменилась после случившегося. Она уже не кричала так громко, не придиралась так сильно и, кажется даже плакала, когда я катала свою программу. Кстати о программе.

— Этери Георгиевна, я хочу вернуть «Ave Maria» на показательные.

Она ничего не спрашивает и не возражает. Просто кивает головой, и когда я уже собираюсь отъехать, тихо шепчет.

— Ты хорошо справляешься.

У меня непроизвольно вырывается смешок, что не скрывается от внимательных глаз тренера. Мне кажется, она начинает понимать, что сказала какую-то глупость. Но винить ее за это нельзя. Я старалась максимально не показывать чувства, которые испытывала в тот момент. Я закрылась. И открыть меня вновь, мог только один человек.

Я выигрывала старт за стартом в этом сезоне. Я работала на износ на тренировках, чтобы взобраться на вершину пьедестала. И все это только ради того, чтобы прокатать «Ave Maria» и почувствовать тебя, поговорить с тобой.

Возможно я сходила с ума, но каждый раз, когда в темноте арены, под сопровождением софитов и пронзительной музыки я воплощала на льду ангельский образ, я слышала твой голос и чувствовала тебя рядом. В моем номере появилось чуть больше остановок, я делала сильные акценты на движения рук, будто касаясь твоего лица.

Могу поклясться, я чувствовала твое дыхание на коже, и твой запах в воздухе. Ты действительно всегда была рядом со мной. Поднималась на первые места различных чемпионатов, падала, разбивая колени, на тренировках. Ты являлась ко мне во снах, мы сидели на пледе, на нашем поле и гадали на ромашках.

 И каждая наша ромашка, всегда любила.