Ротбарт говорил, что у него будет столько любовниц, сколько он пожелает, но Одиллия так ни одной рядом с ним и не заметила, и даже сплетен не слышала. Возможно, он просто очень хорошо прятался. Прямых вопросов Одиллия не задавала – ещё подумает, что для неё это важно, а это совсем не так! Впрочем, у него, видимо, просто оставалось слишком мало свободного времени.   

— Не думал, что быть королём так утомительно, — признался он ей однажды. — Всем постоянно от меня что-то нужно. Ко мне вечно приходят с какими-то жалобами, я вечно должен разбираться в чьих-то дрязгах, кого-то с кем-то мирить… Совсем отгородиться от людей нельзя – так можно проморгать заговор против себя. И, как будто мало мне моих подданных, ещё послы из других королевств приезжают, и не принять их невозможно – скандал будет, торговые отношения испортятся, может и до войны дело дойти. Одна только переписка с другими монархами столько времени отнимает! Один король на бал приглашает, и приходится придумывать вежливый предлог, чтобы не ехать. Другого нужно поздравить с женитьбой или с рождением наследника. Третьему выразить соболезнование в связи со смертью родственника. Да ещё умудриться не перепутать, кому что писать.

Такую откровенную жалобу Одиллия услышала от мужа лишь однажды, обычно он держался подчёркнуто самоуверенно. Но она всё чаще замечала, что он сильно устаёт. Он худел, несмотря на обилие пищи на королевском столе. Лицо его стало бледнее, вокруг глаз темнели круги. Одиллия не очень сочувствовала ему – он сам выбрал такую жизнь, никто не заставлял его похищать и прятать прежнего короля.  

Около трёх раз в неделю Ротбарт приходил ночевать в её спальню – дабы избежать сплетен, как он говорил. Он оставался верен обещанию – каждый раз укладывался спать за ширмой, хотя частенько вгонял Одиллию в краску шуточками по этому поводу. Сама она шутить над ним не решалась, помня, что находится в его власти.  

Однажды он так утомился за день, занимаясь государственными делами, что у него не хватило сил, как обычно, превратить одну кровать в две и наколдовать между ними ширму. Едва закрыв дверь, он мешком повалился на ковёр и мгновенно уснул. Во сне его лицо, лишённое всегдашней неприятной ухмылки, показалось Одиллии милее и трогательнее. Впервые она ощутила жалость к Ротбарту. У неё не хватило бы сил перетащить его на кровать, да она и не собиралась жертвовать для него собственным ложем. Но она накрыла спящего одеялом и осторожно подсунула ему под голову одну из подушек. Он ушёл рано утром, до того, как она проснулась, и оба они потом делали вид, что ничего такого не помнят.

К управлению королевством Ротбарт её не подпускал, да она и сама к этому не стремилась. В отличие от него, она никогда не жаждала большой власти. Всю жизнь она хотела лишь поскорее обрести независимость от своего деда, домашнего тирана, не становясь при этом женой какого-нибудь богатенького болвана или развратника. Дальше этого её мечты не заходили. И Ротбарт, и Одиллия понимали – чем меньше она будет появляться на людях, тем меньше вероятность, что её разоблачат те, кто знал настоящую Одетт ещё ребёнком. Поэтому, когда к королеве обращались с каким-нибудь вопросом, она чаще всего отвечала: «Спросите у моего мужа», и вообще большую часть времени отсиживалась в спальне, изображая недомогание. Но совсем не выходить из своих покоев она не могла – это было бы подозрительно. Когда они с Ротбартом вместе принимали важных гостей из других королевств или обедали с придворными, роль любящего супруга тот играл безупречно, был подчёркнуто внимателен к жене, обращался к ней с почтением, хотя и без малейшего заискивания. Однако, оставаясь с ней наедине, он сбрасывал эту маску, тон его становился развязным и небрежным. И всё же Одиллии больше по душе был настоящий Ротбарт. Хоть он и любил подшучивать над ней, точно над глупенькой маленькой девочкой, он был единственным человеком в замке, с которым она могла отбросить притворство, расслабиться и просто быть самой собой. Наедине он называл её настоящим именем. Перед сном они переговаривались через ширму, сплетничали о придворных, вспоминали, кто из общих знакомых что сказал или сделал за день. Ротбарт поучал Одиллию, как следует себя вести с тем или иным человеком, кого нужно больше всего остерегаться, кого следует облить холодом, а кого – лишний раз одарить благосклонной улыбкой. Иной раз он просил её рассказать ему какую-нибудь историю из детства – вероятно, чтобы отвлечься от мыслей о государственных делах. Он никогда не был с ней ни ласковым, ни жестоким, тон его обычно звучал снисходительно-насмешливо. На подарки жене Ротбарт не скупился, правда, вручал их ей всё с тем же небрежным, ироничным видом.

Одиллия боялась, что ей придётся когда-нибудь встретиться лицом к лицу с принцем Дереком. Уж он-то быстро понял бы, что она – самозванка. Но тот, узнав о свадьбе мнимой Одетт, не предпринял попыток повидаться с ней, хотя однажды прислал ей письмо, которое Ротбарт сжёг, не вскрывая. Молва утверждала, что отвергнутый принц поражён и подавлен поступком Одетт, ужасно страдает, но узы брака для него священны, и он не станет марать честь замужней женщины, навязывая ей своё общество.

— Какой благородный молодой человек, — со вздохом заметила Одиллия, пересказывая Ротбарту эти сплетни, которые она почерпнула от придворных дам.

— Слюнтяй и маменькин сынок, — фыркнул тот в ответ. — Если бы он любил её по-настоящему, то вызвал бы меня на бой, чтобы потом жениться на вдове.  

— Но он уважает её выбор, — возразила Одиллия, — и предпочитает оставаться несчастным, лишь бы она была счастлива.

Муж в ответ ещё долго презрительно фыркал и плевался ядом, но было видно, что сравнение с Дереком больно уязвило его.

По-видимому, Ротбарт оказался неплохим правителем. Одиллия мало что понимала в государственных делах, но нельзя было не заметить, что в королевстве всё спокойно, налоги не растут, и простой народ её супругом доволен. Её саму люди тоже прославляли – хотя королева почти не показывалась на публике, Ротбарт часто посылал в монастыри, лечебницы для бедняков и сиротские приюты щедрые пожертвования от её имени. На этом его супруга настаивала сама – ей хотелось успокоить свою совесть. Одиллия мягко и вежливо обращалась со слугами, угощала сладостями их детишек, бегающих по двору замка. Она надеялась, что все эти мелкие добрые дела хотя бы частично искупят её главный грех. 

Закончилось лето, миновали осень и зима. Весной Одиллия словно очнулась от спячки. Она вдруг почувствовала, что уже достаточно освоилась в своей роли, чтобы задуматься, наконец, и о личной жизни. Да, это могло оказаться рискованной затеей, но вокруг замка буйно цвела сирень, по ночам в оврагах пели соловьи, в воздухе будто разлилось что-то опьяняющее, все придворные были немножко влюблены друг в дружку, и королева просто не могла не поддаться всеобщему безумию.

Она стала уделять больше внимания другу детства, лютнисту Теодору – чаще улыбаться ему, хвалить его игру, беседовать с ним сердечнее, чем с остальными. Однажды она устроила в замке состязания для музыкантов лишь затем, чтобы вручить ему главный приз – золотой лавровый венок. После этого она объявила, что за свой талант Теодор получает привилегию обедать вместе с ней за королевским столом. От такого внимания музыкант, как ей показалось, поначалу пришёл в ужас. Но постепенно он свыкся со своим новым положением, осмелел и даже начал улыбаться в ответ, когда королева обращалась к нему с беседой.

Ротбарт наедине с женой сыпал колкостями по поводу её фаворита, а за столом смотрел на бедного Теодора так, что у того кусок застревал в горле.

— Можно подумать, вы ревнуете, — заметила Одиллия как-то.

— Моя дорогая жёнушка, — отозвался Ротбарт насмешливо, — вы себе льстите. Чтобы ревновать, нужно для начала полюбить, а для этого я слишком стар и умён. 

— Тогда почему вы так беситесь? Вы сегодня за столом чуть не прожгли Теодора взглядом насквозь. И это из-за пустяка! Я всего лишь поблагодарила его за чудесную игру, взяла из вазы маленькую розочку и протянула ему, чтобы он вдел её себе в петлицу.

— Я бы его шею вдел в какую-нибудь петлицу, — буркнул Ротбарт себе под нос.

Впрочем, он тут же сменил тему, а вскоре и вовсе прервал разговор, сославшись на неотложные дела.  

Одиллия ожидала, что Ротбарт теперь станет демонстративно игнорировать её, чтобы доказать ей, что вовсе не ревнует. Но она ошиблась. Если раньше он приходил ночевать к ней раза три в неделю, то теперь повадился проводить в её спальне каждую ночь. Правда, он по-прежнему делил с помощью магии кровать на две половинки и возводил между ними ширму, и тон его оставался всё таким же насмешливым, а в лице и взгляде не появлялось ничего сентиментального.