Мондштадт.

Снова комната Кайи Альбериха.

День четвертый.

Передо мной разворачивается весьма странная картина. Я пристально наблюдаю за потемневшими волосами, щурюсь. Рука рефлекторно тянется за бутылкой. Подношу горлышко ко рту, но тут же отдергиваю себя. Запах истлевшей сигареты с алкоголем приводит меня в чувство. Надо же, совсем забыл, что сидр закончился…

Делать нечего — хватаюсь за новую сигарету, наощупь нахожу спички, прикуриваю. Все это время не смею отворачиваться от зеркала.

– Ты какой-то странный… — бормочет Кайа.

Я затягиваюсь, наполняю легкие дымом, выдыхаю неправильному Альбериху в лицо. Тот на автомате отмахивается, только после понимает, что ядовитое облако зависло с моей стороны.

— Ты бросил курить? — смахиваю пепел в бутылку.

— Да, когда покинул Мондштадт.

— И давно ты поседел? — интересуюсь, и снова вдыхаю гадкую горечь. Хочется кашлять, но тогда я зажмурюсь и упущу что-то очень важное.

– Что? Поседел? — отражение погружает пятерню к корням, вытягивает раз, два, три… Старается обнаружить хоть один седой волос, но ничего. Только… — Со смерти Крепуса, — обхватывает он тонкий серебряный локон на челке.

— Нет, я не об этом. До того, как ты рассказал мне о смертях Дилюка, в твоих волосах было много седины. Что я такого сделал, отчего она вся исчезла?..

Мой мозг начинает работать, точно настоящий токарный станок. Ощущение, будто даже звук отражается в ушах. Сердце подхватывает ритм и скачет-скачет-скачет!

— Что сделал… — бубнит другой.

Некоторое время он продолжает молча глядеть в пустоту, затем медленно поднимается и уходит из поля моего зрения. Я слежу за его удаляющейся спиной. Так непривычно видеть свой затылок. Стоит больше внимания уделять волосам. Скоро он пропадает, а я с любопытством разглядываю комнату через зеркало. Все то же, что и у меня. За исключением времени суток и беспорядка дома.

Пока отсутствует я из будущего, сам поднимаюсь, докуривая. Бутылка с двумя окурками отправляется в мусорную корзину. В моих руках появляется новая, а зубы снова сжимают шелковичный фильтр. Усаживаюсь перед зеркалом, бутылку зажимаю коленями, кладу блокнот на бедро и начинаю писать, редко отвлекаясь на сидр. Жду возвращения себя на сцену. Он, наконец, появляется.

— Не знаю, не изменилось ничего… — возражает Кайа и громко ахает, когда видит меня: — Прекрати лакать эту дрянь! У тебя ведь запасы вина из османтуса!

— Тебя забыл спросить, — поднимаю лицо к чужому и демонстративно выпиваю.

— Я начинаю понимать Дилюка… — всплескивает руками собеседник, а я смеюсь, убирая блокнот в сторону. — Что ты там писал, пока меня не было?

Душное помещение заполняет смог. Запах сигарет проникает в текстуры, въедается в волосы. Неприятно, но меня успокаивает это нахождение в тумане. Другой капитан, кажется, со мной не согласен. Он морщится, кривит губы и вообще напоминает сварливого старика.

Или…

Хах, точно! Дилюка!

— Инструкцию по выживанию, — пожимаю плечом. — Поговорим и допишу.

– Что? Нет! Я ведь рассказал, что будет, если ты…

— Я не стану доносить ему о том, что происходило, — прерываю оратора, посмеиваясь. — Уж не идиот. Нужно попытаться и… постой… — отставляю бутылку на тумбу, наклоняюсь ближе к зеркалу. — Если твое прошлое всякий раз меняется, откуда ты знаешь о всех вариантах смерти Дилюка? При этом, ты не замечаешь, как меняешься сам.

Мой нос практически касается зеркальной глади. Другой Кайа отмахивается, отодвигается. А я убеждаюсь, что былой седины и правда не осталось.

— Потому что я помню! Я помню каждую гибель Дилюка и то, что к ней привело…

— Но не замечаешь изменений в себе? — ударяюсь лбом о зеркало и в ту же секурну отодвигаюсь. Альберих отрицательно мотает головой. — А прошлые твои собеседники… прошлые мы вели дневники?

Зазеркальный прикусывает палец, кистью обнимает свой подбородок. Задумался.

И я тоже задумался. Смачиваю горло сидром, тушу сигарету.

— Один… — отвечает. — Тот, что помирился с Дилюком. Он писал все, о чем я рассказал, но записи исчезли, когда я забрался дальше.

— В таком случае… — я вынимаю из тумбы новый блокнот. Он чистый и нетронутый, в отличие от того, потертого и потрепанного. — Как, говоришь, погиб Дилюк в последний раз? Фонтейн, верно? Расскажи подробно.

Так мы просидели до самого вечера. Пока другой Альберих вел свой рассказ. Начали с конца. Здесь же открылись новые неприятные подробности, о которых прежде я не задумывался.

— У нас всего девять месяцев, — утверждаю и поджимаю губы.

Мои пальцы на руках и ногах холодеют, ногти покрываются инеем. Глаз Бога мерцает, демонстрируя потерю контроля над эмоциями.

— Да, долго выбирался из Фонтейна. После в Мондштадте меня встретили не слишком… хорошо. Месяц потеряли на расследование дела. Варка направил людей к Сутин.

У меня все плывет перед глазами. Я сдерживаю смех. Нервы, кажется, не справляются, а голова уже отказывается адекватно воспринимать информацию. Тру глаз. Злюсь. Сбрасываю повязку и часто моргаю. Теперь намного легче. Другой Кайа глядит на меня со стороны задумчиво.

— Мы оказываем настолько серьезное влияние на мир? А как же «эффект бабочки», о котором твердил тебе Альбедо?

— Это исключительный случай. Потому мы должны исправить и эту ошибку тоже. Мы не должны допустить возникновения конфликта с регионами. Еще войны нам не хватало…

Выдыхаю. Пусть так. Будем надеяться, что через полгода мне не придется бежать из Мондштадта.

Будущий я продолжает делиться подробной информацией о том, что помнил он. Я же успел протрезветь и прикончить пачку сигарет. Блокнот заполнился на четверть. Строки содержали каждую мелочь, о коей говорил мой собеседник.

На полях я оставлял пометки о том, как менялся зазеркальный. Незначительно, но менялся. Кроме пропавшей седины исчез и синяк под глазом, нарисованный свирепой бессонницей. Кайа теперь выглядел более отдохнувшим, собранным. Грудь раскрывалась сильнее, но пальцы даже не касались пуговиц. Рубашка сама распахивалась, как живая. Удивительная магия…

Пока писал, надеялся, что черная одежда сменится белой, и на этом наше дело завершится. Мечтал, будто зазеркальный встрепенется вольной птицей, вспорхнет со своего жесткого стула и улетит к Дилюку, бросив напоследок что-то вроде: «Что я вообще здесь делаю?!»

К живому и здоровому Дилюку.

Помчится к нему в таверну пить вино и сворачивать кровь.

Но нет. Этого не случилось.

— И все же, мои действия правда влияют на твое будущее… — заявил я, закрывая дневник.

— Это я уже понял. И на жизнь Дилюка… кхм… смерть — замялся Кайа, а я вновь схватился за старый блокнот. Взобрался на кровать с ногами, принялся писать новое письмо. — Кай… — позвал собеседник. Я отвлекся лишь на секунду.

— Мы должны попробовать. Может, если я попрошу его не появляться двадцать пятого в таверне, а сам останусь дома, то все обойдется? — чувствовал, как глаз горит, а надежда пускает корни в сердце и легкие. Кожу охватили мурашки.

— Он все еще мертв, Кай. Письмо не поможет, — отворачивается зазеркальный.

— Так я еще не отдал ему! — стараюсь говорить уверенно, а в горле застревает ком. Считаю вслух до трех. Новая попытка заговорить: — Проверим. Чую, это должно помочь. Я напишу ему такое письмо, что он просто не сможет противиться мне!

Что бы отражение не твердило своим занудным голосом, меня уже было не остановить. Я писал и писал… буквы складывались в слова, слова — в витиеватые предложения, предложения — в письмо, наполненное теплом и мольбой. Кажется, если бы не то, что случилось, я никогда не сумел бы таким образом выразить свои переживания. Улыбка сама расползается на моих губах.

Кайа из зеркала, что в начале твердил об ограниченности его времени, бесцельно листал «Паровую птицу» и редко поднимал на меня взгляд. Вздыхал. Хмурился. Вновь утыкался в страницы газеты.

Дома темнело. Солнце опускалось за холмы, окрашивая небеса в красный. Такой же яркий, как грива моего брата. Наблюдаю, как алая полоска света ползет по моей руке и листу. Это снова вдохновляет меня! Все бросаю, начинаю писать заново, украшая писанину множественными метафорами!

Хах! Я и не знал, что умею так!

— Готово! — подскочил с кровати, вскинув голову к другому, зазеркальному.

Сначала просиял, увидев перед собой Кайю без черной одежды, завернутого в простыню, но после осознал, что это всего-лишь мое отражение. Так отвык видеть именно себя нынешнего за минувшие сутки.

Я распахнул окно. Темное облако сигаретного дыма покинуло комнату, наполнило ее свежим чистым воздухом. Я не мог надышаться. Даже голова пошла кругом из-за переизбытка кислорода. Принялся спешно собираться. Руки плясали по шнуркам, пуговицам, застежкам.

Натянул обувь и шальной стрелой вылетел из дома. Помчался в таверну, где меня, разумеется, ждал Дилюк.

Ха-ха! Какое же у него было лицо, когда я вновь влетел в «Долю Ангелов»! Побледнел. Застыл. Ждал чего-то эдакого от меня, не шевелился. Непрошенная публика тоже повернула ко мне лица. Я же прижался лопатками к двери, захлопнул ее, толкнув тазом. Часто дышал, улыбался. Грудь то и дело вздымалась и опускалась.

Рагнвиндр осторожно отставил почти дырявый стакан в сторону. Отложил и тряпку. Его пальцы уперлись в барную стойку, пышный непослушный хвост покачнулся, губы поджались, а веко задрожало.

— Добрый вечер, мастер Дилюк! — взмахнул я ладонью, а Рагнвиндр тут же наполнил отшлифованный стакан соком и выпил залпом. Как нервничает, бедняга! — Тебе тут доставочка!

Десятки пар глаз следили за каждым моим шагом, сближающим меня с виноделом. Его рука рефлекторно потянулась за тряпкой. Несчастный принялся тереть столешницу. И чем ближе я подбирался, тем усерднее он тер.

Мое бедро опустилось на высокий стул. Указательный и средний пальцы сжали конверт с письмом. Плотный картон рассек воздух со свистом. Дилюк отпрянул, уставившись на мой презент.

— И… что это?.. — осторожно поинтересовался он, забирая у меня конверт. Сам сморщился. — Ты пьян, — кривит он лицо пуще прежнего. И зачем такую ягодку превращать в изюм?

— Был. Но уже нет! Читай, — стучу указательным пальцем по бумаге.

Дилюк послушно вскрывает конверт. Его пылкий взгляд проходится по лицам гостей. Винодел громко кашляет. Посетители тут же отворачиваются, активно изображая деятельность: гладят ручки кружек, ножки бокалов, ведут пустые разговоры.

Винодел вынимает письмо. Разворачивает. Читает первые строки.

Я расплываюсь, видя, как его брови медленно поднимаются вверх.

О да! Кажется, его поражает мой слог! Я знал! Я чувствовал, что этот способ определенно сработает! Я верил, что…

— «Рыжая пташка»?.. — бормочет невнятно Дилюк. Я киваю, довольный, как кот, измазанный сметаной. — «Спелый виноградик»?.. «Пылкий садовник»?.. — еще тише протягивает он, и воздух стремительно накаляется.

Его лицо поднимается к моему.

Резко!

Я падаю со стула на пол.

— «Огненная совунья»?!

Рагнвиндр сжимает письмо. То вспыхивает в его ладони.

Посетители ползут под столы, как мыши в норы.

Через секунду я лечу по темной улице.

Пятки мои горят от приближения полыхающей птицы.