Мондштадт.

Комната Альбериха.

Утро 8 апреля.

— Выше нашей дружбы только ласточки… — произносит голос Кайи.

Я поднимаю глаза. На меня смотрит его отражение. Оно вскидывает подбородок и облегченно выдыхает, пока я неотрывно гляжу на лицо младшего брата вместо того, чтобы рассматривать свои черные круги под глазами. В кончиках пальцев покалывает. Кровь ощутимо приливает к лицу. Я роняю тетрадь на пол и протягиваю руки к раме. Он морщит лоб и изумленно смотрит то на мои пальцы, то на лицо.

— Невозможно.

— Я тоже так думаю. Ведь ты не должен видеть меня, Люк, но… чурл возьми, сейчас мне так плевать на это, — как обычно, Кайа тараторит без перерыва на долгие паузы. – Я счастлив лицезреть тебя живым. Ха! Твои глаза так ярко сияют. Ты дышишь, цел и невредим. Правда, какой-то уставший и изможденный. Тебе следует хорошенько выспаться. Ложись здесь, тебя никто не потревожит. Ко мне не ходят гости…

Кайа выглядит сейчас иначе. Он в черной одежде. Прямо как было написано в дневниках. Кажется, это моя рубашка на нем? Кожа зазеркального имеет нездоровый серый цвет и исписана совсем свежими ранами, а на щетинистых щеках танцует лихорадочный румянец. В иссиня-черных волосах блестит седина, долгая прядь немного потрепана и спутана. И несмотря на все это, на всю ту боль и печаль, что отражается в его глубокой радужке, он выглядит довольно счастливым. Улыбаясь, смахивает скупую слезу. Я поднимаю тяжелую раму, ставлю на свои колени и, придерживая, глажу зеркальную плоскость, оставляя отпечатки пальцев на его челке.

— Надо же, ты реагируешь так спокойно. Неужели поверил запискам Кайи? Он так верещал, когда встретил меня впервые, — смеется нереальный собеседник, следя за моей кистью.

— Ты настоящий? Это не галлюцинации? Ты тот самый?.. — мой голос звучит сдавленно и неуверенно, даже боязливо. Но как иначе, если реальный Кайа сейчас находится в лазарете. Этот же кивает согласно, тянет ко мне руку, будто пытается прикоснуться с обратной стороны.

— Это я, Люк, но другой. Ты ведь понимаешь, о чем я? — произносит он с сожалением. Меня сковывает ужас. Жив ли он сам? А Кайа словно мысли читает, и отвечает с ухмылкой: — Живой я, к сожалению…

Не верю ни зрению, ни слуху. Разве можно доверять своим глазам, когда не спишь так долго? Когда толком ничего не пьешь и не ешь, да думаешь о брате, попавшем в палату умалишенных. Нет, это определенно фантазия.

Возвращаю зеркало на стул. Кайа даже не возражает. Он молча смотрит, так преданно. Но я не поддаюсь этому взгляду и поднимаюсь с кровати. Если Кайю обвинили в употреблении наку, то и я, похоже, где-то надышался этой дрянью? Нужно только найти, где спрятан яд, отравляющий мой мозг. И я ищу. Рыскаю по полкам и тумбам. Нахожу только сгнившие овощи, проросшую картошку, много алкоголя и сигарет. Все в духе Кайи. Но наркотика нигде нет. Тогда я принюхиваюсь к чернилам и открытым бутылкам. Делаю мелкий глоток сидра. Тот давно выдохся, но вкус кислых яблок отчетливо ощущается на языке. Только он. Никакого наку.

— Люк, меня подставили. Я никогда не употреблял наку, — спустя время шепчет Кайа.

Я возвращаюсь к нему, заглядываю в улыбающееся мне лицо. Он рад просто от того, что я снова оказался в его поле зрения. Как верный пес сидит на месте, ожидая меня, подперев костяшками щеку. Начинаю думать над его словами. В голове выстраивается цепочка из полученной ранее информации.

— Предал? Кто?

— Те, кто так жаждал помочь нам. Они знали — я не послушаю их и не остановлюсь. И, похоже, подумать не могли, что мы встретимся с тобой вот так, — мой собеседник выпрямляет спину, тянет в разные стороны руки. Он старается выглядеть привычно расслабленным, но от меня не скроет усталость. От кого угодно, но не от меня. — Не ходи ко мне сегодня. Загляни к Джинн и попроси коробку. Ты ведь помнишь тот вечер, когда мы схватили похитителей сокровищ в твоей таверне. Я тогда стянул у тебя бутылку с вином…

Кайа смеется, предается воспоминаниям и говорит… говорит… говорит… Точно прорвало плотину, и теперь поток слов так и хлещет. Но я молчу. Слушаю, но не откликаюсь на его вопросы. Только сам уточняю некоторые мелочи. А пока все прокручиваю в мозгах. В дневниках Кайа грешил как на зеркало, так и на Мону с Альбедо. К слову, именно они собирались встретиться со мной. Но только зачем им подставлять Альбериха? Их надежного и доброго друга? Неужели нельзя было найти слов?

Меня передергивает от собственных мыслей. Да, когда-то давно и я не сумел найти этих треклятых слов, действовал радикально, резко. Теперь сожалею об этом каждый день. Голос брата выводит меня из гадких мыслей, и я возвращаюсь к раздумьям о наших «друзьях». Могли ли они действительно отправить друга на больничную койку? Или все дело в движении звезд, о котором я читал? Тогда логика алхимика вполне ясна.

Однако если Кайа в лазарете, почему я вижу его сейчас?

— Ты слушаешь? — вдруг притормаживает он. Секундой позже к нему приходит осознание. — Да, мне все же следует оставить тебя ненадолго… Не помню, чтобы в прошлом эта наша встреча состоялась, потому давай я уйду. Ты выспишься, и после я вернусь, отвечу на любые твои вопросы. Хотя, ты и сам знаешь больше меня.

И я послушно присаживаюсь на кровать. Таращусь в синее око пять, десять, тридцать секунд. Вспоминаю о тетрадке, нагибаюсь, поднимаю ее и, когда вновь смотрю в зеркало, то вижу только себя. Меня накрывают одновременно облегчение и досада. А еще сомнение в подлинности своего видения, ведь настоящий Кайа так любит «приседать на уши», что не оставил бы меня в такой ситуации одного.

— Галлюцинации… — подтверждаю я, оттягивая нижнее веко.

Мои глаза красные, а под ними — темные круги. Рыжие волосы растрепаны и торчат в разные стороны, как шерсть у митачурла, а кожа совсем бледная. И все же, видения видениями, но в одном этот неправильный брат прав — мне стоит остаться и отдохнуть. Потому я скидываю тяжелую обувь, укладываюсь на жесткой узкой кровати и, как только голова касается подушки, проваливаюсь в глубокий сон.

Мондштадт.

Комната Альбериха.

Вечер 9 апреля.

Когда я открыл глаза, то не сразу понял, где именно нахожусь. Все события казались мне дурным сном, начиная от новости Джинн и заканчивая беседой с отражением Кайи. Но я здесь, в его маленькой комнате. По потолку и стенам ползут лучи медово-морковного цвета. Если солнце садится, значит завтра будет очень тепло. Я невольно представляю, что когда-то Кайа сам наблюдал эту завораживающую картину и, воодушевившись, написал мне то чудаковатое письмо. Жаль, что в порыве гнева я сжег его.

— Выше только ласточки… — вспоминаю, поворачиваю голову и встречаюсь с Альберихом.

— О, ты проснулся. Не хотел будить тебя. Ты так сладко спал, — воркует он, и сам потягивается, будто очнулся секундой ранее.

Я смотрю на него с трезвой головой. Пускай и жутко голоден, но мозгом и телом впервые за несколько дней отдохнул. В отличие от третьего этажа шумной «Доли Ангелов» или винокурни, где круглые сутки трудятся горничные, здесь действительно тихо, как в кротовой норе.

— Кайа…

— Да, это я! Просыпайся, соня! Уже девятое апреля, — придвигается он ближе к зеркалу со своей стороны.

— Я проспал больше суток, — заключаю и сажусь, поправляю рубашку, быстро нахожу обувь. Выходит, он все это время был рядом и оберегал мой сон. Как это непохоже на реального Кайю. Невольно посмеиваюсь над своей мыслью.

— Тебе нужен был отдых! Это нормально, — отвечает брат, разводит руками, и я киваю. Обуваюсь и поднимаюсь с кровати. — Эй, ты куда? К Джинн? – зовет он меня.

— Дела, — отмахиваюсь я. — И нужно что-то съесть. У тебя мышь в шкафу повесилась.

— Чем не мясо? — смеется этот неправильный Альберих, и мое сердце ощутимо пропускает удар.

Его старая добрая, но глупая шутка. Пускай до сих пор считаю, что происходящее — моя больная фантазия, но решаю продолжать следовать рекомендациям Кайи, которые он, похоже, давал сам себе на страницах дневника. Потому отвечаю уклончиво, нечетко и смазано.

— Когда будешь у магистра, обязательно попроси показать тебе коробку, которую нашли в моем кабинете. Просмотри содержимое и свою подпись. Уверен, ты…

— Не ходи за мной, — в спешке сгребаю все записи и папки. Сбитый с толку капитан хлопает ресницами. — Мне это будет мешать. Сам приду, когда будет время. Ясно?

Кайа нехотя кивает и соглашается со мной. Я спешу покинуть комнату, пока не передумал и не выложил весь дальнейший план действий. К моему удивлению, брат слушает меня и растворяется.

Нет.

Это точно не настоящий Кайа.

Закрываю окно, зеркало вешаю туда, где ему самое место, забираю свои вещи и непринужденно выхожу. Кивком встречаю соседку. Санса ошарашено смотрит, но я не даю ей возможности засыпать меня вопросами и недоуменными взглядами, а молча ухожу в «Долю Ангелов». Все записи Кайи прячу на третьем этаже. Если все упомянутое отражением правда, то никто не должен догадаться о том, что я знаю про предательство друзей.

Пока жую сэндвич, на всякий случай пробегаю глазами по отражающим поверхностям. Засады нет. Да только сердце все равно мчится галопом. Мысли разгоняют горячую кровь по венам, Глаз Бога окутывает тело жаром. Опускаю веки, медленно вздыхаю, стараясь привести себя в норму. Тело не слушается, потому я в спешке загребаю с собой еще пару бутербродов и бутылочку сока, покидаю таверну и мчусь прямиком к Джинн.

Мондштадт.

Кабинет Джинн.

Ночь 9 апреля.

Само собой, ее неугомонный ум бодрствует и работает в полную силу. Она не сразу заметила меня. Обратила внимание, когда я поставил на документы тарелку с бутербродом и стакан виноградного сока.

— Дилюк? О чурл… прости, я… — вздрагивая, она роняет кипы бумаг на пол. Ее серые глаза ловят мое лицо, а я нагибаюсь, собираю папки и складываю обратно на стол. Ее щеки розовеют, и она мигом забывает о себе, как обычно. — Спасибо… Как ты?

— В порядке, Джинн, — присаживаюсь в кресло напротив. — Только вот в голове не укладывается. Где он мог раздобыть наку? И зачем?

Магистр пожимает плечами, опускает взгляд. Пальцы тянутся к пряди, заправляют ее за ухо. Выправляют. Заправляют. Выправляют. Заправляют… Она неспокойна.

— Люди, употребляющие запрещенные вещества, ведут себя совсем иначе. Я знаю. Много видела таких. Как и ты, — я киваю. Она продолжает: — Но Альбедо уверен. Он лично проводил анализ крови. А после мы обнаружили в кабинете Кайи коробку, которую он приносил с прошлой поимки похитителей сокровищ. Помнишь то дело?

И снова положительный кивок. Мельком пролетает мысль о том, что в деле все же замешан Альбедо. И с каких пор он анализирует кровь обычного подозреваемого? Это порождает в голове новые вопросы. Но я стараюсь держаться холодно и непринужденно, пускай в груди все переворачивается.

— Если бы он действительно употреблял наку, в нем не кипело бы столько энергии. Он выглядел бы вялым. Подумай сама: он закрывает мелкие дела Мондштадта, крупные — вызывается решать вместе со мной, тренируется усердно с тобой и отправляется в Ли Юэ. Почему не в Инадзуму? — невольно я старательно пытаюсь перестроить мышление Джинн, сам не будучи уверенным, что Кайа действительно чист.

— Я знаю, но анализы показали обратное, Дилюк. Может, его организм реагирует особым образом?..

— Ладно. Опустим пока. Где коробка?

— Здесь, у меня, — без лишних вопросов, она поднялась с места, из сейфа вынула картонный короб, поставила передо мной, отодвигая в сторону сок с бутербродом. — Видишь? Все на месте. Все росписи.

Я поднимаюсь и с позволения Джинн открываю крышку. Мой нос не улавливает резкого запаха наку, а взгляд бегает по предметам внутри. И сердце мчится галопом, пока осматриваю содержимое. Внутри листовка с перечнем. Моя подпись, мои чернила. Да только нет одной детали, о которой я решаю умолчать. Кладу листок обратно, крышку возвращаю и еще раз просматриваю короб со всех сторон. Подписи ровные, аккуратные.

— Ты веришь в то, что он… — начинаю, но Джинн, всхлипывая, мотает головой, как ребенок, отрицающий свою вину в проказе. Вот вам и сильнейший рыцарь Мондштадта, правая рука магистра…

Я отставляю улики, а сам тянусь к подруге. Мои пальцы поглаживают ее дрожащее плечо, согревают ее. Молчу. Жду, пока сама заговорит, если пожелает. И это случается, но так тихо, что мне приходится прислушиваться.

— Он бледный, будто неживой… смотреть страшно, Дилюк. Ни улыбки, ни шуток. Никакой реакции на чужое присутствие… — не выдерживает она и утыкается в мою грудь лбом. — Разве могло такое случиться с ним? С нашим Кайей? Зачем ему это?..

Я же ничего не могу поделать, кроме как обнять ее, прижать к себе. Мой Глаз Бога мерцает, отбрасывая алые блики на короб и бумажки. Он согревает воздух вокруг нас, отчего Джинн окончательно расслабляется. Всхлипы становятся громче, слезы — ярче, дрожь тела — сильнее. На стене отбивают полночь часы, постукивая маятником. Гуннхильдр позволяет себе сбросить часть груза с плеч, я краем глаза рассматриваю каждую деталь коробки. Нет смысла скрывать что-то тщательно, зная, что магистр рассыпется после подобной новости, верно?

— Прости за это… — бубнит себе под нос Джинн. Она в спешке утирает слезы, отворачивается и раскладывает торопливо папки с одной стороны на другую. С одной на другую. И так долго-долго, пока бормочет: — Я не верю, что Кайа мог употреблять наку. Не верю. Не может быть. Дилюк, сходи к нему. Я договорилась с Барбарой. Тебе позволят ночевать у него. Понаблюдай. Может заметишь что-то, — Джинн резко замолкает. Похоже, к ней приходит осознание того, что она прямо сейчас делает. Сомневается в одном из капитанов? В Альбедо? — Кхм… спасибо за ужин и… прости за эти…

— Держись, рыцарь Одуванчик. Мы его вытащим, — уверяю ее я и покидаю кабинет.

Шагая по улочкам города в сторону собора, я продолжаю переваривать увиденное. Зазеркальный не солгал. Кайю действительно подставили. Я не удивлюсь, если оригинальная коробка осталась нетронутой, но прекрасно знаю Альбедо, потому не стану соваться в его кабинет. Над этой уликой работали не слишком тщательно. Знали, что никто в Ордо Фавониус не станет копать глубже, поверят алхимику наслово. Но Альбедо и Мона не учли важный элемент — меня.

Мондштадт.

Собор Фавония.

Ночь 9 апреля.

— Господин Рагнвиндр, — склоняет приветственно голову Виктория, разворачивается к темному коридору и шагает в сторону лазарета. По дороге она рассказывает о состоянии Альбериха: — В стабильно тяжелом. Все еще бледен и без сознания, не реагирует ни на голос, ни на прочие звуки. Господин Альбедо и Сахароза очень беспокоятся и помогают нам, изготавливают лекарства. С ними капитан поправится через пару месяцев.

Я и сам знаю, что Кайа не умрет. Его темные одеяния, от которых бросает в дрожь. Даже если все это иллюзия, то сердцем чую — выживет. Но микстуры алхимика? Скриплю зубами, сдерживая гнев.

Город спит. Наши шаги разносятся далеко по коридору, отражаются стуком от холодных каменных стен. Нос щекотит аромат ладана и жженых спичек, талого воска. В комнатке Кайи тоже мрак. Горит только одна свеча на столике в углу. Через маленькое окошко проливается лунный свет, скользит по его серому лицу. И правда, будто мертвец…

— Тогда, я оставляю вас, господин, — кланяется монахиня. Я присаживаюсь на старую кушетку, прощаюсь со своей проводницей. Та прикрывает за собой дверь, оставляет нас одних. И только сейчас, в полной темноте и тишине, могу выдохнуть.

Кайа на меня не реагирует. Сопит себе тихонько, посвистывает носом. Если приглядеться, то можно увидеть дрожь его длинных черных ресниц. И эти едва различимые мелочи связывают его с жизнью тонкой красной нитью.

Резкими рывками придвигаю свое ложе ближе к Альбериху, создавая столько шума, будто сам Двалин проехался по черепице собора от шпиля к краю крыши на животе. Притаился. Усмехаюсь, но улыбка быстро пропадает, когда замечаю, что его сап затихает. Затихаю и я. Приближаюсь. Мое ухо нависает над его губами. Дышит. Но иначе…

Ко мне прилетает мысль, что брат слышит и слушает. А что, если еще и запоминает, воспринимает и понимает?

— Кайа… — шепчу возле ушной раковины я, и его кадык перекатывается. Этого не видно, но слышно. Я внимаю каждому его движению. Улыбка сама ползет вверх, только радоваться рано. — Кайа, это я — Дилюк. Знаю, что ты слышишь…

И новый глоток, а дыхание становится прерывистым. Стоит мне обхватить его плечи, как брат легко, невесомо вздрагивает. Выходит, он не живой мертвец и действительно здесь, со мной?

— Кайа, я вытащу тебя отсюда, слышишь? Я заменю лекарства, что тебе приносят, и спасу тебя отсюда. Уедем на остров, как ты хотел. Наловим крабов и сварим суп. Будем танцевать до самого утра под пение морских волн. Ты и я. Ведь выше нашей дружбы только ласточки…