Мондштадт.

Винокурня «Рассвет».

Вечер 20 апреля.

Глаза неустанно бегают по строчкам, оставленным Кайей. С каждой минутой, с каждым часом, с каждым вечером я все больше включаюсь в их содержимое и верю, что сказки брата — явь.

«Разве возможно?» — проносится в моей голове, но ответ напрашивается сам собой, когда вспоминаю о существовании Глаз Бога, Архонтов и Бездны. В мире, где живет магия, возможно все. Но почему именно мы с Альберихом попали в эту историю? Для меня вопрос остается закрытым. Записи говорят, что и Кайа из будущего тоже не нашел ответов. Выходит, такова судьба? Так решили звезды.

— Что ж, я умру… — с улыбкой усмехаюсь я в который раз.

С губ срывается неудержимый стон, а веки сами опускаются. Прислушиваюсь к потрескиванию поленьев в камине, к аромату кедра, витающему в кабинете. За пределами комнаты топочут горничные, приводят в порядок дом. Они редко ложатся спать раньше меня, а я могу бодрствовать до первых лучей солнца. Их шаги становятся тише, растворяются в безграничном пространстве, а я все глубже утопаю в размышлениях.

Неужели мне суждено умереть сейчас? Так рано…

Я в сотый раз читаю о том, как завершится моя жизнь. Чувствую эту боль, отраженную в кривых, размытых от братских слез и вина буквах, а сам смахиваю ладонью улыбку. Моя жизнь горела ярко, как факел, и так глупо потухнет. От подлого удара в затылок.

С другой стороны, у меня имеется преимущество над всеми живыми. Ведь день угасания известен, а значит я способен спланировать остаток своего времени на то, чтобы завершить как можно больше дел. Напишу завещание, передам таверну и винокурню брату. Напоследок положу костюм Полуночного на постель в своей комнате — пусть треклятые рыцари знают, что герой был у них под носом, а им так и не хватило ума меня разглядеть и словить.

Можно ли считать, что будущие месяцы смерть продолжит оберегать меня от преждевременной кончины? Значит ли это, что я временно бессмертен? И могу ли я выбрать вариант своего ухода в иной мир? Могу, конечно. И как мечтали с Кайей, отправлюсь на остров. Там не стыдно и не гадко. Пусть удар придется в спину, но в честном бою, а не от падения с крыши погибну. И если все сложится так, как надо, то…

В дверь раздался стук.

Мне не сразу удается различить его, но мысль быстро теряется, не оставив за собой и хвоста. Не знаю, с какой попытки Аделинда добилась моего ответа, но скоро дверь открылась.

— Господин, не спите? — зовет она меня.

Я в спешке открываю глаза и поднимаю на нее сонный взор. И пары предложений связать не могу, пока мозг пробуждается, но загребущие руки уже смахивают засаленные и зачитанные до дыр страницы в выдвижной ящик. Аделинда отводит взгляд, переминается с ноги на ногу. Понимает, что помешала, и все же бормочет тихое:

— Прошу простить. Я передам капитану, чтобы зашел утром.

Дверь со скрипом прикрывается, а я только и слышу слово «капитан».

Что за шутки? Разве Кайа не должен лежать в лазарете? Или мерзавец всех перехитрил, устроив таким образом себе длинный отпуск? Как на него похоже. Эти его дурацкие розыгрыши, лишенные чувства юмора. Мой Глаз Бога вспыхивает, кожа краснеет, а сердце стучит и стучит, норовит упасть в левую пятку! Злость охватывает меня с головы до ног, и я подскакиваю с места.

— Стой, Аделинда! — и горничная слышно подскакивает, торопится вернуться, испуганно смотрит в мое лицо, сжимая дверную ручку. — Какого еще капитана?!

— Капитан Альбедо прибыл к вам еще днем, господин. Я заходила, но вы отдыхали, — уточняет она, а я падаю в кресло, рассыпаюсь на маленькие кусочки, как хрустальная посуда, разбитая о мраморный пол. Пальцы обхватывают лоб, потирают его. Кипящая кровь вдруг застывает в жилах, а мне становится стыдно за себя. Аделинда, как приемная матушка, замечает это: — Дилюк, тебе нехорошо?..

Несколько дней подряд она оберегает мой сон и личное время, не пускает ко мне торговцев и послов. Понимает, как тяжело думать о состоянии Альбериха. Она и сама ходит в собор или к статуе Барбатоса ежедневно, молится за его здоровье.

К нам обоим Аделинда всегда относилась, как к сыновьям. Она с радостью принимала Кайю даже во время нашей ссоры и старалась помирить, вынуждая его оставаться на ужин или на ночлег. Да, для нас она стала приемной матерью. Строгой, ласковой и мудрой. И сейчас… слышу ночами, как горько она плачет.

Пару дней назад я застал ее в этом состоянии на кухне, возле угасающей лампадки. Она подскочила, принялась расправлять белый фартук, вытирать слезы и извиняться за неподобающее поведение. Тогда я обнял ее. Со смерти папы не делал этого, а в тот вечер это было необходимо нам обоим.

Дальше мы просидели вместе до самого утра, вспоминали истории из нашего с Кайей детства, смеялись, спорили, открывали для себя что-то новое об общем друге. Иногда Аделинда плакала, а я прижимал ее к своей груди. Впервые за много лет она была настоящей со мной, расслабилась и дала волю эмоциям, как раньше. Она еще не знает, что Кайа точно оправится, но каково ей будет, когда уйду я?

— Все в порядке, Аделинда, — выдыхаю и решаюсь посмотреть на обеспокоенную женщину. Натягиваю дежурную улыбку, чтобы хоть как-то успокоить ее. — Пригласи его, пожалуйста. И пускай Моко приготовит травяной чай и черный кофе, а ты ступай домой, отдохни.

Аделинда кивает, распахивает шире дверь и пропускает вперед алхимика, после закрывает кабинет и стремительно растворяется в коридорах. Конечно, она не пойдет спать, а направится в город, пока еще светло. К Кайе.

Альбедо пересекает половину комнаты и присаживается на стул напротив. Привычный непринужденный взгляд охватывает весь мой кабинет. В такие моменты кажется, что его внимание — жидкость, способная просочиться в самые тайные закрома. От этого всякий раз становится мерзко. Словно меня видят насквозь.

— Здравствуй, Дилюк. Так и не увиделись с тех пор, как… — замолкает он. Его лазурные глаза останавливаются на папке с документами.

Мне удается уловить чужую эмоцию, найти то, что поймал он. Из-под кипы бумаг торчит затерявшаяся страница дневника Кайи. Больше половины текста отлично видно, и понимаю, что в данную секунду Альбедо читает содержимое. Я пристально смотрю на него, положив подбородок на сцепленные в замок пальцы. Вот незадача.

— Закончил? — напоминаю о своем присутствии.

Алхимик смотрит на меня, поджимает губы. Отчего-то его плечи расслабленно опускаются, затылок прижимается к высокой спинке стула. Он вздыхает, когда дверь снова открывается. В кабинет забегает Моко, расставляет кофейник, чайник и чашки на пустой области стола. Мы же с Альбедо в это время играем в гляделки, совершенно не отвлекаясь на горничную. А та торопится, ощутимо дрожит и совершенно не дышит. Похоже, кожей чувствует, как сильно накалился воздух в помещении, потому совсем скоро она пропадает.

— Теперь ясно, почему тебя не видно в городе, — кивает мой собеседник, соглашаясь с собственным умозаключением. — И хорошо. Не придется объяснять ничего. Думаю, он подробно все описал, в красках, так?

— Верно, — мой голос холоден. Кажется, кости изнутри покрылись колючим инеем, так сильно раздражает меня сейчас бывший друг. Он чувствует это, но держится слишком уверенно и спокойно. Словно весь мир в его руках. — Я считал тебя другом, Альбедо. Он считал тебя другом. А ты подставил его.

— Дилюк, ты должен понять нас…

Альбедо поднимается с места и приближается к окну, скрестив на груди руки. Он стоит спиной ко мне. Как подло. Вероятно, знает, что так он в безопасности. Но только повернись лицом ко мне, обнажи клинок, и лезвие Волчьей погибели разрубит тебя надвое. Дай же мне повод…

— Как только мы лишили Кайю зеркал, в городе стало спокойнее. Монстры реже появляются в лавках, а звезды прекратили смещаться. Границы между мирами восстанавливаются. За это спасибо Моне. Она работает день и ночь. А мы потерпим пару месяцев и…

— Замолчи! — перебиваю его я. Альбедо прерывается, но не удосуживается посмотреть в мою сторону. — Я приму смерть, если это убережет Мондштадт. Так воспитывал меня отец. И ты знаешь об этом. Но то, что вы сотворили с моим братом…

Алхимик разворачивается лицом ко мне, прижимается бедром к низкому подоконнику. Его бледная кожа на щеках, шее и ушах краснеет, кончики пальцев дрожат, а ресницы, кажется, влажные. Кажется, потому что такой, как Альбедо, не может понять живых эмоций, сострадания или сожаления.

— Дилюк, мы хотели помочь Кайе. Помочь тебе. И предположить не могли, что подобное может случиться. Альберих… он бы не выжил без тебя. Спился бы и умер от горя. А теперь…

— Хэй, чурлов ученый! Это всего-лишь очередное твое исследование, я прав? Эксперимент над человеком… Если бы ты желал помочь нам, ты поговорил бы со мной, а не стал бы давать Кайе надежду на мое спасение!

Впервые в жизни вижу, как уменьшается Альбедо, как сжимается его тело. Прежде сильный капитан на моих глазах превратился в беспомощного и бестолкового мальчишку. А меня трясет. Сам не заметил, как вплотную приблизился к гостю, едва не наступая на носки его сапог. Брызжу слюной, сжимаю кулаки, срываюсь на крик.

— Вы выставили его зависимым человеком, опорочили его имя, запятнали его будущее. Ты и Мона — только вы виновны в движении звезд и бойне в Мондштадте. Из-за вас он отправился в Ли Юэ, писал эти проклятые дневники, очистил страну от монстров, до одури тренировался с Джинн и медленно сходил каждый день с ума. Вашими стараниями!

— Мы не могли полагать, что…

Но я не позволяю закончить.

Костяшки пальцев пронзает острая боль, когда они сталкиваются с его лицом. Алхимик падает на пол, кряхтит, поднимается на четвереньки, а я таращусь на разбитый, покрытый кровью кулак. Стараюсь понять, чья это кровь: моя или бывшего друга. Тот оглядывается, ловит мой взгляд и усаживается на ковре в цвет своего лица сейчас.

Он не спешит вынимать оружие, тем самым разрушает мои надежды, не призывает свой цветок солнца, не взращивает гео кристаллы. Ждет, разминает лицо пальцами и стыдливо смотрит в мою сторону, пока я рычу и трясусь. Мои руки хватаются за его грудки, притягиваю ближе. Бью снова и разворачиваю лицо к себе.

— Чем вы травите его?!

— Сонное зелье… — медленно отвечает он. — Наку, морской гриб, туманный цветок… Светяшка…

Я нервно сглатываю, понимая, насколько это зелье опасно: о морских грибах ходят страшные легенды; туманный цветок наверняка остановит кровоток, если немного не рассчитать с дозировкой; трава наку запрещена во всех регионах Тейвата. Роняю алхимика, и тот ударяется затылком о пол. Подниматься больше не пытается, а я перешагиваю через него, ухожу к рабочему столу. Капельки крови оставляют за мной дорожку, но это уже не имеет значения.

— Не волнуйся. Он не станет зависим от этого, мы с Моной… — пытается оправдаться распластавшийся на полу алхимик.

— Завтра ты направишься к Джинн, признаешься в фальсификации показаний, вернешь ей настоящий короб с уликами. Ты признаешься в клевете, прекратишь травить моего брата. Если не сделаешь этого, я убью и тебя, и Мону. Ты знаешь, я сдержу свое слово. Мне больше терять нечего.

Резкими движениями я оборачиваю вокруг руки некогда белый платок и вылетаю из кабинета, оставив Альбедо без возможности ответить мне или возразить.

Мондштадт.

Собор Фавония.

Вечер 25 апреля.

— Я оставил завещание в твоих комнатах: в Мондштадте и на винокурне. Завтра я отправлюсь в небольшое путешествие. Но ты не беспокойся, ещё буду жить. У нас есть время. Кстати, твой двойник не объявляется. Кажется, я ему совершенно не нравлюсь.

Мои пальцы перебирают темную челку спящего брата. Его дыхание ровное, а глаза плотно закрыты. Кожа все еще серая, холодная. Похоже, яды скопились в организме и не желают покидать его. Лекари тоже не сумели помочь Кайе, потому рядом сижу либо я, либо Аделинда. Мы отпаиваем его водой с добавлением гидро Барбары через тонкие трубочки, которые создал Альбедо.

Он выполнил мои требования беспрекословно. Мона при встрече даже не подняла глаз. А Джинн... О, она и подумать не могла, что наши близкие друзья способны на такое. И всё же, как истинный магистр, держалась хорошо, пусть и не понимала до конца мотивов новоиспеченных преступников. Только после послышались тихие всхлипы, когда дверь кабинета отделила её ото всех людей на этом свете. Позже мы с Джинн обсудили произошедшие и приняли решение не отправлять виновников под стражу до тех пор, пока Кайа не придет в себя. Они обязаны изготавливать лекарства под контролем приглашенного врача из Ли Юэ.

— Господин Бай Чжу говорит, что твоя кровь становится чище, но ты получил слишком много токсинов. Понадобится больше времени, чтобы прийти в чувство. Придется пить горькие отвары до конца лета.

Я уже привык делиться с Кайей новостями, пусть он и не отвечает мне. Каждый день рассказываю ему о том, что происходит в стране и за ее пределами. Аделинда читает ему книги, носит компоты и соки. Один раз принесла котлету, измельчила ее в труху и попыталась пропихнуть, но после пришлось поменять трубку на новую. Больше попыток накормить исхудавшего капитана она не предпринимала.

— Когда ты придешь в себя, я заберу тебя на остров. Обещаю, Кай, — шепчу я на прощание. За дверью уже ждет Аделинда, дабы принять смену.

Я же продолжаю в спешке доводить до ума все то, что не успел сделать ранее. И это «раннее» мало касается таверны или винокурни. Я стараюсь сделать все, чтобы Кайа не страдал, когда я умру. Потому мое внимание направлено на наследство, на обустройство и зачистку острова, на связи с его и нашими общими друзьями.

Тома обещал прибыть в назначенный мною день и остаться на неделю в столице. Он даже не стал спрашивать, зачем ему добираться в такую даль. Просто и легко согласился. Е Лань тоже собирается появиться в Мондштадте в скором времени, как и остальные. Когда меня не станет, все будет готово. Когда меня не станет, он будет не одинок.

Мондштадт.

Собор Фавония.

Раннее утро 20 августа.

Я появился у Кайи раньше первых солнечных лучей. Еще до криков петуха. Как только пришла весточка от Аделинды, тут же примчался. Сегодня утром Кайа пришел в себя.

— Его пришлось приковать к постели, господин, — Аделинда держит меня за плечи, ловит мой взгляд и не позволяет ворваться в палату прежде, чем завершится её монолог. Я же, разумеется, не смею противостоять ей, позволяю выговориться, только бы поскорее увидеть его. — Настояла на том, чтобы под оковы повязали хлопковые ленточки. Так он не повредит свои конечности. Он не в себе сейчас. Плачет, кричит и твердит о том, будто вы умерли.

Я и сам знаю это. Слышу, как отчаянно зовет меня брат. Я слышу, как дрожит его голос. Слышу, как лязгает металл, и как скрипят ножки кровати.

— Господин, прошу, только не бейте никого. Никто не вредит ему… — уверяет Аделинда и наконец отпускает меня.

Врываюсь в темную комнату.

Свечи потухли. Кайа выгибается дугой, ревет и скрипит зубами. Его Глаз Бога отбрасывает голубые блики, и это единственный источник света здесь. Я не собираюсь наблюдать за тем, как Альбериха пытаются удержать служащие, отгоняю от него людей и крепко обнимаю за шею. Требую оставить нас одних, и скоро дверь захлопывается. Кайа не узнает меня, кричит, горько плачет, а я обнимаю, почти прижимаюсь губами к ушной раковине и говорю-говорю-говорю…

— Это я. Это Дилюк, Кай. Я жив. Я здесь, с тобой. Ты в лазарете, а я с тобой. Кайа, услышь меня, услышь мой голос. Это я, настоящий…

Сначала кажется, что толку от моих попыток нет, но постепенно он успокаивается. Его крики превращаются во всхлипы, скрип зубов — в поверхностное дыхание, выгибания — в дрожь. И я обхватываю его за плечи, трясу, как учил доктор из Ли Юэ. И чем сильнее трясу, тем тише тот становится, пока вовсе не обретает более-менее связную речь и относительно ясный взгляд.

— Число… какое число?..

— Двадцатое августа, Кай. Ты успел, у нас есть время… — отвечаю и опускаю его на кровать, отнимаю руки от пропитанной потом рубашки.

— У нас есть еще… еще пять дней… Люк… Где Дилюк?..

— Это я. Я здесь, с тобой. И каждый день был с тобой, Кай.

Его глаза раскрываются. Он поворачивает ко мне лицо, пристально смотрит, изучает, знакомится с темным образом. Я отцепляю свой Глаз Бога и подношу к себе, освещаю глаза, нос и рот. Минута. Две. Три. Кайа наполняет легкие, медленно, протяжно выдыхает, не отворачиваясь от меня. В глазах появляется нечто вроде осознания, и уголки его губ приподнимаются.

— Живой, — шепотом подтверждает он, и я согласно киваю.

— Почти неделя, Кайа. Ты пришел в себя, успел. А я приготовил все для нашего с тобой плавания. Одежду, пледы, твой клинок, лодку и котелок для крабового супа. Помнишь, мы хотели приготовить крабовый суп? — он кивает, прикрывает глаза и успокаивается.

Я продолжаю рассказывать ему план своих действий. Говорю много, без умолку. Рассказываю о своих путешествиях, о делах и практически каждодневном визите. Он, кажется, понимает все, что я ему говорю, проваливается в дремоту, открывает глаза и снова проваливается. И так до самого вечера.