Если честно, когда Кэйя заваливается к нему в кабинет, предварительно отписавшись в мессенджер о том, что у него есть «охренительно-сногсшибательная идея на миллион, Чжуни», Чжун Ли думает о чём угодно, кроме этого.

Потому что обычно охренительные идеи Кэйи это — снять випку в клубе или караоке и устроить дикую тусовку сперва в компании мальчиков из его агентства, а ближе к утру упиваться одуванчиковым вином уже в узком кругу тет-а-тет.

Либо всё то же самое, но без випки, караоке и мальчиков из агентства, а сразу у кого-то из них дома на мягком диване, зато всё с тем же вином из одуванчиков, горой вредной, но вкусной еды из доставки и сериалами по нетфликс до утра.

Иногда — это поездка в какие-нибудь бездновые ебеня на другом конце континента, изначально якобы с целью посмотреть на очередной уникальный пейзаж или явление природы, а по факту оборачивающаяся очередной посиделкой под вино и вредную жрачку, но уже без нетфликса — потому что в бездновых ебенях, вот сюрприз, не ловит интернет! — и без тёплого мягкого дивана — к разочарованию Кэйи, который, оказывается, слабо представляет себе, что такое отдых в кемпинге.

Совсем иногда это правда что-то полезное — относительно — вроде выгодного бизнес-проекта или предложения инвестировать несколько миллионов моры в очередное шоу для тв или сериал для стриминга.

Но дети…

На памяти Чжун Ли Кэйя никогда раньше не говорил про детей в таком ключе.

Нет, конечно, упоминал, не без этого, в жизни редкого омеги всё складывается так, что ни разу не проскальзывают моменты, связанные с детьми, вот и Кэйе не повезло — и в самом начале их знакомства, и чуть позже, когда оба начали постепенно сближаться и открываться друг другу, Кэйя рассказывал об этом не один раз, и каждый такой раз понемногу, но разбивал Чжун Ли сердце и заставлял проникаться своим другом всё сильнее.

Хотя история там была своего рода классическая для омеги, у которого вторичный пол не совпадает с первичным.

Позднее проявление, трудности с принятием себя, разлад в отношениях с близкими на этой почве, депрессия, неспособность принятия взвешенных решений и, как следствие, несколько долгих лет нездоровых отношений, контролирующий партнёр, репродуктивное насилие, усиливающаяся депрессия на фоне нежелательной беременности и насильно поставленной метки, когда ему только-только исполнилось двадцать и, наконец, нервный срыв с последовавшим за ним абортом, болезненным расставанием с таким же болезненным сведением метки и годами тщетных попыток проработать всё это дерьмо с психотерапевтом до хоть сколько-то приемлемого состояния.

В случае Кэйи всё немного усугублялось тем, что это были его первые во всех смыслах отношения, а тем самым партнёром был его сводный брат, который после расставания и окончательного разрыва в буквальном смысле выгнал Кэйю из дома, лишив поддержки семьи и денежных средств.

Отвратительная история, как ни посмотри.

Теперь спустя годы их близкого доверительного общения Чжун Ли прекрасно видит и понимает, какой ужасающий отпечаток, воистину несмываемый ни терапией, ни временем, оставило на Кэйе его прошлое, и сколько усилий его другу стоило прийти от полного ничего к тому, что он имеет сейчас — процветающему бизнесу, размеренной счастливой жизни и пускай расшатанной порядком, но более-менее стабильной менталке.

И если за это время в разговорах и всплывали дети, то чаще всего это были сбивчивые, путанные отрывки фраз сквозь всхлипы истерики после очередного кошмара, когда Кэйя всем собой вжимался в Чжун Ли, содрогаясь в рыданиях и повторяя снова и снова: «Не хочу… не хочу… не от этого ублюдка… я не смогу его полюбить… не хочу, Чжуни! Пожалуйста, не дай им заставить меня рожать».

И это было ужасно.

Это было ещё одной причиной — очередным камнем, навеки брошенным на дно его души, — почему сам Чжун Ли никогда не сможет избавиться от страха перед альфами, сколько бы сеансов терапии он ни проходил.

Никогда не сможет подпустить к себе кого-то, кто способен вот так легко ввергнуть чужую жизнь в бесконечные страдания. Только не снова.

Поэтому и о детях он сам тоже думал едва ли — ни о родных, от женщины беты или омеги, ни об усыновлённых. И тем более не думал о том, чтобы когда-нибудь родить самому.

До этого самого момента, пока Кэйя не влетел к нему в кабинет с этим своим «охренительным» планом.

— Повтори ещё раз, Кай, что ты сказал? — переспрашивает он, сдвигая на нос очки и отвлекаясь наконец от очередного финансового отчёта. — Ты подумал про что?

— Я подумал, — говорит Кэйя, театрально жестикулируя и растягивая гласные в самой своей претенциозной манере, — что мы уже в том возрасте, когда неплохо было бы завести детей.

Чжун Ли смотрит пристально на его улыбающееся и буквально сияющее оптимизмом лицо одно долгое мгновение, прежде чем спросить:

— И что именно заставляет тебя думать так, Кай?

По хитрой ухмылке и морщинкам в уголках его глаз Чжун Ли понимает, что Кэйя, кажется, этого только и ждал.

— Посуди сам, — говорит он, склоняясь над его столом и глядя Чжун Ли прямо в глаза поверх очков, — мне уже тридцать два, тебе почти тридцать пять. Мы, конечно, можем позволить себе фору в несколько лет, но всё-таки это самый положительный для деторождения возраст — я проверял!

Он предостерегающе поднимает указательный палец, когда Чжун Ли хочет возразить, и лезет в карман пиджака за телефоном.

— Вот, я провёл небольшое исследование в интернете, а после даже проконсультировался у Бай Чжу, надеюсь, ему ты доверяешь, — тычет он экраном Чжун Ли в лицо, быстро, но достаточно, чтобы рассмотреть там фотографию листа А4, исписанного весьма узнаваемым кривульным почерком их общего «семейного» доктора. — У омег-мужчин меньше шансов забеременеть и родить без осложнений после сорока, а процент тяжело протекающих беременностей начинает расти уже к тридцати семи.

И что ж, в общем Чжун Ли с этой статистикой даже согласен — чем выше возраст, тем больше риски, особенно у омег, рожающих первенца, и у омег с несовпадающим первичным полом, но всё же.

— Но всё же какое отношение это имеет к нам с тобой? — спрашивает он, снимая очки и устало потирая переносицу. — Даже не так, Кай, спрошу тебя иначе — для чего нам с тобой дети? Зачем?

Кэйя смотрит на него так, как будто бы он сморозил глупость.

— Действительно, — говорит он, — зачем нам с тобой наследники, которым в будущем достанется всё то, что мы так кропотливо строили годами? Или ты просто собираешься отдать Моракс-ГРУП, ради которой так впахиваешь сутки напролёт, кому-нибудь из конкурентов после своей смерти? Холдинг «Цисин» были бы не против его заполучить — Нин Гуан спит и видит в сладком сне, как её загребущий конгломерат поглощает твою фирмочку, и пусть она сама уже вряд ли до такого доживёт, но ты ведь знаешь, она со своей боевой жёнушкой наплодила уже достаточно наследничков, которые продолжат её дело с радостью, если ты, уходя на пенсию, отдашь компанию не в те руки.

И это даже звучало бы логично в каком-то смысле. Пожалуй, для Чжун Ли это и звучало бы именно так, но не для Кэйи.

— Кай, — мягко начал Чжун Ли, — во-первых, не припомню, чтобы ты раньше так заботился благосостоянием Моракс-ГРУП и тем, чтобы сохранить моё детище для потомков, а во-вторых, — он зеркалит давнишний жест Кэйи, взмахивая указательным пальцем в просьбе не перебивать, — во-вторых, допустим даже, что я действительно пойду на такой шаг и произведу на свет наследника, это, боюсь, никак не гарантирует того, что компания останется в семье. Мой будущий вероятный отпрыск может быть не столь одарён в плане ведения бизнеса, чтобы удержать компанию на плаву, либо может не иметь желания заниматься семейными делами. А ты ведь знаешь, что я не стал бы принуждать его силой никогда.

Чжун Ли немного стыдно так хладнокровно разбивать этот единственный, кажется, аргумент Кэйи, но это правильно.

Желание передать так лелеемую им компанию по наследству родной крови, может, и похвальное в каком-то смысле, но его недостаточно, чтобы просто так решиться принести в этот мир новую жизнь.

Чжун Ли уважает контракты и обязательства, но даже для него, воистину железного омеги-доминанта, это слишком цинично. А тем более для Кэйи, который, пройдя все круги адовой бездны при жизни, прежде всего ценит заботу, искренность и свободу выбора.

Кэйя вздыхает, и Чжун Ли спешит осторожно накрыть его ладонь своей, чуть поглаживая большим пальцем по запястью.

— А теперь скажи настоящую причину? — спрашивает он мягко, чуть сжимая в знаке поддержки вздрогнувшую после его вопроса смуглую ладонь. — Ты же знаешь, что можешь доверить мне абсолютно всё — я даже если не пойму сразу, то постараюсь понять и в любом случае никогда не стану осуждать, Кай.

Кэйя сжимает его ладонь в ответ и отводит взгляд.

— Сегодня узнал, что один из моих актёров забеременел, — говорит он тихо и будто бы даже не к Чжун Ли обращаясь, а так. — Бенни. Хороший мальчик, талантливый, я уже подумываю на после декрета подыскать ему офигенную роль и пару реклам уже присмотрел. А он расплакался, дурашка. Его даже муж в офис приехал из-за этого забирать. Они… так миловались в фойе, что я, знаешь, даже как-то растаял весь.

Кэйя плечами пожимает, улыбается непонятно — то ли мечтательно, то ли грустно, — и говорит — сбивчиво, с одного на другое перескакивая.

— Его, представляешь, на последних съёмках коллеги из других агентств запугали, что мол, теперь с контрактом прогоришь, заставят компенсацию за нарушение выплачивать. Что все агентства мелким шрифтом всегда прописывают своим актёрам-омегам запрет на детей. Вот же глупости!

Он фыркает, машет головой, какую-то мысль отгоняя, видимо, как назойливую муху, и Чжун Ли тоже качает головой, поджимая губы.

Нужно быть совсем уже слепым и глухим, чтобы не знать, насколько «Чёрное Солнце», Кэйино драгоценное агентство, с пониманием относится к своим работникам-омегам, будь то простой уборщик или актёр.

В прошлом году даже, кажется, какая-то радикально настроенная на борьбу за равноправие всех полов блогерка — канал «Принцесса Осуждения» на Ютуб — в своём рейтинге поставила «BlackSun» на первое место среди «омега-фрэндли рабочих пространств», что бы это ни значило.

— Ну, ты ведь утешил мальчика и всё закончилось славно, — говорит Чжун Ли, когда Кэйя совсем замолкает, и становится ясно, что дальше он говорить сам не собирается. — Тебе после этого захотелось детей?

Кэйя как-то вздыхает, сжимается весь, сутулясь, а после переводит взгляд на Чжун Ли, такой же непонятный, как и его улыбка — то ли светлая грусть, то ли тоска, то ли зависть к тому, что у других есть то, что у него самого жизнь отобрала.

— Нет, я… — говорит он медленно, подбирая слова. — Я подумал… Я увидел его мужа и вспомнил Дилюка, и подумал вдруг, что… он ведь с виду такой хороший, и Бенни с ним хорошо, по нему видно, но я вдруг подумал, что даже такой хороший когда-нибудь может стать…

Он замолкает, но Чжун Ли понимает его без слов.

Однажды увидев Кэйю разбитым, пережив вместе с ним ночные истерики, кошмары и несколько эпизодов селфхарма, просто не смог бы не понять. Потому что слишком сильно отзывалось, перекликалось с тем, что сидело у него самого внутри.

«Каким бы он ни был хорошим, но даже такой хороший когда-нибудь может стать уёбком», — договаривает он мысленно за него. И если постоянно помнить об этом, как можно довериться?

Кэйя вздыхает опять, будто бы мысли его читает, прячет за чёлкой влажно поблёскивающие глаза, синий со звёздочкой зрачка и мутно-белый, затянутый дымкой слепоты, и Чжун Ли встаёт из-за стола, так и не отпуская дрожащей руки, обходит его по кругу и притягивает Кэйю в объятья. Просто молча позволяет вжаться лицом в отворот пиджака у плеча, оплести руками за талию, и сам опускает ладони на лопатки, подрагивающие так же ритмично, как и чуть прохладная ладонь до того.

Чуть подумав, выпускает немного запаха — самую малость феромона, так, чтобы только слегка коснуться крыльев носа ароматом нагретого на солнце камня, песка и цветов цинсинь.

Кэйя вдыхает шумно, раз, другой, в какой-то последней судороге сжимает в кулаках его пиджак на секунду, прежде чем совсем успокоиться, почти обмякнув в его руках, и Чжун Ли в который раз вычленяет из сонмища смешанных чувств немного мазохисткую благодарность судьбе, за то, что однажды в его жизни произошёл тот случай — он, конечно, сломал его, как сломали Кэйю его отношения с Дилюком, но с другой стороны, именно он помог Чжун Ли окончательно проявиться доминантным омегой.

И если за возможность управлять феромонами по своему собственному желанию, такую полезную для того, чтобы приструнить зарвавшегося альфу или успокоить плачущего Кэйю, ему пришлось заплатить такую высокую цену, то что ж.

Иногда, в такие вот моменты, как сейчас, Чжун Ли кажется, что он бы согласился на эту же цену ещё раз, если бы ему выпал шанс переписать прошлое.

— Спасибо, — тихо шепчет Кэйя, прижимается носом и губами ближе, горячо дышит в тонкую полоску кожи на шее, аккурат над высоким воротником рубашки. — Я постою так немного, Чжуни, можно? Совсем чуть-чуть.

Чжун Ли кивает и сам опускает подбородок Кэйе на плечо, вдыхая его успокаивающийся рефлекторно с каждой секундой запах.

Кэйя пахнет озоновой холодной влажностью тающих льдинок с примесью сладковатого аромата лилий калла и острой пряностью туманного цветка. Кэйя пахнет спокойным дождём после разразившейся внезапно бури с градом — ровно, тихо, обволакивающе ласково, и Чжун Ли, буквально кожей ощущая его запах, понимает, что Кэйе уже лучше.

— Так что там с детьми, Кай? — спрашивает он, поглаживая его широкой ладонью между лопаток.

— Дети… — тихо шепчет Кэйя, и Чжун Ли скорее чувствует шеей на ощупь, чем слышит его почти беззвучные слова. — Разве ты никогда не хотел иметь рядом кого-то, кто будет тебя любить просто так? Просто за то, что ты есть, существуешь в этом мире, дышишь, живёшь. Не потому, что у тебя много денег. Не из-за компании, квартиры и дорогой машины. Не за красивое лицо, или приятный феромон, или того, что ты хорош в постели. Кто-то, кто будет любить тебя всегда безусловно, понимаешь?

Чжун Ли понимает.

Он сильный — они оба сильные после всего и, по правде говоря, даже сложно сказать, кто сильнее: Чжун Ли, со своим статусом доминанта уже больше пятнадцати лет шарахающийся от любого альфы, или Кэйя, переживший свой личный конец света и всё равно находящий в себе силы улыбаться каждый день и дарить окружающим тепло не зависимо от того, кто перед ним, — но даже сильным иногда и правда невыносимо хочется любви.

Так невыносимо, что Чжун Ли иногда молча плачет в подушку ночами.

Так безысходно, что мысли о суициде порой приходится глушить антидепрессантами.

Но ребёнок…

Чжун Ли прекрасно знает, что даже детская любовь безусловна только поначалу. Что дети быстро учатся манипулировать, и чем взрослее, тем больнее приёмы появляются в их арсенале.

Чжун Ли до сих пор помнит глаза матери, полные боли, когда Сяо, его младший брат, проходящий все стадии бурного подросткового бунта, говорил ей обидные слова, угрожал сбежать из дома или порезать вены потому, что она его не понимает. Как глубоко осколком засело в её сердце случайно брошенное им «ненавижу тебя, лучше бы у меня была другая мать».

Чжун Ли и сам никогда не чувствовал к ней большой любви — не больше, чем того требуется к женщине, которая произвела его на свет, — но даже он со своим скудным эмоциональным интеллектом понимал, какую рану может нанести родителю ребёнок.

Но он не скажет этого Кэйе. По крайне мере, не сейчас.

— Да, — говорит он просто, сильнее вжимаясь подбородком в пахнущее дождём и лилиями плечо. — Да, я понимаю, Кай. Я очень хотел бы.

Слава Селестии, Кэйя ничего не говорит в ответ.