Их путь лежит в Индиану — гребаную Индиану, она еще ни в чем не провинилась, а Кавех слегка ее ненавидит, просто за то, что добираться до нее больше двух тысяч миль. Он арендует новую машину, отъезжает подальше от заправки и разворачивает карту, хотя аль-Хайтам и бубнит недовольно, что ему не нужно отвлекаться, он и так выстроит оптимальный маршрут.

— Спасибо, Сири, — беззаботно комментирует Кавех и тут же тычет пальцем в точку на карту. — Смотри, мы можем проехать через Лас-Вегас. Говорят, один приятель женился там на своем смартфоне, как думаешь, местные священники дадут добро на брак с парнем, запертым в маленькой электронной коробке?

— Не припоминаю, чтобы я давал свое согласие, — хмуро отзывается аль-Хайтам. — Точно не с тем, кто продолжает называть меня «Сири».

— Ну вот, теперь мое сердце точно разбито, — он выводит машину обратно на дорогу. — А ведь у нас бы вышло отличное свадебное путешествие через половину страны. Мы проедем почти через целую кучу достопримечательностей.

— Не думаю, что профессор Найтари будет рад отдать свой дом в качестве нашего отеля медового месяца.

Кавех смеется — он в полном восторге, что аль-Хайтам так легко поддерживает его шутки, но воспоминания о пункте назначения почти сводят всю радость на нет. 

— Да-да, и не забываем о темном ассасине, который идет по нашему следу, — фыркает он, скорее, для себя. По правде говоря, весь этот путь вгоняет его в тревожное ощущение беды, будто там, в конце, их ждет что-то, через что они не смогут пройти. Хотя никто не знает, доберутся ли они до места назначения, будет ли профессор иметь хоть какое-то отношение к их делу и узнают ли они что-то — и все же интуиция вопит так, что Кавеху хочется отложить эту финальную точку как можно дальше.

Он не может — это было бы нечестно по отношению к аль-Хайтаму, и, что немаловажно, все еще небезопасно. Их преследователь вроде бы отвязался, но это не значит, что им не сядет на хвост кто-нибудь еще. 

Но, по крайней мере, у них есть еще несколько дней пути — и хотя бы ими Кавех намерен наслаждаться по полной. Он так долго перемещался только в границах одного города, что теперь открывающийся перед ним вид приводит его в полный восторг. 

Они проезжают Долину смерти — и хотя ему очень хочется предложить аль-Хайтаму остановиться, вереницы туристических автомобилей не дают Кавеху свернуть с пути. Они объезжают Лас-Вегас вокруг, и тот только издалека манит светом огней.

— Вообще-то я был там, когда еще учился, — делится Кавех между делом. Время позднее, и аль-Хайтам уже настаивает на том, чтобы свернуть с основных дорог и найти мотель, чтобы заночевать, — будь у Кавеха смарт-часы, он бы наверняка еще занудным тоном считывал его уровень стресса и усталости и укладывал спать по минутам. — У меня было с собой всего сто долларов, но я, как и все студенты, был очарован возможностью заработать больше. И знаешь, я ведь не слишком-то везучий парень.

— Это я заметил, — соглашается аль-Хайтам. — Ты не можешь быть хорош в азартных играх.

— А вот тут ты не прав, — Кавех улыбается и качает головой. — В тот вечер мне поначалу чертовски везло. На ста долларах я сделал десять тысяч всего за два часа. И даже понял, что пора остановиться, тем более, мои однокурсники уже все проигрались в пух и прах и ушли напиваться на другой этаж. Я подумал, что обналичу эти деньги, вложу их в какие-нибудь акции и это будет супер-прибавка к моей студенческой стипендии.

— Ты проиграл на бирже?

— Нет-нет, я просто вышел на воздух, прогуляться…

— И тебя ограбили?

— Да нет же!

— Предложили пожертвовать смертельно-больным детям, и ты повелся?

— Хватит меня перебивать, — шипит Кавех, но все равно краснеет, потому что такой случай в его жизни тоже был. — Я встретил девочку. Ей было лет пятнадцать от силы, и она была такой маленькой и худенькой. И она танцевала, перед ней была шляпа с монетками, но все проходили мимо, а потом пришла охрана и выгнала ее вон. И мне стало так ее жаль. Я догнал ее, и мы поговорили. Оказалось, она приехала из Ливана одна и совсем не знала, что ей делать. А танцевать — единственное, что она умела.

Аль-Хайтам вздыхает.

— Дай угадаю. Ты отдал ей все свои деньги. 

— Ну да, но дело не в этом! Я ведь сказал, я не слишком везучий человек. Но в Лас-Вегасе мне, кажется, по-настоящему улыбнулась удача.

— Потому что ты выиграл десять тысяч долларов, которые все равно потом отдал незнакомой бродяжке?

Кавех улыбается — воспоминания наполняют его невыносимой горькой нежностью. 

— Нет. Потому что я нашел там свою лучшую подругу. 

Их больше ничего — и никто не беспокоит, так что дорога их проходит сравнительно гладко. Аль-Хайтам и правда следит, чтобы Кавех не сидел за рулем дольше положенного, так что они останавливаются на перекусы, ночуют в придорожных мотелях — и меняют машины при возможности. 

В таких условиях легко поверить, что это — просто путешествие, и ничего больше. Будто у них нет ни цели назначения, ни конца пути. Кавех никогда не считал себя несчастным, но прямо сейчас он, откровенно говоря, чувствует себя немного более счастливым, чем обычно. 

Он перекрашивает волосы в коричневый цвет, меняет толстовки на экстравагантные гавайские рубашки, шляпы и солнечные очки, он меняет документы — оказавшись будто у всех на виду и оставшись совершенно невидимым, он пробует новую еду, давится мерзким кофе с привкусом бензина на утренней заправке, поет за рулем — и поет в душе, радуясь горячей воде.

Последнее почему-то смущает аль-Хайтама больше всего.

— Зачем ты это делаешь? — интересуется он, пока Кавех вытирает быстро выцветающие обратно волосы полотенцем, в его ровном тоне так и звучит — мне это исключительно для заметок.

Кавех фыркает.

— Любой американец знает, что это полезно для здоровья и хорошего настроения. Это один из ингредиентов счастья — петь в душе.

— Это не имеет никакого смысла.

— Наверно, — Кавех пожимает плечами. — В конце концов, это просто приятно. Почему бы и тебе не попробовать?

— Я не могу принимать душ для объективности эксперимента.

Кавех почти складывается пополам от хохота. В груди у него становится больно от того, как сильно он умилен и позабавлен одновременно. 

— Душ — необязательный элемент. Просто вспомни что-нибудь забавное и напой. Ты ведь можешь это сделать?

Аль-Хайтам неразборчиво хмыкает, что может звучать и как немного оскорбленно, и как чуточку растерянно. Кавех все еще хихикает, одеваясь, и он успевает высушить волосы, пока аль-Хайтам сохраняет подозрительную тишину.

А потом в его наушниках начинает звучать музыка — и голос, лишь отдаленно напоминающий то, что он слышит как аль-Хайтама, начинает напевать что-то мелодичное и приятное. Поначалу Кавеху даже не удается разобрать слов, а когда он наконец понимает, все встает на свои места, и он снова задыхается смехом.

— Подожди-подожди, это что, Синатра? А это Джон Колтрейн? И о, Сэм Кук! А ты, оказывается, любитель джаза!

Аль-Хайтам замолкает, Кавех продолжает хохотать. 

— Ты что, просто взял лучших джазовых исполнителей и создал песню на основе их лирики и голосов?

— Очевидно, я не очень хорош в этом. Но синтез не моя главная специализация, — в его голосе — уже нормальном, ставшем родным голосе — слышны ворчливые обиженные нотки. Кавех прыскает и качает головой. 

— Нет-нет, ты был очень хорош. Но в этом и проблема. Чем ужасней ты поешь, тем лучше.

— Но это…

— Не имеет смысла, да! Ты просто делаешь это, кричишь, пока тебе кажется, что за потоками воды тебя почти не слышно, хотя это и неправда, напеваешь свои любимые песни, даже самые ужасные и глупые, и это тебя веселит.

Если бы у аль-Хайтама было лицо, Кавех легко мог бы представить, как он морщит нос в задумчивости и непринятии. Кавех и сам сомневается, что когда-либо сможет объяснить такое искусственному интеллекту, потому что пение в душе — это про эмоции, про краткий миг освобождения и беззаботности. Но и аль-Хайтам — не совсем обычный.

— Споешь со мной? — предлагает он и тут же строго добавляет: — Без синтеза голоса и без программ для распознавания музыкальных нот.

— Это глупо, — повторяет аль-Хайтам, но не слишком-то сопротивляется. 

— Раз тебе нравится старый джаз, как насчет… — Кавех его игнорирует, уже вбивая музыку в поиск. — О, вот этой!

На краткий миг, когда мелодия «I wanna be loved by you» и нежный голос Мэрилин растекается по комнате, его веселье исчезает, и Кавех чувствует себя очень глупо, а потом аль-Хайтам и правда начинает подпевать — и радость затмевает все. Кавех намеренно искажает слова и ноты, но аль-Хайтам подходит к этому до ужаса педантично — и хотя его голос звучит несколько равнодушно, из-за него романтичность этой песни пронизывает Кавеха до кончиков пальцев. У него пересыхает в горле и в голове неприятно стучит, когда они заканчивают, и он не чувствует привычного облегчения — только неясную тоску на кончике языка.

— Ты все равно омерзительно в этом хорош, — комментирует он, когда голос снова к нему возвращается.

— А ты немыслимо плох, — тут же парирует аль-Хайтам.

— Эй, ты не можешь так говорить со своим учителем! — Кавех обиженно поджимает губы и наконец вспоминает о цели эксперимента. — Так что, ты что-нибудь понял?

— Нет. Для меня это все еще не имеет никакого смысла.

Кавех пожимает плечами: не то чтобы у него и впрямь были большие надежды. Он уже собирается выдать что-нибудь вроде «вырастешь — поймешь», когда аль-Хайтам продолжает фразу:

— Но это было… неплохо. Мне нравится тебя слушать.

— Ты же только что сказал, что я был просто ужасен.

— Немыслимо ужасен, — напоминает аль-Хайтам. — Но мне нравится улыбка в твоем голосе. Если для этого тебе нужно плохо петь, я оцениваю это странное действие как положительное.

На несколько секунд Кавех так и зависает с открытым ртом. Ему хочется отшутиться, сказать какую-нибудь глупость, но слова не идут — около сердца ему будто вонзают горящую иглу — от нее тепло, почти горячо, но чуть двинешься, и всего его пробивает тянущей вязкой болью. 

Он уже жалеет, что вообще это начал.

В Индиане они умудряются заблудиться. Они без проблем добираются до ближайшего к координатам городка, а вот дальше возникают проблемы, потому что по картам на этих координатах вообще ничего нет. И как туда подобраться, Кавех не слишком понимает. Они пробуют заехать с нескольких сторон, пока наконец не сдаются — аль-Хайтам уверяет, что тут должна быть какая-то ошибка.

В отчаянии Кавех останавливается в центральном магазине: между рядами бродит стайка подростков, но и те быстро уходят, купив жвачку и газировку. Кавех оглядывается — городок выглядит старым, магазин и того хуже. Он не замечает здесь даже камеры, аль-Хайтам говорит, что камер здесь в принципе очень мало, и он чувствует себя почти бесполезным. У Кавеха это вызывает вздох облегчения: если мало камер, значит, шанс, что их заметят, тоже становится меньше. Их больше не преследовали — или он не замечал, но он был не хотел встрять в такую авантюру снова в ближайшее время. 

Когда он останавливается у кассы с бутылкой воды, пачкой протеиновых батончиков, шоколадом и кучей вредных закусок, взглядом его встречает мужчина средних лет — он не выглядит неприветливым, но и дружелюбием от него тоже не пахнет. 

— Ты не местный, — просто говорит он, и Кавех пожимает плечами: глупо отрицать, здесь все друг друга знают.

— Приехал к другу и, похоже, немного потерялся, — легко соглашается он. — Только никак не могу найти к нему проезд, он должен жить где-то на юго-западе, чуть дальше за городом, но по карте там одни пустыри.

Мужчина фыркает.

— Что же ты не попросил его встретить?

Кавех смеется: надеется, что не слишком фальшиво.

— Надеялся, что и сам справлюсь. Мы с ним с университетских лет не виделись, я только недавно узнал, что он забрался в такую глушь.

— Так вы тоже из этих, из университетских, — мужчина щурится и пожимает плечами. — Не пойму я вас. Со стороны города туда подъезда нет, надо заезжать от шоссе. — Он ловко достает карту города и начинает чертить прямо на ней. — Вот здесь, с юга. Там раньше планировали строить новые дома, а потом стройку забросили, остались только несколько коттеджей. Мы даже не думали, что кто-то решит занять один из них. За карту тоже заплатишь.

Он швыряет бумагу на стойку, и Кавех на автомате кивает. Это больше, чем то, на что он мог бы рассчитывать. 

— Спасибо, сэр, — улыбается он, сгребая все с прилавка побыстрее. 

— Как видишь, твои технологии не всегда срабатывают, — говорит он уже в машине. — Иногда старый-добрый дружеский разговор оказывается куда лучше.

Аль-Хайтам что-то неразборчиво мычит, прежде чем ответить:

— Он был прав. Два года назад было заморожено строительство целого комплекса. Но трудно представить, чтобы дома так и оставили пустыми. 

Кавех ежится.

— До университета, где он работает, почти час пути на машине. Не понимаю, почему профессору захотелось жить в таком странном месте.

— Если только он не продолжает проводить какие-то исследования.

Губы Кавеха округляются в удивленном «о», и в голову ему снова начинают лезть всякие странные мысли об опытах на людях и о том, как его обязательно препарируют словно лягушку. Будто читая его мысли, аль-Хайтам добавляет:

— Не переживай, если он изучает мозг, ты ему как подопытный будешь не интересен.

— О, спасибо… какого черта!

Он находит нужный въезд только с четвертого раза, к тому времени солнце уже начинает заходить, и обстановка становится все более мрачной. Это и правда коттеджный поселок: гряды пустых и темных окон пугающе высятся вдоль дороги. Единственный дом, который выглядит жилым, — в самом конце улицы.

— Жуткое местечко, — признается Кавех. — Я бы в таком месте жить никогда не стал.

— Полагаю, это причина, по которой профессор Найтари остался здесь.

Кавех качает головой: трудно представить, насколько велико должно быть желание уединения. Но, по крайней мере, он не живет в какой-нибудь хижине, окруженной частоколом, посреди леса.

Дверь коттеджа открывается раньше, чем Кавех успевает остановить машину: теплый свет дома развеивает эту унылую обстановку вокруг несмотря на то, что поза профессора совсем не выглядит дружелюбной. Против света Кавех не видит его лица, но почему-то ему кажется, что оно должно быть крайне недовольным.

Профессор Найтари следит, кажется, за каждым его шагом: за тем, как Кавех останавливается, как выходит из машины и как вытаскивает сумку с ноутбуком. Он вяло машет рукой, прежде чем подойти. Вблизи профессор кажется совсем молодым: едва за тридцать, суженные зеленые глаза и правда смотрят подозрительно и неприветливо, темные волосы собраны в низкий аккуратный хвост.

— Ну и? — спрашивает он раньше, чем Кавех успевает заговорить. — Из какой ты группы? Что хочешь пересдать?

— Я не из… — начинает Кавех, и одновременно с ним в его ушах заговаривает аль-Хайтам:

— Я знаю этот голос.

— Правда?

— Правда что? — профессор на секунду теряется, но Кавех едва обращает на него внимание.

— Я его помню. Он был со мной в самом начале. 

— Ох…

— С вами все в порядке?

— Его зовут Тигнари.

— Тигнари? — переспрашивает Кавех, и лицо профессора напротив каменеет — только это наконец заставляет очнуться. — Простите, я не студент, и я тут по довольно необычному делу.

— Это я уже понял, — сквозь зубы выдает Тигнари, и выражение его лица точно не сулит ничего хорошего. 

— Скажи ему про меня, — как дьявол наговаривает на ухо аль-Хайтам. Кавех между ними двумя чувствует себя на грани нервного срыва.

— Ты уверен, что мы можем ему доверять?

— Да с кем вы, в конце концов, говорите?

— Да.

Кавех делает глубокий вдох:

— С аль-Хайтамом.

Выражение лица Тигнари становится непроницаемым: на секунду в нем мелькает какая-то разбитая уязвимость, а в следующий момент он морщит нос и словно захлопывает все щиты. Он оглядывает улицу и открывает дверь шире, пропуская Кавеха внутрь, и тот не может сдержать вздоха облегчения: это, наверно, можно считать за прогресс.

Тигнари молча ведет его в маленькую кухню, садится за стол, скрестив руки на груди, и кивает на стул напротив.

— И откуда вы знаете эти имена? 

— От аль-Хайтама, — повторяет Кавех, чувствуя себя ужасно глупо. — Он… здесь. Со мной.

— Это невозможно, — отрезает Тигнари, даже не усомнившись. Это немного бьет по самолюбию: что, он не верит, что ИИ можно вытащить из их дурацкой тюремной академии?

— Почему нет?

Тигнари меряет его долгим взглядом, в нем впервые помимо раздражения явно читается усталость.

— Потому что он мертв. И прежде чем вы попытаетесь доказать мне обратное, предупреждаю, что я зафиксировал его смерть собственными руками. Так кто вас сюда послал?

Кавех едва слышит последний вопрос за шумом крови в ушах. Земля будто уходит у него из-под ног, и он, кажется, теряет аль-Хайтама во второй раз.

Какое ужасное, не имеющее в их ситуации никакого смысла слова. Мертв.