Клод, прикрывая нос и рот платком, неотрывно смотрел на колбу. Чёрные кристаллы нагревались в реторте, капли оседали на стенках… Чёрные, как её глаза. Клод зажмурился, отгоняя неуместные мысли, и через несколько секунд увидел, что кристаллы покраснели. Киноварь. В который раз он портит опыты на ранней стадии и вновь из-за неё. Так и он вскоре поверит, что Эсмеральда — ведьма. 

— Эсмеральда, — прошептал он, но ничего не изменилось.

Возможно, одного её имени недостаточно. Или же дело именно в нём: оно значит "изумруд", а он пытается достичь чёрной субстанции. А может, как раз необходимо думать о ней и шептать её имя: цыгане, египтяне и другие пришельцы из дальних земель обладают нужными ему знаниями. Возможно, и она что-то знает. 

На следующий день, когда Эсмеральда пришла танцевать в полдень на Гревскую площадь, он стоял среди зевак во втором ряду и пристально следил за ней. Ему нужно запомнить каждое её движение,  каждый звук её голоса. И тогда… Тогда всё получится. Да, он станет равным Николе Фламелю и мудрецам древности. Мысль об этом на секунды ослепила его, и он потерял Эсмеральду из виду. Клод выдохнул под нос "Проклятье!.." Что ж, придётся потратить ещё время, чтобы в следующий раз ничего не упустить. 

Тем временем Эсмеральда закончила выступление и стала обходить зрителей с перевёрнутым бубном, собирая плату. Фролло достал из кошелька на поясе большую серебряную монету и опустил в бубен, глядя цыганке в глаза — ради опыта, конечно. Она заметно побледнела, но всё же поблагодарила его за щедрую плату. Немудрено, ей одной только этой монеты на дюжину дней хватит. 

Так и повелось: где бы она ни выступала, он был там. И неизменно опускал в её бубен крупные монеты. На исходе недели Эсмеральда подбежала к нему, когда он уже направился к Собору. 

— Простите меня, господин, но вы всегда даёте большие деньги… 

— Ты бы предпочла, если бы я давал тебе пару оболов*, как прочие? — грубо оборвал её Фролло и с внутренней усмешкой наблюдал её испуганное выражение лица. 

— Нет, что вы, господин, я вам так благодарна! Я лишь хотела спросить, могу ли я чем-то ещё вам служить? Ведь мои танцы и песни столько не стоят. 

Они стоят стократ больше, глупая!

— Возможно. Но здесь нельзя говорить о подобном. Идём со мной. 

— Я этим не занимаюсь, — со страхом ответила Эсмеральда. 

— О чём ты подумала, грешница? Ты говоришь со служителем Господа нашего! 

Цыганка стушевалась, а священник внутренне содрогнулся: эта ложь так легко вылетела из его рта! А ведь он… 

— Приходи к Собору на заходе солнца. 

До этого времени Фролло не находил себе места от волнения. Если она что-то знает, если расскажет ему!.. О, тогда, сколького он достигнет тогда! И она будет сидеть рядом с ним, возможно даже коснётся его… От одной только этой мысли кровь вскипала, и он вновь чувствовал себя шестнадцатилетним несмышлёнышем, забредшим тогда случайно на улицу Глатиньи. Картины увиденного неделями преследовали его по ночам, и по утру, просыпаясь в замаранной ночной рубахе, он чувствовал себя просто отвратительно. И вот это чувство вернулось. 

Цыганка удивлённо смотрела на него, пока он рассказывал о философском камне, алхимии, Великом Делании и остальном. И лишь покачала головой:

— Нет, господин, простите, в таборе никогда о таком не говорили. И за время наших странствий я не слышала о таком. Простите, что я оказалась бесполезна…

На что он рассчитывал, глупец? Что необразованная цыганка и сброд всякого отребья понимает в величайшей науке?

Видно, злость слишком явственно проступила на его лице: Эсмеральда вскочила с лавки и начала бормотать извинения и слова прощания. 

— Сядь! 

Она опустилась на самый краешек лавки, опустив голову. 

Он не мог объяснить, зачем ему дальше её присутствие. Ведь она ничего не знает! Но так не хотелось… Нужно напитаться её энергией, её ароматом, и тогда всё получится… 

— Господин? — робко обратилась она. 

— Я люблю тебя. 

Эти простые слова обожгли его стыдом: он произнёс их в доме Богоматери, единственной женщины, которую ему дозволялось любить.

— Как же! — ахнула Эсмеральда. — Вы ведь говорили сегодня… 

— Я солгал. Но сейчас я говорю правду, хоть мне это и запрещено. Мне нельзя любить тебя или любую другую женщину, но я… Да, я люблю тебя. 

Довольно притворяться и искать оправдания. Он повторял эти три слова и чувствовал, несмотря на стыд, как удавка на шее развязывается.