Андрей закрыл глаза, чувствуя, что сейчас умрёт. Христианину нельзя желать умереть, но он, по счастью, никогда верующим не был. Он пролежал так какое-то время, с накатившей слабостью и усилившейся болью в планах, но… ничего больше не произошло. Он не умер ни в этот день, ни в последующие, а в следующем месяце и вовсе пошёл на поправку.

Ему рассказывали только хорошее: что французы покидают Москву, что спешно отступают, что Кутузов гонит их, не выпуская из виду, что тем нигде не удаётся закрепиться… Ни слова о потерях и поражениях, но Андрей знал, что были бы они значительны, он непременно узнал бы о них.

Каждый день он почти по часу проводил с сыном и всякий раз поражался тому, каким он стал смышлённым и как переменился. Впрочем, сравнивать было особо не с чем: прежде Андрей всячески избегал сына, ведь он слишком напоминал о Лизе, о том незаслуженно холодном и жестоком отношении к ней, о равнодушии к её беременности.

Да и все вокруг изменились: графиня Ростова поблекла, Наташу он видел в слезах, когда она теперь изредка его навещала, а граф и вовсе стал тенью. Причину этого никто ему не открывал, отговариваясь тем, что его ранения слишком серьёзны. В один день, разозлившись, когда ему снова не ответили, Андрей припёр к стенке какую-то дворовую девку и потребовал сказать, что случилось.

— Не могу, господин, пощадите, ей-богу не могу! — захныкала она.

— Я никому не скажу, что ты мне всё открыла. Говори.

Она несколько долгих мгновений смотрела на него, потом вновь потупилась и тихо сказала:

— Молодой хозяин умер, упокой Господь его душу. Москва сгорела. Больше ничего не знаю, господин…

— Молодой хозяин? Неужто Николай?

— Нет, господин, Пётр Ильич.

— Хорошо, иди.

Андрей лёг в постель. Это он должен быть там. Он должен сражаться, а не этот ребёнок. Сражаться, а не бездумно искать смерти, наслаждаясь болью.

Вскоре к нему заглянула Наташа. И Андрей словно впервые её увидел: увидел, как она осунулась, побледнела, какие чёрные тени залегли у неё под глазами… Она не была той весёлой девочкой, какой он помнил её. Нет, эта новая Наташа нравилась ему не меньше. Он любил её не меньше. Постоянно слова признания и предложения готовились сорваться с его губ, и только понимание её состояния его удерживало.

Пришла зима, и к этому времени Наташа совершенно ослабла.

— Я хочу увезти её в Москву, ей надо показаться докторам, — сказала ему как-то Мария. — Я боюсь за неё.

— Я еду с вами.

— Нет, Andre, ты ещё недостаточно восстановился. Твоё ранение слишком серьёзно…

— Вот и покажешь меня доктору, — грубо оборвал её Андрей. — Прости меня, но я скоро с ума здесь сойду.

Через неделю они выехали в Москву. Все слишком были озабочены восстановлением после очередного пожара, нынче более серьёзного, чем в любой предыдущий год, и к тому же отягощённого разграблением, так что некому было возмущённо цокать языком от новости, что юная графиня Ростова целую неделю ехала в карете с мужчиной, хоть и в присутствии его безупречной с моральной точки зрения сестры.

Наташа постепенно оправлялась от всех трагедий и навещала Андрея регулярно. Он искал в её поведении признаки былой симпатии, признаки того, что их разрыв был минутной слабостью, и что она всё так же расположена к нему. Это изматывало едва ли не больше любого ранения, что у него были.

В конце января внезапно в доме появился Пьер, и началась большая суматоха. Он всем отвечал, что чувствует себя хорошо, что больше всего желает действовать, но Андрей видел, как и он тоже изменился. И не только тем, что значительно исхудал, но и его взгляд и движения потеряли былую рыхлость. Одно только осталось прежним — то, как горели его глаза при взгляде на Наташу. Андрей без усилий вспомнил их разговор перед предложением. При осознании этого он со всей силы сжал манжет рукава халата, лишь бы не показать всем своих чувств.

Как же он смеет так смотреть на неё? Будто не знает, что он, Андрей, любит её! Что их разрыв — ложный, ничего не значащий! Андрей остановился посреди комнаты тяжело дыша. Нет, так дальше невозможно. Он не мог оставить Наташу, она одна смогла вдохнуть в него жизнь, когда всё шло прахом, когда всё перестало иметь значение. Он должен бороться за неё! Андрей устало сел в кресло и увидел перед глазами сына, когда тот был совсем маленьким, как он не желал отдавать какую-то не нужную ему безделицу.

Разве любил он Наташу? Или в самом деле держался за неё лишь по той причине, что она — как ему казалось — одна привязывала его к жизни?

Несколько дней он не покидал свои комнат и не впускал Наташу, боясь, что она внесёт сумятицу в его размышления. Он мучительно вспоминал тот бал, первый для неё, их свидания, объяснение чувств и предложение. Ведь не могло ему почудиться её чувство? И тем более своё собственное! Он говорил себе, что действительно любит её, и она его тоже любит… И страшился признать, что сомневается в этом. Однако ему надлежало сделать выбор и принять решение.

Он спустился к завтраку и нисколько не удивился, увидев Пьера. Наташа сидела рядом с ним, они о чём-то говорили. Андрей уже собирался произнести подготовленные слова, как вдруг ощутил, что совершенно не чувствует ревности. Картина перед ним его не трогала. Да, теперь он явственно видел, что его чувства к Наташе были только лишь наваждением, мороком. Оазисом в тёмной и мёртвой пустыне.

Теперь же пелена спала. Андрей посмотрел на влюблённых, не замечавших его присутствия, и с чувством облегчения сказал:

— Доброе утро.