За двадцать лет жизни у Отто Сувена к звёздам развивается стойкая неприязнь.

Он рождается в Порт-Ормосе, городе, не испытывающем недостатка в людях, иноземцах и местных, не стесняющихся любых способов заработка денег. Всевозможных ясновидящих, пророков, гадалок, оракулов, хиромантов, нумерологов и прочих торговцев предсказаниями Отто попадаются уймы, но астрологи среди них выделяются особо. Куда чтению по кофейной гуще до настоящей науки, так они все приосаниваются, хоть большинство из них вовсе и не учёные, а любители, и прознай об их деятельности Академия, и им бы пришлось худо. И всё равно их слушают затаив дыхание — и никогда они не говорят о судьбе Отто ничего хорошего. Ещё бы: на их глазах он в бесчисленный раз чуть не падает в воду под вёсла проплывающего мимо корабля.

(Но, к слову, астрологи Академии в этом отношении ничуть не лучше: уловив слухи про Отто, не один, не два, но три незнакомых друг с другом студента Ртавахиста попытались получить у его родителей разрешение написать про него научную работу.)

Дело вот в чём: у Отто, как выразились те студенты, аномально низкие показатели удачи далеко за пределами среднеквадратического отклонения.

Почти сразу после рождения Отто едва не роняют на крутой лестнице. В первые недели жизни он подхватывает лихорадку, от которой оправляется чудом — семья уже готовилась к худшему. Когда Отто едва исполняется три месяца, его оставляют без внимания буквально на минуту, отложив на ящик, чтобы расплатиться за покупки, и его чуть не съедает крокодил. Совершенно дикий, ничейный, как из воздуха взявшийся — крокодилы остерегались заплывать в Порт-Ормос с давних пор, и с чего вдруг этот решился, так и остаётся загадкой. Отто отбивают чудом: хвост зверя путается в водорослях, и он застревает на достаточное время, чтобы его череп пронзило копьё спохватившегося стражника.

Для других людей эта история была бы той, которую рассказывают каждому новому знакомому, стремясь впечатлить; для Отто эта история меркнет, смазываясь в общую картину сотен и десятков похожих случаев. Даже в десятку самых больших его неудач она б не вошла.

Сколько Отто себя помнит, он никогда не был одинок.

В раннем детстве взрослые ему умиляются. Маленький, стеснительный мальчик, боится играть с другими детьми, зато постоянно сочиняет истории про сказочных созданий из леса — разве не прелесть? Вот он хочет носить зелёный, потому что хочет быть похожим на своих лесных друзей — очаровательно; вот он напевает под нос невпопад мелодии, которым его научили лесные друзья — какой славный ребёнок; вот он хочет сбежать в лес — эй-ей, поосторожней, малыш!

Потом он становится старше, и это уже совсем не так мило.

— Они все думают, что я странный, — шмыгает носом Отто, — а я не странный. Я что, странный?

Крошечные глаза Арагару сощуриваются в точки. Вокруг них шелестят укрывающие от чужих взглядов кусты: Отто чудятся в шорохе чужие злобные шепотки.

— Нара Отто растёт быстрей, чем росток под тёплым солнцем. Такие большие нары о нас помнят редко.

Отто зарывает подбородок глубже в колени. В глазах щиплет.

— Что же мне, забыть? Я не хочу. Вы мои друзья.

— Юные нары хотят позабыть о нас редко, — Арагару говорит размеренно и напевно, с тягучей нотой многовековой мудрости, — но всё ж забывают. Твоё сердце, надо думать, предано аранарам до самой косточки, нара Отто.

И это правда, и это-то, быть может, главное указание, что Отто — ненавистный ребёнок звёзд.

В шестнадцать лет ему приходится бежать из Порт-Ормоса.

Никто, кроме семьи, не встаёт на его сторону. Девушка, которую он оскорбил, — рассказав правду, аранары не врут и в тонкостях человеческих отношений смыслят мало, — в городе любимица, общительна, словоохотлива, мила и приятна, метит попасть в Академию — на Ртавахист, вот уж смех-то. А он — завистник, простак, дурачок, умалишенный, если повезёт, родители пристроят его торговать фруктами у причалов, — вздумал погубить её будущее, очернить её в глазах мудрецов, да как же можно ему поверить? Никак нельзя, кто знает, какие гнусности и про кого нашепчут ему зелёные человечки из сказок в следующий раз.

Звёзды освещают побег Отто. Он не знает, где в их россыпи затаилось его созвездие, но надеется, что не оно указывает ему сейчас путь.

— Для ростков ночи верный путь в темноте видней, — бормочет Аранишат, устроившись поудобнее в недрах его дорожной сумки, — только порой семя солнца по воле случая прорастает в тени.

Фруфу, вьючный як из стойла Сувенов, единственная теперь его память о доме, согласно фыркает. Животные ладят с аранарами — они единственные не осуждают Отто никогда; но иногда его беспокоит, что друг друга они понимают слишком уж хорошо.

Дороги водят Отто по Сумеру около года, и год этот более насыщенный, чем вся прежняя его жизнь, но по-прежнему её продолжает. «Как ни старайся, не отрастит персик зайтун цветок падисары» или что-то в этом духе. Чужеземцы, только прибыв, говорят, что город Сумеру похож на Порт-Ормос, но для Отто они схожи так, как схожи вода и камень: здесь каждый булыжник и каждая травинка складываются в единое грандиозное творение, многовековый храм мудрости, и всё в нём священно, и всякий человек внутри — верующий. И в Порт-Ормосе были люди из Академии, но никогда в таком количестве — тут же нельзя и пройтись по улице, не встретив ни единого человека в бирюзово-белых одеждах. Их разговоры едва разборчивы; их манера держать себя всегда выдаёт высокомерие; аранары говорят, качая головами печально, что вытянувшись и созрев, они позабыли, где лежат их корни; покупают и продают они совершенно по-иному; но несмотря ни на что, а может, именно из-за этого, одно дыхание рядом с ними вызывает чувство, что они — те избранные, что прикоснулись к великой мудрости, к которым всем остальным доступ закрыт.

Словом, Порт-Ормос и город Сумеру разнятся заметно, но кое-что остаётся прежним: обоим местам Отто чужд.

Но Отто упрям: главное качество торговца, так говорил отец. Он изучает обстановку, строит планы, налаживает связи, — и у него даже не так чтобы плохо выходит.

Он пользуется помощью аранар. По мелочам: узнать их мнение о том торговце, проследить за тем покупателем, проникнуть на тот склад с товарами.

Их легко уговорить: нара Отто ведь аранарам друг. Он помогает им во всех их причудливых мелочах, отчего бы им не помочь ему в ответ?

Для торговли это полезно.

Он чувствует себя дурным человеком.

Наверное, затем его и наказывают звёзды. В лесу Мотийимы Отто, приехавший за стружкой гигантских грибов, становится жертвой огромных слизней и теряет весь товар, спасаясь бегством: объяснять покупателю, отчего вместо его «средства для пробуждения небывалых способностей мозга» ему придётся довольствоваться кофе и утешительным советом, опыт весьма неприятный. Чаща Апам ему ненавистна: слишком близко к Порт-Ормосу, сотни корней, о которые можно споткнуться, вода повсюду и неистребимое желание покупателей найти в этом безобразии какие-нибудь дорого оплачиваемые диковинки. То и дело Отто заносит в пещеры, порой по делу, порой по случайности, и никогда ему не случается не столкнуться там либо с монстрами, либо с завалами, либо с наводнениями. Однажды его воз чуть не подстреливает гигантский робот. В пустыню он соваться даже и не думает, несмотря на все соблазны.

(Из своих бед он выучивается спасать себя сам. Аранары всегда рядом, всегда стремятся помочь — но они маленькие и неуклюжие: чаще Отто помогает выбраться и им.)

К его чести, он не нищает. Но и не богатеет тоже. Из Порт-Ормоса он уехал ни с чем — с ничем и остаётся.

(Но иногда Отто думает: насколько его успехи на самом деле его заслуга, а насколько — заслуга того, что он, взрослый и оторвавшийся от корней, использует дарованное ему чудо детства для своих мелочных и корыстных целей?)

— Я думаю, я уеду из Сумеру, — говорит Отто, жуя свой скромный обед: лепёшку и персик зайтун. — Попытаю счастья в других местах.

Арамани, деловито покусывающий золотую монету, отрывается от своего занятия и отвечает серьезно и очень просто:

— Мы будем скучать, нара Отто.

На следующей неделе Отто уезжает в Лиюэ.

Хороший город. Всё-таки его удача следует за ним, и потому торговля продолжает оставлять его на стабильном нуле; но он заводит хорошие знакомства, приобретает опыт в руде и даже договаривается на скидку за подвоз до Иназумы — за несколько дней до начала блокады. В его семье о Лиюэ отзывались хвалебно, и он понимает почему.

По поводу Гео Архонта у него смешанные чувства, однако. Торговцы считают своим долгом высказать ему своё почтение, но Отто не уверен в своём к нему уважении: если судьбу пишут в небе архонты, то отчего же в его забралась такая помарка?

Загружая товар на спину Фруфу, он задаётся вопросом: его неприкаянная, ничейная сущность — результат ли воли Селестии или её причина?

На Драконьем хребте, непростительно суровых горах, где никогда в жизни не оказался бы ни один аранара, Отто попадает в плен похитителей сокровищ.

Его вина, говоря честно: его слабовольное мягкое сердце перебарывает его чуйку торговца, и он соглашается помочь не тем людям. Молодой парень, немногим его старше, рассказывает слезливую историю о похищенной невесте и умоляет показать ему выведанный тяжкими усилиями безопасный путь; как Отто выясняет, связанный лёжа на прутьях узкой клетки для хиличурлов, Мароун, девушка, о жизни которой он так переживал, не была его невестой вовсе никогда, а похищена была ими же — так она объясняет из соседней клетки. Фруфу воры запрягают в свою телегу; о товарах Отто и говорить нечего; под угрозой вспороть ему вены и оставить его умирать на морозе похитители сокровищ требуют провести их через хребет.

Смотря на их искорёженные трупы, валяющиеся на дне ущелья, Отто не чувствует ничего, кроме холодной сосредоточенности. Он находит свою повозку, запрягает в неё Фруфу, возвращает Мароун к подножью горы и на прощание вручает ей большую часть своих сбережений. Когда она, помахав ему в последний раз, скрывается из виду, он чувствует тяжесть в кармане: засунув туда руку, он ожидает найти жалкие остатки моры, но вытягивает на свет Глаз Бога, светящийся ровным золотым светом.

На розовато-синем небе занимаются ранние звёзды, и вдруг Отто кажется, что каждая из них смотрит только на него.

Ему удаётся добраться до потайной стоянки неподалёку, местонахождение которой ему удалось скрыть от похитителей. Разбить костёр. Успокоить и покормить Фруфу. Разрыдаться — щёки моментально обмораживает.

Не плач счастья, хотя тот он бы приветствовал. Не плач горя, хотя тот был бы хоть и постыден, но и понятен. Нет — плач ребёнка, потерявшегося в мире, вдруг явившем себя в стократ огромнее, чем казалось из окна детской.

Что должно это значить?

Это хорошо, говорит он сам себе. Это очень кстати, потому что из всех возможных стихий для торговца Гео самая полезная: вызывает доверие. Это славно, ведь теперь ему будет удаваться самозащита лучше. Это замечательно — это удачно.

Отто не верит этому. Он знает, кто он такой — знал с самого детства. Тихое, незаметно, но упрямей, чем пробивающийся сквозь гравий дорог росток мяты, неповиновение божественной воле — не брошенный в лицо вызов, но целенаправленное уклонение. Таким не даруют боги не даруют подарки — таким не освещают путь в темноте.

Драконий хребет под ногами урчит промёрзшей древней глубиной незнакомо и страшно, но, должно быть, согласно.

Неудивительно, что на спуске в Мондштадт по обледенелой тропе его излавливают Фатуи. В Селестии, должно быть, судьба Отто Сувена — наисмешнейшая комедия, и здесь разворачивается её кульминация: на границе города свободы, со свежеполученным Глазом Бога в неумелых руках, ему перережут глотку.

От верной смерти Отто спасает черноволосый юноша в странном костюме, со странной компаньоншей и со странными, страннейшими речами.

— Хэллоу-хэллоу. Хай, — произносит он, только что разбивший врага героически, но улыбающийся, как самый настоящий чудак. — Я Нацуки Субару, а тебя как звать?

Солнце восходит над его макушкой. У Отто вновь слезятся глаза.