Аль-Хайтам давно понял: Кавех — нечто среднее между человеком и песчаной бурей. От человека у него тонкая душевная организация и альтруизм. От песчаной бури всë остальное. Например, неуëмность, неукротимость, неотвратимость, хаотичность и способность к изменению окружающего пространства. 

В жизнь аль-Хайтама Кавех ворвался именно так, как песчаная буря — неотвратимо. 

Сначала — голосом. Аль-Хайтам никогда не любил шум человеческих голосов, они раздражают, мешают сосредоточиться, они дисгармоничны и режут тонкий слух человека, выросшего в тишине. Но в тот день аль-Хайтам не включил шумоподавляющие наушники. Та открытая анфилада в Академии, где он устроился почитать, казалась ему достаточно тихой, да и написанное увлекало. Так сильно, что он не замечал, как на одной из лавочек поодаль пристроились двое. Не замечал до тех пор, пока голос одного из них не разнёсся по анфиладе. Слишком эмоциональный, даже восторженный, иногда сбивающийся, будто говорящий старался не тараторить, то и дело насильно сбавляя ускоряющийся темп. Аль-Хайтам потянулся к наушникам, но всë равно вслушался в слова, задерживая движение. 

— Если они считают, что брать для будущего проекта стиль эпохи Царя Дешрета — это отличная идея, они глубоко заблуждаются. Они смогли усвоить только геометричность, монументальность и симметрию, но совершенно не понимают, что в архитектурных ансамблях той эпохи есть определëнный ритм. Они встраиваются в окружающее пространство и используют особенности рельефа. И это только внешнее. Внутренние механизмы, многоуровневые коридоры и ловушки. Нам придëтся изучить внутреннее устройство одного из существующих комплексов, чтобы просто создать имитацию, потому что механизмы той эпохи невероятно разнообразны. Они могли задействовать элементальную энергию, а могли, например, отражëнный системой зеркал и призм солнечный свет. А настенные росписи? Большинство из них нарративны, мы можем только полностью скопировать их с одной из существующих пирамид, но нарратив росписей является частью общего нарратива всего комплекса. А ведь там ещë есть обелиски! С буквами! Или иероглифами. Ты знаешь, на чём писали в эпоху царя Дешрета? Я не знаю. 

— Я тоже, — ответил недовольный девичий голос, — понятия не имею, чем писали в эпоху царя Дершата… 

— Дешрета, — поправили еë. 

— Да, я так и сказала. Неважно. Кавех, ты можешь не говорить об архитектуре хотя бы сейчас? 

— У нас проектный семинар на следующей неделе, и надо выбрать проект, которым мы будем заниматься почти весь следующий год, с чего бы мне об этом не говорить? 

— Потому что у нас свидание! — возмутилась невидимая (потому что аль-Хайтаму слишком лень обернуться и посмотреть) девушка. 

— И что? — с совершенно искренним недоумением спросил Кавех. 

— На свиданиях говорят о чëм-то романтичном! 

— Эклектика в романтической архитектуре Фонтейна? 

— Архонты! — девушка, скорее всего, всплеснула руками. — Тебя хоть что-то интересует кроме архитектуры? 

— Конкретно сейчас — чем писали в эпоху Дешрета. 

— Всë с тобой ясно, — судя по звуку шагов, девушка развернулась и ушла, преувеличенно громко и недовольно топая. Кавех же вздохнул, как показалось аль-Хайтаму, скорее облегчëнно, чем расстроенно. 

Обычно аль-Хайтам не слушал чужие разговоры, людские голоса раздражали, словно жужжание мух, но этот казался забавным. Почти анекдотическим. Будто всë происходящее одна большая шутка. Может, именно поэтому, поддавшись странному, несвойственному для себя порыву, аль-Хайтам сказал:

— Стилусами или кистями. 

— Что? — переспросил Кавех, проходивший мимо и явно не заметивший аль-Хайтама, сидящего в одном из арочных проëмов в окне слепящего света. 

— Если тебе интересно, чем писали в эпоху царя Дешрета — стилусами на глиняных табличках, кистями и краской чëрной или красной на папирусе. А видов письменности было три. 

— Ты из Хараватата, — сказал Кавех тоном врача, ставящего диагноз. Аль-Хайтам не стал утруждать себя тем, чтобы кивнуть. — И-и-и, — протянул Кавех, чуть наклоняясь, чтобы разглядеть название книги, — как раз интересуешься исследованиями лингвистических особенностей народов Сумеру. Объяснишь мне про письменность завтра в обед в библиотеке, ладно? 

Кавех унёсся, так и не дождавшись ответа. Может, думает, что таким, как он, не отказывают. Таким в смысле сияющим. У него будто даже голос пропитан солнечным золотистым светом. От одного присутствия Кавеха должны зацветать сады. 

Но аль-Хайтам — существо тенелюбивое. Он хмурился, глядя вслед Кавеху почти недовольно. Свет от его улыбки становился навязчивым зелëным пятном, скачущим со страницы на страницу, ложащимся поверх строк грамматики. 

Аль-Хайтам не собирался завтра в обед специально приходить в библиотеку, чтобы что-то объяснить Кавеху. Тому просто повезло, что аль-Хайтам всегда приходил в библиотеку в обеденный перерыв и не собирался изменять своим привычкам. 

***

— Письменность древних сумерцев относится к логоконсонантному типу, сформирована на основе более древнего пиктографического письма путём добавления дополнительных графем. К эпохе правления царя Дешрета разделилась на три типа написания: иероглифику, иератику и демотику. Иератика, в свою очередь, разделялась на книжную, для записи религиозных и литературных текстов, и курсивную, для хозяйственных  текстов и писем. Демиотика считается наиболее быстрым вариантом курсива, произошедшим от иератики, но характеризуется наличием большого количества сложных  лигатур. Все системы существовали параллельно и активно использовались носителями. 

Аль-Хайтам говорил ровным профессорским голосом и думал, что осмысленность из глаз Кавеха пропадёт примерно на середине фразы. Но внимание у Кавеха цепкое, высвечивающее тебя солнечным лучом. Аль-Хайтаму в этом свете не столько неуютно, сколько непривычно. Он всё ещё теплолюбивое существо, привыкшее в этих тенях скрываться от навязчивых сокурсников.

Когда аль-Хайтам закончил, Кавех нахмурился. Хотя бы не сделал вид, что всё сказанное ему ясно как день и вообще он с самого начала именно так и думал. Но сейчас точно вопросами засыплет. Аль-Хайтаму заранее лень разжёвывать ему каждый термин. Он просто скажет Кавеху найти учебник истории языка и уйдёт. Дальше путь Акаша ему объясняет.

— Логоконсонантный — это картинки и буквы? — спрашивает Кавех, чуть наклонив голову.

С одной стороны, аль-Хайтам от такого имеет полное право глубоко оскорбиться. С другой стороны, Кавех абсолютно прав.

— Не картинки, а пиктограммы, — педантично поправил аль-Хайтам и добавил: — а графемы только для обозначения согласных фонем.

— То есть дописываешь к карт… пиктограмме бук… графему и получается новое слово? — Кавех дождался, пока аль-Хайтам кивнёт и продолжил: — Но как тогда различать слова вроде “дом”, “дым”, “дама”, “дума”?

— Смыслоразличительный контекст, — ответил аль-Хайтам, — и не приравнивай собственно консонантное письмо к логоконсонантному. Существовало около шести тысяч пиктограмм, которые также являлись смыслоразличительными.

Кавех кивает на удивление с видом человека, который правда всё понял.

— Если они различались по назначению, то… — Кавех задумался, откидываясь на спинку стула, чуть отрывая передние ножки от пола. — На обелисках и в настенных росписях, повествующих о жизни до и во время правления Дешрета, будет использоваться иероглифика. Если попадётся табличка, с записанной на ней историей, то там скорее иератика, а если создатель механизма решит оставить инструкцию по эксплуатации, то демиотика?

Аль-Хайтам кивнул, вероятно, даже несколько удивлённо. Кавех скосил на него взгляд, улыбнулся не без некоторого, в целом заслуженного, самодовольства. 

— Зачем тебе это? — спросил аль-Хайтам.

Зачем ему самому знать, зачем это Кавеху — не спросил. Хотя стоило бы, пожалуй, провести подобный самоанализ. 

— Дело в групповом проекте, — охотно ответил Кавех, будто у него совершенно нет дел поинтереснее, чем слушать какого-то случайного младшекурсника. — Нужно создать макет здания в определённом архитектурном стиле. Не пустое копирование, а именно следование тенденциям. Моя группа хочет построить усыпальницу времён правления царя Дешрета.

— Позднего или раннего периода? — спросил аль-Хайтам, но не потому, что ему интересно, а потому, что он любит точность. Только поэтому.

Кавех фыркнул, преувеличенно громко, не будь та часть библиотеки, в которой они сидели, пуста, кто-нибудь бы точно на него недовольно зыркнул.

— Моя группа даже не поняла сути вопроса. Они сказали, что это не имеет особого значения.

— В раннем периоде изображения самого Дешрета представлены мало, самый распространённый сюжет, встречающийся в настенных текстах — приход Дешрета к власти. В позднем же периоде преобладают тексты, повествующие о его деяниях, а для обозначения Дешрета появляется собственная пиктограмма.

Глаза Кавеха загорелись, будто на идеально огранённый рубин упал солнечный свет. Мастерство огранки заключается не в том, чтобы сверкали наружные грани, а в том, чтобы камень наполнялся светом изнутри, будто свечение исходит от него самого.

— Ещё поздний период, — подхватил Кавех, — характеризуется наличием большего количества архитектурных элементов, внутренних механизмов и более разветвлённой и запутанной системой подземных ходов. 

— Потому я бы посоветовал вам брать ранний период.

— Он скучнее, — Кавех дёрнул плечом, — а ещё тексты на стенах и обелисках проблемные. Большая часть из них так и не дешифрована. 

— Просто скопируйте.

— Ненавижу копирование. И ты сам говорил о контексте. Внутренние элементы сооружения тоже являются контекстом, если пиктографические тексты размещаются на его стенах. Изменив архитектурные элементы, мы изменим контекст, и даже не поймём, в чём ошибка.

— И никто не поймёт.

— Но я же буду думать об этом! — Кавех нервно взъерошил волосы. Аль-Хайтам невольно усмехнулся, едва слышно. Но внимание Кавеха всё ещё цепкое, всё ещё наведённое на него солнечным лучом. — Ну вот, ты хоть улыбнулся. Весело наблюдать за страданиями старшекурсников, да? Сейчас бы тоже на первый курс, никаких забот, никакого Дешрета.

Выражение лица у Кавеха сделалось мечтательным. Аль-Хайтам же подумал, что старшекурсником Кавеха можно назвать только с натяжкой. Он старше большее года на два, значит, учиться ему ещё и учиться. 

— Почему ваша группа вообще решила взять эпоху Дешрета? Ничего проще не нашлось?

Кавех растёкся на стуле драматично, будто его в сердце сразили стрелой, и вот он лежит, умирая, а последние слова его:

— Они считают, что это просто, — продолжил он уже не таким трагическим тоном, — ну знаешь, симметрия, геометрия, меньшее количество элементов, если сравнивать с каким-нибудь фонтейнским романтизмом. А ещё у них есть я, поэтому они думают, что любая задумка осуществима.

Последнее было сказано без ожидаемого самодовольства или напускного бахвальства. Скорее вышла сухая констатация факта от человека, который знает, на кого свалится большая часть обязанностей.

— Но если символика, допустим, того же фонтейнского романтизма описана достаточно подробно, то внутренняя взаимосвязь элементов усыпальниц эпохи Дешрета не всегда до конца ясна. А если учитывать тексты и воспринимать их смыслообразующий элемент…

Кавех что-то ещё бормотал себе под нос, но аль-Хайтам не вслушивался. Он схватился за случайно оброненную мысль, подхватил её, раскрутил. Если настенные надписи — смыслообразующий элемент, то всё здание можно воспринимать как текст? Теория кажется странной, но аль-Хайтам пообещал себе подумать над этим позже.

— Переходный период, — сказал Кавех, завершая какую-то свою мысль. — Чуть сложнее и интереснее, чем ранний, чуть проще, чем поздний. Не хочу потратить остаток жизни на изобретение механизмов ловушек.

— Строений этого периода найдено не так много.

— Строений периода правления Дешрета в принципе не так много, — отмахнулся Кавех, — поэтому переходный период. Можно заимствовать из двух соседних. Когда видишь начало и конец, несложно представить, какой была середина.