— Прости? — интонация вышла полувопросительной, но не потому что Кавех не был уверен, что должен извиниться, скорее уж сомневался, что извиниться за такое в принципе можно.

— «Прости» говорят, когда случайно наступили кому-нибудь на ногу, — резонно возразил аль-Хайтам, — а не когда активировали механизм ловушки.

В их небольшом путешествии — Кавех так и не понял, почему аль-Хайтам на него согласился — всё шло неплохо. Они смогли добраться до деревни Ару и оттуда до пустыни. На них даже не напали по дороге, хотя, судя по скучающему виду аль-Хайтама, он на это почти рассчитывал. Кавех ещё тогда подумал, что аль-Хайтам наверняка хорош в бою. За тот год, что они были знакомы, аль-Хайтам вытянулся ещё сильнее — куда он растёт, а? — и теперь был выше Кавеха. Ещё пару раз удавалось увидеть, как он фехтует — почти математическая точность движений, но лёгкая, грациозная, будто это вообще ничего не стоит. Кавех зарисовывал эти движения по памяти. Кавех никогда не расскажет об этом аль-Хайтаму.

Как и о том, почему ему было так страшно отправляться в пустыню одному. Никогда не расскажет, что видит в кошмарах, как его отец тонет в песках, как сам оказывается вдруг на его месте, проглоченным пустыней, навеки похороненным в ней.

Но путь до усыпальницы Дешрета был безопасным, хоть и утомительным. Её исследовали учёные и искатели приключений. Убить здесь могло разве что палящее солнце, на которое аль-Хайтам недовольно косился.

Правда, Кавех мог умереть ещё и от восхищения при виде монументального строения, возвышающегося над пустыней, словно скала. Словно опора, поддерживающая небо. Конечно, Кавеху нужно было пройти внутрь. Провести рукой по сглаженным временем камням, вычертить пальцами узорчатые строки настенных фресок… и каким-то образом случайно активировать механизм, открывающий люк в полу.

Кавех сокрушённо вздохнул. Кавех делал вид, что просто слегка встревожен и немного подавлен. Кавех бессовестно врал.

Стоило признать — подбивать аль-Хайтама на то, чтобы добраться до усыпальниц в пустыне, было плохой идеей. Худшей. Ужаснейшей. Но ему так нужно было увидеть архитектуру пирамид своими глазами, понять её внутреннее устройство, прочувствовать. Что ж, теперь у него есть на это… дня три? Сколько там человек может продержаться без воды, пока не умрёт мучительной смертью?

Надо было хотя бы идти одному. Пересилить мучительный страх перед пустыней. А теперь по вине Кавеха ещё один человек сгинет среди этих песков.

А что будет, когда мама вернётся и не застанет его, поймёт, что её сын, точно как и муж, отправился в проклятую пустыню и не вернулся? Это же убьёт её. Почему Кавех вообще решил, что ему нужно преодолеть свой страх перед пустыней? Почему посчитал, что если усыпальница исследована, то она безопасна? Почему он…

— Тебе вообще не нужно извиняться, — продолжил аль-Хайтам, оглядывая пространство, в котором они оказались. — Это простая случайность. По теории вероятности открыть этот люк мог кто угодно, ты не делал этого намеренно, поэтому глупо извиняться за это.

Кавех удивлённо моргнул.

— Это ты меня так поддерживаешь?

— Просто рассуждаю логически.

Но он не сказал «нет».

Кавеху стало чуть меньше хотеться провалиться под землю. В значении «исчезнуть», а не «грохнуться ещё на ярус ниже», потому что второе он как раз мог. Поэтому на всякий случай не двигался с места, стараясь даже воздух слишком сильно дыханием не волновать.

— Можешь ещё немного подумать логически и высказать свои предположения по поводу местной системы коридоров? — спросил Кавех. — Потому что в их устройстве всегда есть какая-то система, но везде разная.

Аль-Хайтам прикрыл глаза. В свете вспыхнувших магических светильников Кавех видел, как его веки чуть подрагивали, словно он бегал взглядом по невидимым строчкам. Лишь пару минут спустя аль-Хайтам сказал:

— Текст довольно сильно повреждён, и я не успел достаточно его рассмотреть, но там было что-то про движение за солнцем. Значит, западные коридоры.

Кавех кивнул. И поблагодарил Кусанали за то, что аль-Хайтам существует, а его голове спрятана такая куча полезных знаний. Без него он бы точно здесь умер. Но, сделав несколько шагов к западному коридору, Кавех замер.

— Подожди, — он задумчиво приложил руку к подбородку. — Если мы сейчас под землёй, то не должны ли мы повторять подземный путь солнца?

— Подземный путь солнца? — аль-Хайтам непонимающе нахмурился. Да, Кавеху определённо нравилось это выражение на его лице.

— Смотри, когда солнце на небе, оно движется с востока на запад, — он прочертил в воздухе плавную дугу, — но когда опускается за горизонт, то движется под землёй с запада на восток, возвращаясь в исходную точку для нового восхода, — Кавех прочертил ещё одну дугу, замыкая невидимый круг.

— Логика древних людей, — аль-Хайтам вскинул руки, показывая, что сдаётся.

Кавех улыбнулся, понимая, что смог хоть чуть-чуть загладить свою — хоть аль-Хайтам и сказал, что это просто невезение — ошибку.

***

— Как думаешь, — спросил Кавех, глядя на закрывшуюся дверь, отрезавшую путь к отступлению и запершую их в комнате без дверей, — это мы ошиблись или сегодня просто не наш день?

— Думаю, что всё идёт так, как надо, — ответил аль-Хайтам со спокойной уверенностью.

— Только если тебе надо умереть от обезвоживания.

— Не драматизируй.

— Нас заперло в непонятной комнате без окон и дверей в гробнице древнего царя, которая скоро станет нашей гробницей — это не повод, чтобы драматизировать?

— Формально, здесь есть окно, — аль-Хайтам указал наверх, откуда через небольшое прямоугольное отверстие в потолке лился дневной свет.

— Это световой колодец, а не окно, — возразил Кавех.

— Как скажешь.

«Следуя за солнцем» — роль солнца выполнял Кавех, идя впереди, чтобы в случае чего ловушки сработали на него, а не на аль-Хайтама, — они поднимались всё выше, делая плавный оборот, пока их путь не закончился в этой странной комнате. Она была прямоугольной и сужалась кверху, настолько, что потолка у неё не было вовсе, только этот самый световой колодец, в который даже Кавех — аль-Хайтам был шире в плечах, и когда успел так вырасти?! — едва ли смог бы вылезти. Но мог бы попытаться. Если бы до него не было метров шесть в высоту.

— Мы умрём здесь в муках, — сказал Кавех, сползая по стенке на пол. После многих часов хождения ноги не держали.

— А я думал, ты оптимист, — хмыкнул аль-Хайтам.

— Мы умрём здесь без мук.

— Это вряд ли.

— А как же оптимизм?

— Так я и не оптимист.

«Великолепно», — подумал Кавех, глядя вверх на близкий, но недостижимый выход на свободу.

А потом сверху начал сыпаться песок.

Кавех метнулся в противоположный угол, понимая, что это совершенно бесполезно. Песок продолжит сыпаться и сыпаться, пока не похоронит их заживо. Всё будет точно так же, как и в худших его кошмарах. Песчаные волны захлестнут словно морские, песок наполнит лёгкие, как вода. Пустыня проглотит его, едва почувствовав вкус. Это было бы справедливым наказанием для его. Но аль-Хайтам этого не заслуживал.

— Кавех! — аль-Хайтам с силой встряхнул его за плечи. Кажется, он звал уже не первый раз. Но Кавех не был уверен, он ничего не слышал. Кажется, аль-Хайтам за него испугался. Но Кавех не был уверен, он никогда не видел, чтобы аль-Хайтам чего-то боялся.

— Что? — голос дрожал. Внутри тоже всё дрожало, сердце гулко колотилось о рёбра и требовало выпустить его отсюда. Кавех его в этом требовании понимал и поддерживал.

— Мы не умираем, — тон у аль-Хайтама был спокойный, но немного ненастоящий. Так ты говоришь, когда хочешь показать другому, что вообще не волнуешься, что не о чем тут волноваться.

Они правда не умирали. Песок, видимо, просто сдуло ветром сверху. Его насыпалась не такая уж и большая куча, и он точно — по крайней мере, пока — не собирался затопить тут всё.

— Я боюсь пустыни, — сказал Кавех, глядя в стену за плечом аль-Хайтама, но не на него самого.

— Это я уже понял, — Аль-Хайтам до странного осторожно провёл руками по волосам Кавеха, вытряхивая из них песок. — Есть какая-то особенная причина?

Надо было сказать «нет». Многие бояться пустыни просто так. Из-за жары, зыбучих песков, песчаных бурь, скорпионов и прочих тварей. Но Кавех сказал:

— Здесь погиб мой отец. Из-за меня.

И Кавех зачем-то рассказал про турнир, в котором его отец не хотел участвовать. Про исследования в пустыне. Про то, как им с мамой сообщили, что отец уже никогда не вернётся. Аль-Хайтам зачем-то выслушал, не перебивая, продолжая медленно перебирать пряди, словно струны лиры.

— Ты ведь понимаешь, что на самом деле не виноват?

Кавех бы, наверно, растерялся, скажи это аль-Хайтам, глядя в глаза, но Кавех всё ещё изучал взглядом стену. Так было проще.

— Понимаю, — он пожал плечом, — но понимать и чувствовать — это разные вещи.

— Чувства — лишь реакции мозга на окружающую действительность.

— То есть ты всегда понимаешь, что чувствуешь?

— Конечно.

— Хорошо тебе, если не врёшь.

Аль-Хайтам бы начал доказывать, что, конечно же, он не врёт, что ему и он сам, и весь мир в целом абсолютно понятны. Не успел. Кавех толкнул его к стене, вжимая в неё спиной, прижимаясь следом, приподнялся на цыпочки и успел насладиться искренним замешательством в глазах аль-Хайтама, прежде чем дотянулся до одного из каменных блоков за его спиной, на котором было изображено едва заметное солнце.

После того как блок вдавился вглубь, Кавех ожидал чего угодно. Например, того, что песок всё же начнёт сыпаться. Но вместо этого отвалилась часть другого блока, являя совершенно непонятную надпись, из которой Кавех мог разобрать разве что картинку — ладно-ладно, пиктограмму — солнца. А вот аль-Хайтам быстро проскользил по надписи взглядом и сказал:

— Когда солнце угаснет, следуй за тем, кто последним видел его свет.

— Быстро ты перевёл, — восхитился Кавех.

— Это фразеологизм. Его заставляют заучивать.

— И что значит?

— В материалах Акаши сказано, что это про поиск истины. Если сам не можешь её постичь, должно верить тому, кто постиг.

Кавех закатил глаза. Неудивительно, что эту фразу заставляли заучивать наизусть. Странно, что над входом в Академию не высекли. Ничего о самостоятельном поиске, только следование за великими.

— Это вообще никак нам не поможет, — Кавех хмуро уставился на надпись. — Нельзя как-нибудь иначе перевести. Может, у них там литературный перевод, а нам нужен буквальный?

Судя по тому, как напряжённо аль-Хайтам вглядывался в символы, ему пришла в голову та же мысль.

— Здесь есть две дополнительные черты, — аль-Хайтам указал на две едва заметные чёрточки рядом с пиктограммой, которая была похожа на листик с точкой. Кавех подумал, что это, возможно, глаз.

— Ты нашёл орфографическую ошибку?

— Нет. Это не ошибка. Возможно, на других надписях эти черты затёрлись, а здесь сохранились из-за отсутствия механических воздействий.

— Давай для специалистов другого профиля: что это нам даёт?

— При таком написании — это не «глаз» и не глагол «видеть». Это «быть видимым» в будущем времени. Сейчас мы бы в таком случае употребили слово «станет», потому что «быть видимым» — значит: существовать. И если совместить это с дословным переводом остального текста, выйдет: «Когда солнце угаснет, следуй за тем, кто станет последним его лучом».

— Поэтично, — хмыкнул Кавех. Такая вариация нравилась ему больше. — Мы ждём последнего луча солнца?

Аль-Хайтам кивнул и продолжил:

— Только я не совсем понимаю, как именно последний луч солнца сюда попадёт.

Кавех обшарил взглядом стены, но ничего подозрительного или хоть сколько-то выделяющегося больше не заметил.

— Наверное, в стенах система зеркал и призм. Надеюсь, она, ну, работает.

В любом случае узнают они это лишь через несколько часов. А пока только и оставалось, что сидеть и стены рассматривать. Не слишком интересное занятие. Поэтому Кавех спросил:

— «Тот, кто станет последним лучом солнца» — это тот, кто тебя вдохновляет, или тот, кого ты любишь?

— Не думаю, что здесь есть единственно верное толкование. Скорее всего, фраза с большим комплексом значений, — ответил аль-Хайтам и, немного помолчав, добавил: — Ты бы за кем пошёл?

— За тобой, — Кавех даже не задумался, — если солнце угаснет, будет ужасно темно, я точно на что-нибудь налечу, а ты выглядишь как человек, который всегда знает, куда идёт.

— В таком случае я пойду за тобой, — сказал аль-Хайтам, и Кавех удивлённо моргнул. — Если солнце правда совсем угаснет, у нас будет восемь с половиной минут до смерти от холода. В целом уже и неважно, куда идти. К тому же я уверен, ты будешь дочерчивать очередной проект и просто попросишь кого-нибудь фонарь подержать.

— Проведёшь последние восемь с половиной минут жизни, держа для меня фонарь?

— Вряд ли возможно сопротивляться холоду всё это время. Но, может, минуты четыре? Всё равно ничего более осмысленного за это время не сделаешь.

— А я думал, тебе просто приятна моя компания.

Аль-Хайтам лишь повёл плечом. В переводе с его языка жестов это означало: «Да, но вслух не скажу».

Пока аль-Хайтам всё лучше и лучше переводил слова с древних языков, Кавех всё лучше и лучше учился понимать его вообще без слов.