Решение собраться утром было ошибкой. Это Кавех понимает, как только открывает глаза. И жалеет об этом. О решении, о глазах, которые не стоит открывать в пять утра, о поездке, до начала которой ещë несколько часов, но с несобранными вещами это «ещë», превращается во «всего» несколько часов.

Из своей комнаты Кавех выходит едва ли не на цыпочках, потому что у аль-Хайтама чуткий сон, а будить кого-то в пять утра в выходной — преступление. Кавех знает, что аль-Хайтам уезжает тоже, но он-то, в отличие от некоторых, ответственный и собрался с вечера.

Поэтому Кавех старается всë делать тихо: и собираться, и паниковать. Паниковать стоило бы вообще никак — ни тихо, ни громко. Но Кавех не может это остановить. Паника, словно выползшая из кошмаров, проснувшаяся вместе с ним, заставляет ходить быстрее (и громче), сначала складывать вещь, потом доставать, убеждает, что без миллиарда бесполезного хлама Кавех точно умрëт. В смысле ему нужны ароматические свечи, которые он зажигал один раз, потому что у аль-Хайтама от их запаха болит голова. Зачем? Он же явно будет чувствовать себя неуютно на новом месте, а свечи — синоним уюта. И никто больше не запретит их жечь, потому что аль-Хайтама не будет.

Аль-Хайтама не будет.

Немного одиночества пойдëт Кавеху на пользу. Им обоим. Люди же постоянно так делают. Разъезжаются.

«Чтобы больше никогда не съехаться снова» — говорит навязчивый голос в голове.

Конечно же, он будит аль-Хайтама. Тот выходит из комнаты не выспавшийся и помятый, если они в чём-то и сходятся, то в нелюбви к ранним подъёмам.

От виноватого «прости» Кавеха аль-Хайтам просто отмахивается. Но до того, как он выпьет кофе, с ним лучше не взаимодействовать. Особенно в шесть утра. Зато, наверно, можно сварить ему кофе, им обоим, и таким образом извиниться.

Кавех знает, что с ним на самом деле трудно жить. Он невнимательный и неаккуратный во всём, что не касается работы. Забывчивый и рассеянный (хотя это не он регулярно забирает чужие ключи вместе с собственными). Кавех оставляет по дому чашки из-под чая и кофе, забывает помыть посуду, разводит на кухне хаос, когда готовит, во время рисования обязательно уронит на пол хотя бы пару капель краски, ещё банку с водой разольёт. Один раз он макнул кисточку в кофе аль-Хайтама (а нечего было ставить чашку так близко). Они оба заметили это слишком поздно. Зато у Кавеха вышел очень интересный цвет. А у аль-Хайтама очень интересные вкусовые ощущения.

Их совместная жизнь состоит из миллиона мелких неурядиц, выводящих из себя. Кавех слишком громко ходит, ещё и говорит себе под нос, а аль-Хайтам хочет тишины. Кавех переставляет стойку с вазой, потому что каждый раз едва не налетает на неё, аль-Хайтам возвращает на место, Кавех спотыкается об неё в темноте, ещё и виноват остаётся. Кавех в очередной раз покупает что-то бесполезное, но приносящее радость, и как же быстро эта радость испаряется из-за очередного, а «жить ты на что будешь?» от аль-Хайтама.

Кавех понимает, что переезжать к нему было ошибкой. Не понимает, откуда вообще в аль-Хайтаме взялся этот альтруизм. У него-то нет проблем с деньгами, чтобы терпеть Кавеха только ради них. А в остальном Кавех ему только мешает.

Может, он всю жизнь всем только мешмает.

— Ты мне мешаешь, — говорит аль-Хайтам.

Кавех собирается разразиться тирадой на тему «я так и знал, зачем ты тогда со мной живёшь вообще?», но вовремя понимает, что замер посреди прохода на кухню, хотя уже и не помнит, зачем туда шёл.

Аль-Хайтам вздыхает. У него есть такая особая усталая интонация вздоха, которой он говорит тебе вообще всё. Если бы Кавех был лингвистом, он бы написал научный труд по этой языковой системе. Пока Кавех об этом думает и собирается отойти, аль-Хайтам действует. Он кладёт руки Кавеху на бёдра — в этот момент все жизненные процессы особенно мыслительные в теле Кавеха замирают — и отодвигает его в сторону. Кавех остаётся стоять там, куда его подвинули, всё ещё слабо представляя, кто он и куда шёл.

— Что с тобой? — спрашивает аль-Хайтам, которому почему-то не всё равно. Хотя Кавеху кажется, что если бы он пришёл, истекая кровью, аль-Хайтам бы сказал: «Только ковёр не запачкай, пол сам за собой протрёшь».

У Кавеха в голове рождаются миллион ответов от «А табе что за дело?» до «Я нервничаю, потому что мне нужно уехать в деревню, расположенную посреди пустыни, которой я всё ещё боюсь, а там у меня нет никого, кто мог бы поддержать меня, а ещё я отвык жить один, я вообще не люблю жить один, твоё дурацкое присутствие меня успокаивает, но я знаю, что ты не испытываешь того же самого, и меня это злит, а ещё я зачем-то вспомнил, что люблю тебя. Любил то есть». Но в итоге Кавех говорит:

— Ничего.

— Именно поэтому ты смотрел на кухонный шкаф две минуты.

— А ты засекал?

— У меня неплохое чувство времени.

— Иногда у человека возникает естественное желание посмотреть две минуты на кухонный шкаф.

— Никогда подобного не испытывал.

— У тебя скудный эмоциональный диапазон.

— Я хотя бы не схожу с ума оттого, что мне нужно просто собрать вещи.

— Я не схожу с ума, — Кавех хмурится.

— Ты носишься по дому час, натыкаясь на всю мебель и пытаясь вынести вообще всё, что у нас есть.

Это «у нас» отзывается таким теплом на сердце, что Кавеху хочется себя ударить. Нашёл из-за чего умиляться. К счастью, аль-Хайтам помогает ему справиться с этим неуместным чувством.

— Мне казалось, тебе не терпится уехать. Не понимаю причины резкой смены настроения.

«Ты никогда ничего не понимаешь», — хочется сказать Кавеху, развернуться и уйти. В конце концов, он правда уже собрал вещи. Потом разобрал. Потом собрал снова. Разве не очевидно, что уезжать он не хочет? Во многом потому что понимает — когда он вернётся, ему никто будет не рад.

Поэтому сейчас, поддаваясь навязчивой тревоге, он в очередной раз начнёт перекладывать вещи, хотя стоило бы уже взять их и выйти за дверь. Или, наоборот, убрать чемодан от двери, потому что кто-то из них точно об него споткнётся.

— Это скорее ты должен радоваться из-за того, что я наконец-то уеду, — фыркает Кавех так безразлично, как только может. Так, будто ему вообще не больно от осознания, что это правда.

— Не испытываю по этому поводу особых эмоций.

— Иногда мне кажется, что ты вообще никаких эмоций ни по какому поводу не испытываешь, — холодно бросает Кавех, разворачивается и уходит.

Пытается уйти. Но аль-Хайтам хватает его за запястье, останавливая так внезапно, что Кавех едва ли не вздрагивает.

— А что я должен сделать? Умолять тебя остаться? Говорить, что жить без тебя не могу? — вид у аль-Хайтама усталый, будто он всю ночь вообще не спал. Кавех совсем не понимает, о чём он говорит. Что за странная драма? Издёвка? Насмешка?

Кавех выкручивает руку из его пальцев.

— Да ничего ты не должен делать. Порадуйся, что отдохнёшь от меня. Не понимаю, с чего ты должен умолять меня не уезжать. Сам же постоянно говоришь, какой я ужасный сосед. И хоть умоляй, я всё равно не останусь.

У него работа, вообще-то, обязательства. Проект и правда интересный. Уж куда интереснее, чем в очередной раз ссориться с аль-Хайтамом.

Аль-Хайтам выглядит ещё более усталым, действительно измученным бессонной ночью. Кавех тоже почти не спал. Просыпался, увидев очередной неясный кошмар, лежал и слушал, как аль-Хайтам собирает вещи. Хотелось к нему спуститься. Сидеть рядом, пока тревога не утихнет. Напроситься спать в его постель, но без этого неловкого подтекста, который возникает, когда вы оба взрослые. Просто хотелось уснуть, чувствуя рядом чужое тепло. Но Кавех ничего этого не сделал, боясь казаться ещё более навязчивым, глупым и несамостоятельным, чем наверняка кажется аль-Хайтаму. Так что всю ночь он тонул то в зыбучих песках кошмара, то в тревоге.

Сейчас же хотелось сделать что-нибудь глупое. Поцеловать аль-Хайтама очень хотелось. Он всё ещё стоял близко, будто о чём-то мучительно раздумывая. Его можно было бы притянуть к себе, быстро коснуться губ губами. Позволить себе задержаться ненадолго. И сбежать.

Один раз ему такую выходку простили, но вряд ли простят второй. Да и, пожалуй, Кавех был уже слишком сознательным для такого. В смысле понимал, что целовать людей без их согласия — не лучшая идея. Так что Кавех ограничился простым и шутливым:

— Не скучай.

Штука, кстати, была грустная и ироничная. Потому что, конечно же, аль-Хайтам не будет скучать. А вот Кавех по нему — да. С этим стоило смириться. В это чувство стоило войти разом, как в холодную воду, не растягивая момент прощания.

Кавех развернулся, подхватил чемодан, стоящий у двери, и вышел в ещё прохладное утро. Если подумать, в тот день Кавех сбежал от аль-Хайтама почти так же. Видимо, что-то в нём, в них, почти не менялось.