Конец начался с одного случайного — хотя у аль-Хайтама не бывает ничего случайного, он наверняка месяц ходил и всё просчитывал — вопроса. Кавех в очередной, уже кажется, бесчисленный раз перерисовывал эскиз, а аль-Хайтам отходил от болезни (болезнь же явно отходила от аль-Хайтама, потому что такого ещё вытерпеть надо, он уже на третий день обложился книгами и читал их с упорством вьючного яка, которого поманили яблоком, привязанном на длинной палке, хотя у него — у аль-Хайтама, не у яка! — от чтения явно болела голова, а потом и температура поднималась, так что Кавеху приходилось отбирать книги, отчего он чувствовал себя не просто одним из матр, а худшим из них).

В общем, простуда понимала, что аль-Хайтама больше не выдержит, и отступала. Аль-Хайтам уже не выглядел таким бледным, перестал закашливаться, а его температура всё ещё была несколько выше нормы, но ниже той, из-за которой Кавех начинал паниковать. Впрочем, большую часть дня аль-Хайтам всё равно спал, а Кавех всё равно был рядом на всякий случай. Забавно, ведь это ему было неловко напрягать аль-Хайтама своим обществом, а в итоге Кавех самовольно чуть ли не переселился сюда. Вёл себя как бездомный кот. Впустишь один раз, покормишь во внезапном приступе жалости, а на следующий день это наглое существо уже заходит за тобой в дверь, как к себе домой, и разваливается на твоём диване, оставляя тебе самому преступно мало места.

Но Кавех в этом плане был лучше кота. Места на кровати для аль-Хайтама он оставлял достаточно. Сначала аль-Хайтам во сне вообще гонял Кавеха с места на место, постоянно продвигаясь в его сторону. Кавех же отодвигался подальше, чтобы не мешать. В итоге кровать заканчивалась. Приходилось вставать и переходить на другой край, но с ним повторялась та же история. В последний раз Кавех сделал пять таких кругов, а на шестом сдался и решил не двигаться. Оказалось, аль-Хайтаму по некой неясной причине нравится прижиматься лбом к бедру Кавеха и спать так. Вряд ли аль-Хайтам об этом знал, ведь перед пробуждением он всегда, как нарочно, отодвигался чуть в сторону. Так что выходило теперь у Кавеха с аль-Хайтамом был секрет от самого аль-Хайтама. Парадокс.

И вот Вопрос — именно так, с большой буквы и курсивом — был задан именно в один из таких разов, когда аль-Хайтам три часа проспал, прислонившись к бедру Кавеха, потом отодвинулся, поспал ещё пару минут, поворочался, проснулся, посмотрел на него несколько минут мутным взглядом, проснулся окончательно и спросил:

— Что ты всё-таки рисуешь?

И вот это был Вопрос, с которого всё закончилось. Если бы Кавех тогда знал, он бы не отвечал. Но он ничего не знал. А ещё был глупым и влюблённым (этого он тоже, кстати, не знал). И ему был приятен каждый раз, когда аль-Хайтам интересовался его проектами, а особенно его рисунками. У аль-Хайтама часто были неожиданные вопросы. Например, он мог спросить: «Почему именно это дерево?» А Кавех, вырисовывая изогнувшуюся дугой ветку отвечал: «Потому что оно похоже на зелёную арку, было бы интересно однажды отразить это в каком-то проекте, только представь каменная арка с узором из листьев, оплетённая живым плющом так, что каменные листья мешаются с настоящими. А ещё свет красиво падает. Хочу научиться так же выстраивать архитектуру света, как это получается у природы». Аль-Хайтам на такое обычно либо задумчиво кивал, соглашаясь, что да, это хорошо, либо ещё что-то спрашивал. Но тут вопрос был простой, безобидный. Наверно, всё разрушительное в начале своём, в самом-самом своём зародыше выглядит безобидно. Наверняка война Архонтов началась с подобного же безобидного вопроса.

— Мы работали над проектом в стиле переходной эпохи правления Дешрета, — сказал Кавех так, будто аль-Хайтам мог забыть из-за чего (и кого) чуть не умер в одной из гробниц. — Там сейчас уже всё закончено почти, не скажу, что полностью удовлетворён, но перед профессорами проект удалось отстоять. Дело не в нём. То есть в нём, но не только. Я всё не могу перестать думать о том, что само здание может быть частью истории, записанной на его стенах. И не могу выбросить из головы фразу про человека, который заменит последний луч солнца. Мне кажется, это про любовь. Необязательно про романтическую, но про любовь. И я подумал, как бы выглядела история про такую любовь, если бы она была зданием.

Кавех думал том, что в ответ на лаконичные вопросы аль-Хайтама он всегда ухитряется засыпать его бесконечным количеством слов. Однажды Кавех попробовал за это извиниться, тогда аль-Хайтам сказал, что если бы его раздражали слова, он выбрал бы другой даршан.

— История как здание, — повторил аль-Хайтам, голос у него снова был сонным. — Думаю, во времена Академии только тебе одному могла прийти в голову такая мысль.

Кавех неловко усмехнулся.

— Глупо, да?

— Я думаю, что в эпоху Дешрета архитектура и настенные надписи представляли собой один контекст. Так что если такой нарративный метод в архитектуре и правда работает, это минимум диссертация. Или даже кандидатская. Но нужны специалисты из разных областей.

— Мне кажется, или ты хочешь написать со мной научную работу? — спросил Кавех, и в контексте того, о чём они говорили несколько дней назад, вопрос прозвучал многозначно. Но аль-Хайтам этого то ли не уловил, то сделал вид, что не уловил, то ли и уловил и никакого вида не делал, а просто совершенно серьёзно ответил:

— Да.

Если продолжать логику, диссертация — минимум предложение встречаться. Кандидатская — руки и сердца. Всё очень серьёзно. Кавех сдавленно усмехнулся своим мыслям, стараясь не разбудить снова уснувшего аль-Хайтама. Ещё он думал о том, что аль-Хайтам идеальный напарник для научной работы: он не будет сваливать всё на Кавеха, нуждаться в помощи и в том, чтобы его «подтягивали», не будет затягивать сроки и делать всё в последний момент.

Тёплое и немного глупое счастье разлилось внутри. Потому что Кавех правда был очень влюблённым, едва это осознавая. И именно из-за этого — из-за ослепляющей своей влюблённости — не замечал того, что в итоге всё и разрушило.

***

— Лишние люди, — сказал Аль-Хайтам, стоило ему только войти в библиотеку и увидеть кого-то, кроме Кавеха.

— Рабочая группа, — ответил Кавех, сохраняя спокойную улыбку на лице.

Аль-Хайтам обвëл взглядом собравшихся. Кроме них с Кавехом было ещë по пять человек из Хараватата и Кшахревара и трое из Вахумана. Группа получилась и правда большой, и Кавех бы соврал, если сказал, что ему комфортно. Но он успел познакомиться со всеми, с кем знаком не был, перезнакомить остальных, ещë раз изложить суть работы, завести общий разговор, чтобы немного сплотить новый коллектив, и чувствовал себя совершенно выжатым уже на том этапе, когда они даже не начали работу. И тут пришëл аль-Хайтам, изначально всем недовольный.

Отчасти Кавех его понимал. Когда они заявляли совместную научную работу, они рассчитывали на то, что это будет только их проект. По крайне мере Кавех точно рассчитывал. Мало того, что тема была прекрасна, так ещë и можно будет без зазрения совести оставаться у аль-Хайтама дома, работая над проектом. Мечта же.

Которая так и не стала явью.

Поначалу профессора приняли идею проекта на удивление легко, даже с некоторым воодушевлением. Профессор с Харавата и Кшахревара явно были рады, что два весьма перспективных, хоть и по-своему проблемных ученика решили объединить навыки и усилия, смотрели на них, как на двух взбалмошных отпрысков знатных родов, которых и пристроить не надеялись, а они в итоге сами подыскали себе выгодную пару в лице друг друга.

Проблемы начались дальше. Профессора решили, что работа слишком масштабная. Два, пусть и выдающихся, студента еë не потянут, ещë и без отрыва и ущерба для остальной учëбы, поэтому кроме научного руководства им нужна ещë и научная группа, которую профессора сформируют сами. Потому что на вопрос, кого бы вы хотели взять себе в помощники, Кавех ответил «не знаю», а аль-Хайтам — «никого».

И вот они имеют то, что имеют.

А именно: уставшего Кавеха, недовольного аль-Хайтама и толпу из тринадцати человек, которые понимают, что им делать лишь в общих чертах.

— А можно ещë раз объяснить концепт научной работы, я боюсь, что могла не всë понять, — осторожно попросила Сорайя, второкурсница из Вахумана.

Кавех посмотрел на аль-Хайтама, взглядом буквально крича: «Помоги мне!»

Аль-Хайтам уткнулся в принесëнную книгу.

Кавех прикрыл глаза, сосчитал до пяти, понял, что это вообще не помогло, открыл глаза, натянул милую улыбку и принялся объяснять всë по новой. После третьего круга объяснений тонкая взаимосвязь между нарративом, архитектурой, текстом и эмоцией дошла до всех. Кавех успел изрисовать три ватмана, представляя свои идеи наглядно, и окончательно вымотаться. А аль-Хайтам успел дочитать книгу, Кавех был крайне рад за него (нет).

На этом Кавех решил закончить на сегодня (потому что он больше не мог, а дома его ждали ещë два учебных проекта). Сошлись на том, что до завтрашней встречи все хорошо подумают над тем, какую историю хотели бы рассказать.

Когда все разошлись, Кавех просто упал лицом на сложенные руки и понял, что не может встать. Аль-Хайтам никуда не ушëл. Аль-Хайтам посмотрел на него и сказал:

— Ты тратишь на них слишком много сил, они бесполезны.

— Мы правда не справимся одни, — сказал Кавех, с трудом поднимая голову.

— Вздор. Без них будет только легче. Если сразу показать, что мы не заинтересованы в сотрудничестве, они уйдут сами.

— Если тебе не нужна помощь, то мне нужна, — «помоги мне, помоги мне, помоги мне», — я не справляюсь.

— Перестань бегать и помогать всем, тогда времени и сил больше будет.

Видимо, ждать помощи от аль-Хайтама изначально было глупой затеей. Кавех снова уронил голову на руки.

— Какую историю ты хочешь рассказать? — неожиданно спросил аль-Хайтам после нескольких минут молчания. — Никогда не поверю, что ты не придумал что-то сразу же.

— Ну, — протянул Кавех, чуть повернув голову, чтобы удобнее устроить еë на столе. — Я подумал о Дешрете и Пушпаватике. Я знаю, что это очень известная история, даже избитая отчасти, но всем будет доступен еë смысл. Наверно, друг для друга они были тем самым последним лучом угасшего солнца среди мрачного мира войны Архонтов. Пушпаватика последовала за Дешретом, вдохновлëнная его идеями, но погибла. И тогда солнце Дешрета угасло.

Кавех думал о богине цветов, смягчавшей нрав Красного короля. Думал о том, как она своей нежной силой останавливала его копьë до удара. О том, как танцевала, а он не мог отвести глаз. Думал о Дешрете, бесконечно очарованном, желающем создать лучший мир для неë, но обречëнном создать лишь Оазис вечности, который станет еë усыпальницей. Думал о том, как Дешрет сходит с ума, блуждая во тьме в мире без солнца. Думал о том, как в конце он позволяет древнему змею проглотить себя, потому что всë потеряло смысл.

— Это в твоëм духе, выбрать самую грустную историю из возможных.

— А я думал, ты считаешь меня оптимистом.

— Только если дело не касается историй. Ты будто достаëшь контрабандные книги только затем, чтобы над ними плакать.

— Неправда.

— Ты плачешь над каждой прочитанной книгой, Кавех.

— Я не виноват, что мне попадаются грустные истории.

— Ты читаешь аннотации и сам их выбираешь.

— Отстань, — притворно рассердился Кавех. — Если не нравится идея, так и скажи.

— Ты ещë не сказал, как хочешь это реализовать.

— Я ещё не всë продумал.

— Не ври.

Ладно. У него была куча идей.

— С внешней формой пока сложно, мне кажется, она должна быть в стиле гробницы Дешрета, потому что на историю мы будем смотреть с его точки зрения. Внутреннее же устройство — его внутренний мир. Или вроде того. Внутри здание должно быть поделено на секции, как хронологические кольца у дерева. Внешний контур посвящëн Пушпаватике, он должен быть цветущим, поющим и танцующим. Дальше должен быть лабиринт, поиски и блуждания. Потом самый мрачный слой. Там, наверно, вообще света не будет. Это чрево змея. Но это не последний слой. В самом центре освящëнный солнцем оазис.

Кавех глубоко вдохнул, закончив тираду. Аль-Хайтам удовлетворëнно кинул.

— Я уже говорил, что ты станешь гением.

Но на самом деле Кавеху вовсе не нужно было, чтобы его считали гением. Достаточно того, что аль-Хайтам ему улыбался.