Чемодана было два.

Аль-Хвйтам тяжело вздыхает, смотрит на то, обо что только что споткнулся.

Конечно, чемодана было два. Кавех, с его бесконечным количеством «милых сердцу» вещей, с его шарфами, брюками всех цветов, накидками, желетами и рубашками, особенно рубашками, узорчатыми и тонкими, мягкими, как лепестки цветов, льнущими к его коже, открывающими грудь и спину так, что хочется провести вдоль выреза пальцами… В общем, со всем этим он точно не мог обойтись только одним чемоданом. Но, вылетая из дома со скоростью, с какой даже Тигнари не пускал свои стрелы, Кавех совершенно забыл о втором чемодане. И — Аль-Хайтам знает Кавеха достаточно хорошо, чтобы говорить с уверенностью — вспомнит об этом, только когда доберëтся до деревни Аару, и то, пожалуй, не сразу.

Ключи он тоже не взял. Забыл или оставил специально? Аль-Хайтам может расшифровывать символизм литературы любого уголка Тейвата, но скрытый смысл действий Кавех для него загадка.

Аль-Хайтам снова вздыхает. Он каждый раз удивляется, что Кавех не фонтейнец, потому что он — весь драматизм их шоу, заключëнный в одном человеке, отбывающий это заключение изо дня в день. Кавех любит уходить на высокой ноте, без хлопков дверью и криков, без объяснений и без прощаний. Он бросает короткое:

«Не скучай»

Или

«Теперь ты один»

И смотрит так, будто вырывает из себя эти слова с кровью.

«Теперь ты один»

Это вспоминается против воли. Это висит в воздухе вибрацией затухающего оркестрового хора. Это ощущается на губах, как первый в жизни поцелуй.

Аль-Хайтам и Кавех оба, хоть в чëм-то они единодушны, не говорят об этом. Потому что как об этом вообще поговорить? Кавех, может быть, и не помнит. Он был тогда клубком нервов и недосыпа и вряд ли понимал, что делает. После этого мог сотню людей перецеловать, но так ни с кем не остаться, потому что любовь к искусству в его душе всегда будет сильнее. Аль-Хайтам другое дело. Его целовали после, каждый раз по-разному и каждый раз не так. И есть нечто болезненное в том, как ни у кого другого не получалось затмить короткого касания сухих потрескавшихся губ. Потому что с этим касанием ушла целая эпоха с усыпальницами, затерянными в жарком золоте песков, с полуночными разговорами на наполненной запахом кофе кухне, со звуком чужих шагов и шорохом страниц, с чертежами несуществующих зданий, с запахом масляных красок, с солнечным светом, ложащимся на золотые волосы бликами.

Эпоха Кавеха в жизни Аль-Хайтама закончилась, а он не сделал ничего, чтобы еë удержать. Чтобы его удержать.

Сначала, в первые мгновения после того поцелуя, просто не знал, что сказать и сделать. Потом не знал, как объяснить, что лишних людей из проекта выгонял не специально. Надин говорила, что им движет ревность, но какой смысл ревновать Кавеха, уделяющего им всем лишь крупицы своего внимания, если после домой он всë равно пойдëт с аль-Хайтамом, возможно, к нему домой. Нет. Аль-Хайтам просто, как и всегда, высказывал своë мнение честно, не тратя времени на вежливость. Не его виной было то, что все остальные не могли приблизиться к гениальности Кавеха. Не его виной было то, что он искренне верил — убрав всех лишних, он убережёт Кавеха от переутомления. Его виной было то, что не уберёг. От себя и своих слов в первую очередь. Когда аль-Хайтам это понял, осмыслил, принял, он больше не подходил к Кавеху не из-за непонимания или обиды, а из-за чёткого осознания — вместе им быть не стоит. Как глаголы в разном времени внутри одного предложения, они рассогласованы.

Аль-Хайтам прикрывает глаза. Он не любит всей этой драмы, но она вокруг Кавеха вьётся ароматом духов. Она пахнет песком и солнцем, она ощущается его губами, прижавшимися на мгновение в почти поцелуе.

Кавех говорит, что не останется, даже если аль-Хайтам будет умолять (он не будет). Аль-Хайтам на всех известных ему языках не может сказать: «Я не против того, чтобы ты уезжал сейчас, но я хотел бы, чтобы ты вернулся».

Он не понимает с логической точки зрения, зачем это говорить. Если они не сходятся, не будет ли лучше разойтись уже наконец?

«Теперь ты один».

«Не скучай».

Чемодан, словно напоминая о себе, решает упасть.

Сейчас аль-Хайтам не поедет через Аару, окажется там недели через две. Надо бы найти кого-то, кто передаст чемодан Кавеху. Или просто оставить его здесь, не аль-Хайтама дело. Им стоит расстаться на очередной колкой фразе, добавить ещё одну ноту в этот драматичный аккорд, который аль-Хайтам будет прокручивать в голове.

«Теперь ты один».

Поцелуй.

«Не скучай».

Тихий хлопок двери.

Так кончаются песни и эпохи, постепенно уходя в затухание.

Аль-Хайтам выходит из дома — из их дома, — взяв два чемодана, один свой и один, чтобы дорога лёгкой не казалась. Аль-Хайтам думает, что тогда, после выпуска уже, после нескольких лет спокойствия, после нескольких лет полного отсутствия Кавеха в его жизни, встретив его в Ламбаде, не стоило начинать песню заново, не стоило пытаться возродить эпоху.