Слизерин победил.
Исторический вышел день: наверное, впервые за всю историю школы Когтевранцы злились одновременно и на свою разумность, и на математику как дисциплину в целом. Им бы радоваться, хвастаться, что теория оправдалась, или вывести какую-нибудь теорию не-теорий, согласно которой выведение теории не имеет ничего общего с теоритическим выведением; но вместо этого они набились в свою гостиную, расселись вокруг статуи Кандиды в плотный кружок и гудели, как рой пчел, обсуждая несправедливость такого исхода. И вообще, вообще! Они же тогда победили не совсем честно, почему им позволили? А если это все-таки была настоящая молния и последующая истерика проигравшего ловца? Виновник же так и не нашелся! Давайте рассчитаем, какова вероятность, что так совпало...
Кристина усилием воли заставляла себя возвращаться к тексту книги снова и снова, но в итоге за четверть часа прочитала не более пары строк. Все время забывалась и вслушивалась в разговоры; ребята теперь пытались вспомнить примеры из мировой художественной литературы, когда победа, доставшаяся обманным путем, не приносила удовлетворения, и натянуть эти события на историю Слизерина в этом году. Но такие игры приносили мало удовлетворения — чаще всего возмездие появлялось в лице какого-нибудь мстителя, а никто из собравшихся в кружок не горел желанием таким мстителем становиться. И на то, что кто-то с другого факультета решится взять на себя такую миссию, тоже рассчитывать не приходилось — по словам самого умного юноши с потока вероятность подобного исхода составляла всего 50%.
Не вынеся этого давления (а ей казалось, что каждый расстроенный вздох товарищей предназначен именно ей), Кристина решила отправиться в библиотеку, но и в любимом королевстве книг и пыли неожиданно не нашла покоя. Все те же две строки мельтешили перед глазами, как будто буквы спрыгнули с бумаги и начали играть в догонялки по листу; мысли то и дело возвращались туда, в гостиную, и наполняли сердце тревогой. Все так расстроены, и это она виновата — но она же хотела как лучше! А что, если все все-таки узнают, что она сделала? А что, если кто-то решит так же поступить на настоящем, взрослом соревновании по квиддичу, а его поймают и арестуют? Это тоже она будет виновата, она ведь подала плохой пример! И если все все-таки как-то пронюхают, чьей это палочки дело, то, наверное, одним только устным замечанием и исключением из школы дело не кончится. Это же настоящее мошенничество! Нападение на человека вне дуэли! За такое, должно быть, сразу в Азкабан — ах, Азкабан! Если у нее заберут воспоминание о запахе старых книг и Филомене, то, наверное, она умрет — просто зачахнет от тоски — и так ей и надо, так ей и надо, ах, до чего же беспокойны сегодня строчки!
Опасаясь испортить книгу каплями слез, Кристина закрыла ее и убрала на полку — так и не дочитав до конца. Покидая библиотеку, она словно чувствовала на себе осуждающий взгляд этой книги, бросавшей в спину тяжелые оскорбления, и от этого чувства ей становилось еще паршивее.
Библиотекарка только бросила в спину небрежное: "Грустный конец?", на что Кристина ответила согласным всхлипом и побежала вон.
Ноги сами собой несли куда-то вниз, под землю, туда, где ей, преступнице, самое место — в темницу! Через пелену отчаяния она даже не слышала музыки, от грохота которой стонали старые стены, не замечала ярких вспышек, сыпавшихся с обычно слабо горевших волшебных светильников. Осознание пришло ей только в самом конце, когда она обеими ногами угодила в лужу чего-то липкого, разлитого за порогом, и пришлось постараться, чтобы оторвать ноги от пола и не остаться при этом без туфель.
Вход в гостиную Слизерина почему-то стоял нараспашку. Изнутри действительно доносилась громкая музыка — целый оркестр без единого музыканта висел в воздухе и так усиленно выдавливал звуки, что на скрипке уже порвались три струны, а контрабас едва не потрескался от натуги. Под эту музыку не менее яростно выплясывали ученики; они были покрыты потом, их одежда сбилась и кое-где уже темнела от пятен, но улыбки на их румяных лицах светились ярче солнца; и если присмотреться, то народу здесь было явно побольше, чем училось на всем факультете. В танцующем под ручку с девушкой парне Кристина даже узнала одного своего товарища и растерянно ахнула, а смысл распахнутой двери в гостиную все-таки до нее дошел: на празднование победы Слизерина оказались приглашены все желающие.
Мимо пробежал эльф с испуганным лицом и подносом на голове; Кристина успела схватить с этого подноса стакан и поднести к лицу. Пахло странно, сладко, но в то же время как-то волнительно; она решила пока не пить, но в стакан вцепилась мертвой хваткой, решив, что так будет меньше привлекать внимание.
Впрочем, почти сразу же загадочное зелье потекло по пальцам: танцующие пихнули ее в спину и извинялись добрых десять минут, заливаясь смехом и слезами эйфории; затем она подскользнулась на ею же разлитом напитке и упала на руки какого-то парня с Гриффиндора, позвавшего танцевать, но сумела выбраться, закидав парнишу кипой оправданий. В подземелье почти не осталось воздуха, весь кислород поглотили смех и танцы; радость и эйфория словно обратились в единый организм, дергавший за ноги и руки, заставляя танцевать, растекавшийся по телу ядом счастья, и даже сновавшие между танцующих людей эльфы начали приплясывать на ходу; но у Кристины, похоже, был иммунитет к влиянию этого организма. Она чувствовала себя ужасно глупой; глупо протискивалась среди чужих тел, зачем-то бестолково сжимая в руках полупустой стакан, глупо пялилась в стороны, разыскивая знакомую фигуру. Глупая, глупо; ей не нужно было сюда приходить, не нужно было все это затевать; ей стоило остаться в библиотеке и никогда в жизни не выходить на поле.
Гостиная закончилась так резко, что Кристина даже не успела это осознать и впечаталась в стекло. В самом деле — мгновение назад ее от стены отделяло как минимум десять шагов, а тут вдруг она вынырнула из-за спины какого-то выпускника и раз! Вот уже и стекло. Чудом не раскололся от удара стакан в руке, от разлитого по себе напитка блузка стала липкой и неприятной, духота кружила голову почти так же, как алкоголь; прижаться лбом к холодному стеклу вдруг оказалось даже приятно. А она и не задумывалась раньше о том, что Слизерин находился ниже уровня озера, и что его студенты могли вот так смотреть в толщу воды, словно в огромный аквариум; прямо перед глазами Кристины проплывали рыбки, заинтересованные мешаниной людей за стеклом, колыхались спокойно водоросли, в донном песке копошились какие-то сомики, поднимая маленькие облачка песка. Нет, пожалуй, это вовсе не Слизеринцы могут наблюдать за рыбами в свободное время, нет-нет; это рыбки, проплывая по своему темно-синему царству, имеют возможность иногда остановиться у стеклянной преграды и понаблюдать за тем, как там поживают эти глупые люди. Столько всего они, рыбы, видели, столько событий наблюдали; праздники, победы, печали, войны; перепуганных первокурсников, плачущих от желания вернуться к маме, высоченных выпускников, ревущих из-за тоски по ушедшим школьным годам. Профессоров, явившихся, чтобы успокоить очередную вечеринку, и даже тех из них, кто пришел потанцевать вместе со студентами. Поцелуи, подаренные украдкой, под покровом ночи, объятия истинной, искренней дружбы, подаренные друг другу на прощание и слезы встречи, принесенной новым учебным годом. Столько всего, и нет этим событиям конца; только рыбы все плывут, плывут спокойно по своим делам, и все эти волнения, чаяния, надежды и разочарования, все это им, рыбам, кажется настолько ничтожным, что и внимания не заслуживает. Не дольше секунды. Не больше взгляда.
— Эй, ты что, пришла на рыб посмотреть?
Волосы у Филомены стояли ежиком, глаза пьяно блестели; ступая, она держалась за стекло пальцами и слегка припадала на правую ногу, но когда расстояние между ними стало меньше вытянутой руки, взгляд ее отвердел, а шальная улыбка сменилась плотно сжатыми губами.
— Кристина?
— Я просто пришла поздравить с победой...
— Это неправда — ты плакала.
В стекле отражались их лица и буйство толпы, развернувшееся за спинами; серебристая рыба подплыла, как будто пытаясь заглянуть Кристине в глаза, но передумала и круто развернулась через голову, словно сочтя двух девушек по ту сторону совершенно безынтересным зрелищем.
— Просто грустная книжка попалась, — солгала Кристина, — сейчас-то я уже не плачу.
Ложь, ложь, ложь на лжи; воистину, один маленький обман рождает целое полчище себе подобных.
— Мне... очень приятно, что ты пришла, — заговорила Филомена, сделав еще шаг вперед. — Это ведь благодаря тебе я могу сегодня праздновать...
— Твои заслуги больше, вы ведь все-таки отлично играли.
— ...и я знаю, что тебе было нелегко решиться на тот поступок...
— Не говори об этом! Не вслух!
— И что ты сделала это из самых светлых чувств.
Озеро за ними дрогнуло, вода потемнела; от дна к холодному небосводу поднялись всполохи песка, рыбы бросились в разные стороны, некоторые врезались в стекло, и их тела вместе с беспорядочными песчинками сложились в сложные узорчатые орнаменты страха. Теперь уже невозможно было разглядеть мирную жизнь озера, теперь за стеклом стояла только ночная чернота, рельефная от песка и ила, и казалось, что смотришь не в воду, а в концентрированную, сгущенную ночь.
— Я хотела сказать "спасибо", — продолжала Филомена. — Я думала, конечно, что выберу для этого более красивый момент; но кажется, тебе сейчас нужны эти слова. Спасибо...
Кристина заметила, что за стеклом разлилась тьма; теперь ее бледное лицо с блестящими от возбуждения глазами отражалось слишком ясно, неотвратимо настигало сердце опасение, что за тьмой озера может скрываться что-то ужасное. И в самом деле; она заметила, как что-то белоснежное, похожее на шелковую ленту, мелькнуло совсем близко к стеклу и снова скрылось в спасительной тьме, и в этот момент даже драгоценные слова Филомены лишились своего смысла — в этот момент ее полностью покорил страх.
— Филомена, ты глянь, что с озером?
— А, не бойся, — она прислонила ладонь к стеклу и всмотрелась в темноту. — Сейчас появится.
И не успела она договорить, как появился. Песок немного осел, свет луны пробился через толщу тьмы и осветил мутные воды; прямо напротив девушек, словно заглядывая в гостиную, как в аквариум, показался исполинских размеров белый кальмар. Его длинные щупальца в самом деле напоминали белоснежные ленты, на вытянутой, похожей на наконечник стрелы голове торчали два круглых глаза, неподвижно глядевших на людей. Кристина ахнула и отшатнулась от окна так же, как рыбы отшатывались от своего короля; кальмар завис еще на мгновение, покачивая раскинутыми в стороны щупальцами, но затем зрелище ему все же наскучило, и могущественное создание оттолкнулось от стекла и поплыло вдаль. Песок уже почти совсем осел, и теперь озеро просматривалось достаточно хорошо, чтобы увидеть, как кальмар ложится на другое место на дне и дожидается, пока буря совсем уляжется, чтобы поднять ее снова.
— Жуть, — вздохнула Кристина.
— А я думаю, это хороший знак, — призналась Филомена. — Думаю, она пришла сказать, что я приняла верное решение.
— "Она"? С чего ты решила, что это самка?
— Просто мне так кажется, — Филомена махнула рукой и почти любовно уставилась на то место, где чудовище устраивалось на новый ночлег. — Знаешь, я решила, что не хочу расставаться с тобой на два года.
— В смысле?
— В прямом.
— Значит, завалишь экзамены и останешься на второй год? Такое вообще бывает?
— Нет. Я планирую подыскать себе работу в Хогсмиде, — раскрытой ладонью Филомена прочесала свои волосы и попыталась сделать серьезное лицо. — Я привела свою команду к победе. Думаю, в лавке с метлами меня согласятся принять на должность продавца. Уж в метлах я понимаю!
— Слишком серьезное решение, чтобы принимать его ради кого-то, — заметила Кристина; ей почудилось, что ее собственная роль в жизни подруги несоразмерно велика. — Разве у тебя не было других планов? Путешествия? Америка?
— Это же всего лишь на два года! И мы с тобой сможем видеться на выходных. И я буду ходить на школьные матчи, пригляжу за малышами из команды. А потом, когда ты тоже закончишь школу, мы сможем отправиться куда-нибудь вместе — вдвоем — далеко-далеко...
— Вдвоем? — переспросила Кристина; прежде это слово, как будто, не имело никакого веса — в самом деле, в чем разница, вдвоем или, например, вчетвером? — но в этот момент, в это мгновение, в этой гостиной и в этом дне, крошечное слово вдруг обрело вес в тысячу тысяч тонн. Вдвоем.
— Конечно, если ты захочешь.
Буря за стеклом улеглась; вода стала прозрачной, пронизанной светом луны, спокойной и мирной, и рыбки снова подплывали к стеклу, заглядывая в гостиную с таким видом, словно не было никакой паники, словно на дне озера не покоилось чудовище, способное вмиг перевернуть с ног на голову спокойное течение их жизни.
— Думаю... захочу. Думаю... так будет хорошо.
Она заглянула в глаза Филомены и как будто хотела сказать что-то еще, что-то важное, что-то необходимое; но между ними рухнул незнакомый веселый паренек, запнувшийся о собственные ноги, и грохот удара его головы о стекло оказался предсмертным стоном момента.