Хогсмид — мрачное место, если ходить туда совсем без денег.
В то время как ее одноклассники и знакомые до резей в животе объедались конфетами, Кристина могла позволить себе разве что завистливые взгляды и горькую зависть, но сколько бы она ни зыркала в сторону довольных товарищей, тяга к сладкому почему-то не уменьшалась. Конечно, друзья были готовы поделиться с ней конфеткой или кусочком шоколада, зазывали с собой обещаниями купить все, что ей понравится, уверяли, что прекрасно осознают ее ситуацию и все такое; но Кристина происходила из семьи людей небогатых, зато преисполненных гордостью, и чувствовала что-то унизительное в желании друзей поделиться радостью. К тому же, еще на первом году обучения, она однажды все-таки сдалась и взяла у старосты факультета одну-единственную конфетку Берти Боттс, и, само собой, ей попалась конфета со вкусом рыбьей требухи. Очевидно, это был явный намек на то, что не следует баловаться чужими сладостями, даже с разрешения; и с того момента она плотно утвердилась в своем нежелании угощаться у друзей и непереносимости всего рыбьего. Так что походы в Хогсмид для нее никогда не были ни привилегией, ни даром; напротив, она старалась всячески отвязаться от товарищей и остаться в библиотеке, тем более, что в дни, когда вся школа уходила веселиться, там бывало особенно мирно.
Почему тогда, еще на первом году, она приняла конфету от Филомены?
Очевидно, еще с первой встречи с этой девушкой стало ясно, что с ней все иначе. И сама Кристина рядом с ней — другая, не та девочка, прятавшаяся среди книг от всего мира. Не трусиха, не робкая тихоня. Другая. Прекрасная.
Лавка торговца метлами, без преувеличений, могла бы стать магазином мечты для любой средневековой домохозяйки. Здесь встречались метлы всех цветов и размеров, несуразно длинные, нелепо короткие, густые до такой степени, что в их прутьях можно было заблудиться, как в лесу, или же настолько лысые, что, казалось, такая конструкция ни за что не взлетит в воздух — однако каким-то образом взлетала. Помимо основного товара в ассортименте были и аксессуары: полироли, запасные шнурки и бечевки для перевязки, подвески и брелоки для украшения, даже новинка на рынке — аппликации, с помощью которых нормальное древко метлы превращалось в настоящее безобразие, покрытое светящимися в темноте звездами и блестящими цветочками — жуть и прелесть в одном флаконе. А еще, как радостно орала говорящая вывеска, в лавке теперь можно было сдать на починку метлу любой степени поврежденности — и в течение недели красавица вернулась бы к своему хозяину в состоянии близком к новому. Эта вывеска появилась здесь примерно год назад — где-то через месяц после выпускных экзаменов Филомены.
Волосы у нее успели слегка отрасти, так что теперь, когда она наклонялась над столом, пряди лезли в лицо, и она убирала их назад тоненьким черным ободком, и кончики прядей торчали из-под него, как колючки у дикобраза. Разглядывая разложенную на клеенке метлу — Кристина узнала любимого "скакуна" нынешнего капитана Гриффиндора, врезавшегося в последнем матче в трибуну на полном скаку — она хмурила брови, и от этого на ее лбу пролегала глубокая озабоченная складка, но веселый взгляд ее глаз подсказывал, что все-таки это занятие ей по душе — просто случай попался уж очень серьезный.
Услышав звон колокольчика над дверью, хозяин лавки вырулил из подсобки и бодрым шагом направился к вошедшей, но узнал ее на полпути и так же бодро двинулся в обратный путь.
— Филомена, — бросил он небрежно через плечо, — это к тебе.
Она выпрямила спину, и ее позвоночник неприятно хрустнул — должно быть, не один час она провела склоняясь над столом, изучая масштаб повреждений и продумывая, как лучше всего было бы с ними разобраться. Лицо ее осветилось улыбкой, стоило ей увидеть Кристину, и она обошла стол, чтобы обнять подругу, а та с радостью шагнула в раскрывшиеся объятия.
— Я серьезно: мне нужно все-таки купить у вас что-нибудь, иначе твой начальник однажды не выдержит и выставит меня вон.
— Глупости не говори, — хмыкнула Филомена, — если будет выпендриваться, я от него уйду и собственную мастерскую открою, а его бизнес такого удара не перенесет! Я серьезно!
Обе снова обошли стол и взглянули на пострадавшую метлу; Кристина двумя пальцами приподняла крупную щепку, положенную на клеенку рядом с тем местом на древке, где ей полагалось быть, и произнесла:
— Да, когда он врезался в трибуну, я подумала: вот будет для Филомены работа!
— В трибуну врезался? — переспросила та, посмеиваясь, — надо же, а мне сказал, что оно само развалилось, и что это производственный брак. Мол, ничего не знаю; спать уходил — нормально было, а проснулся — и вот.
— Да, а еще Гриффиндорец, — фыркнула Кристина. — И ты ему поверила? Поверила, да?
— Знаешь, я все-таки в метлах немного понимаю, — загадочно произнесла она. — Но с твоими показаниями, птичка, я, думаю, смогу спросить с него немного больше денег за ремонт. А не надо было врать!
— А не надо было врать...
Кристине казалось, что она провела в лавке от силы минут пять, но наручные часы — подарок матери на последний день рождения — неумолимо намекали, что уже седьмой час, что пора возвращаться в школу, да и желудок напомнил, что пропустить ужин было бы совсем некстати. Прошли те годы, когда она могла спокойно существовать на одном лишь завтраке, и молодость, сменившая юность, привнесла в жизнь зверские аппетиты.
— Осталось два месяца, — произнесла Кристина, прощаясь с подругой. — Два месяца, экзамены, и я уеду.
— Если будешь целыми днями торчать в лавке, то далеко со своими оценками не укатишь, — возразила Филомена и сама же рассмеялась этой шутке. Кристина хмыкнула, но больше из вежливости; Филомена закатила глаза и несильно пихнула ее локтем в бок.
— Я имею в виду: не забывай зубрить, Когтевран.
— А сама-то ты много зубрила?
Слово "Слизерин" застряло в горле; с выпуска Филомены прошло два года, и как будто бы уже не имело особого значения, какой факультет она оставила позади, а почему-то все равно становилось страшно от одном лишь воспоминании о зеленых галстуках и окне в озеро.
— А после, — Филомена как будто не услышала этой заминки; достала палочку, взмахнула и заставила все метлы встать в ровный ряд да еще и самим на себя повязать покосившиеся ярлычки с ценами, — а после мы отправляемся путешествовать. Я верно помню?
Кристина замялась; прежде путешествия, как и экзамены, представлялись невнятным, полупрозрачным миражом, маячащим где-то там, впереди, в будущем, но никак не здесь, не вот этим летом, уже успевшим прогреть воздух в аудиториях школы. Конец учебы означал не только конец скучных уроков по истории магии и экзаменационной лихорадки; для нее он так же значил встречу лицом к лицу с нищетой, неопытностью и ужасающим огромным миром.
— Не знаю, — призналась она тихо. — Прости, я помню, что мы договаривались... да. Но тогда я как-то не продумывала все до деталей. Не задумывалась, а на какие деньги мы все это устроим, что будем есть...
— Ты что же, думаешь, я просто так эти два года в лавке спины не разгибаю?
— Ну не будешь же ты все за меня оплачивать, в самом деле?
— Почему не буду? Очень даже.
— Это глупости, Филомена; то есть, зачем тебе это сдалось?
Хозяин лавки уже ушел, доверив работнице закрывать ее на ночь. Дверь уже была заперта, так что с улицы никто не мог войти внутрь, и хотя сумерки еще не успели смениться ночью, но внутри было достаточно темно, чтобы даже через стеклянные витрины никто из прохожих не сумел бы увидеть творящееся внутри. Короче говоря, Кристина и Филомена были словно прикрыты магической пеленой невидимости, и обе знали, что те события, которые грозились вот-вот произойти, останутся только между ними.
Поэтому Филомена позволила себе подойти ближе, поэтому Кристина не испугалась и не попыталась отступить. Поэтому руки так уверенно легли на ее плечи, и Кристина увидела торчащие из-под ободка прядки так близко, а на губах ощутила чужие губы — и бесстрашно закрыла глаза, не вздрогнув, не отстранившись. Кажется, на самом-то деле она всегда это знала — или не знала, но чувствовала где-то в самой глубине сердца — а может быть, и сама хранила в душе эту идею еще с того дня, когда высокая и красивая девушка в зеленой форме протянула ей конфету, заметив, что смешная первокурсница весь день не вылезала из библиотеки. Может именно поэтому Кристина так рисковала, чтобы принести подруге победу. Может именно из-за этого чувства в такие яркие и дружелюбные краски окрашивался Запретный лес. Может это именно оно победило тот страх, внушаемый в сердца детей зеленым цветом, страх перед темным, переполненным людьми подземельем, страх перед наказанием, исключением, осуждением...
— Понимаешь теперь? — не отстраняясь, спросила Филомена. — Если ты со мной не поедешь, то я даже и не знаю, куда себя тогда деть...
— Понимаю.
— Отец за такое точно по головке не погладит. И не в том даже дело, что девушка, — продолжала она. — Дело в крови. Для них, для старших, кровь — это самое важное. Пускай война уже давно прошла, люди не меняются.
— Я знаю.
— Но мне-то наплевать! Я не хочу, чтобы кровь разлучила нас — я не хочу тебя лишиться...
— Плевать на кровь, — кивнула Кристина. — Плевать на все. Ты, я, после стольких лет... Как бы это... понимаешь...
— Слышу красноречие Когтеврана!
Кристина рассмеялась, но в этом смехе эхом отдавались слезы. Не обиды, не ярости, а скорее облегчения, радости и немного — или много — страха. Жить стало еще страшнее, тревожных мыслей разом оказалось в три раза больше, чем было; теперь не только безденежье нависало над головой тяжелым пологом, но и презрение общества, и неприятие, и месть благородной семьи, и все-все-все; и может быть, она расплакалась бы прямо там, если бы рядом не было Филомены, если бы она не обняла вдруг за плечи сильной рукой, прижимая к себе.
— Кажется, я тебя немножечко шокировала, — прокомментировала она в воздух. — Извини. Это тебя ни к чему не обязывает.
— Не в этом дело. Я... — красноречие Когтеврана, да? — Я счастлива и испугана, ну, одновременно. А если твоя семья будет против? А если они кого-нибудь за тобой пошлют?
— Тогда я, раз! — Филомена, не ослабляя объятий, вытащила палочку и высунула ее кончик из-под мышки. — Фьюх! И всех побежу.
— Нет такого слова, "побежу".
— Ура, ты наконец-то зазвучала, как тебе положено!
Они расстались, до следующего выходного, до следующей встречи, но в душе по-прежнему чувствовали близость друг друга. Школа, еще недавно казавшаяся такой пустой без подруги, вдруг снова обрела жизнь и смысл; ежедневная однообразная работа в лавке вдруг стала лишь небольшой помехой, едва достойной внимания. Дни шли, переваливаясь, цеплялись друг за друга, раскалялись от зноя и перетекали в такие же душные ночи, но оказалось, что ни жара, ни экзамены не имеют над твоим настроением власти, если ты влюблена. Ослабевает колдовство одиночества, если знаешь, что тебя кто-то ждет, расцветает таинственными цветами ночь, проведенная за учебниками, если в сердце живет уверенность, что она тоже сейчас не спит и думает о тебе. И пускай жестокое время заберет краски у воспоминаний о пережитом вместе, пускай годы заставят чувства поблекнуть, а в характере усугубят негативные черты; история, начавшаяся в стенах пыльной библиотеки, будет продолжаться.