В освещенном лампами воздухе красивым воздушным кружевом плавала пыль. Это был совершенно особенный, сладкий подвид пыли — пыль библиотечная, книжная, пропитанная ароматом бумаги, взлетевшая с шершавой поверхности страниц, лежавшая затейливыми орнаментами на полках. Многие книги оказались даже рукописными, и если прижаться носом к корешку таких экземпляров, то, помимо дорогих сердцу привычных ароматов, можно было различить и тяжеловатый запах старых чернил, а иногда и кожи, из которой делали в древности обложки. Такие книги особенно приятно держать в руках, чувствуя пальцами натянутость и упругость материала, представляя, сколько тысяч рук касались этих обложек до сегодняшнего дня, сколько восторженных глаз видели эти страницы; и особый шик — найти книгу ярко-зеленого цвета, потому что ходит легенда, что их обложки ядовиты.
Но, конечно, никто не ходит в библиотеку затем, чтобы тыкаться носом в корешки и разглядывать завитки пыли, резвящиеся в воздухе. Нет, что за вздор? Конечно же, сюда нужно приходить ради чтения; на старых полках помимо научно-волшебной литературы непременно затесались один-два романчика, то ли принесенных кем-то из бывших учеников, то ли нарочно включенных в библиотечный фонд, чтобы дети не дурели от скуки по выходным. А они дурели, и еще как; через высокое стрельчатое окно в читальный зал долетали отголоски тренировки с поля; там игроки в квиддич орали до одури и так сильно швырялись этими своими мячиками, словно мечтали разбить друг другу головы, словно мозги соигроков были их излюбленным десертом к обеду. Неспокойно бывало и в коридорах; там приходилось уворачиваться от чьих-нибудь ловушек, бороться с непоседливыми призраками, бегать за двигающимися лестницами, уворачиваться от слишком активных пушишек с их длинными языками. Короче, жуть; зато здесь, в библиотеке, наряженной в торжественный яркий свет и тишину, дышалось свободно, и можно было почувствовать себя в полной безопасности.
Если бы можно было вообще не выходить из библиотеки!
Впрочем, не сказать, чтобы ее кто-то выгонял. Утром выходного дня она стояла под любимыми дверями еще до открытия, изучая узоры на ручках, которые уже знала наизусть и могла зарисовать с закрытыми глазами. Приходила библиотекарка, спрашивала почти ласково: "Девочка, ты хоть позавтракала?", и, получив короткий кивок, впускала внутрь. Обычно первым делом она сдавала те книжки, которые взяла себе на ночь, а затем отправлялась за новыми, садилась в читальном зале и сидела на одном месте до восьми, даже не замечая, как сильно затекли ноги, и что туфли стали странно жать. К этому времени уже заканчивался ужин, так что приходилось идти спать голодной, живя на одних только завтраках; впрочем, если бы директор разрешил открывать библиотеку пораньше, она и на завтраки бы, наверное, не ходила.
Да, хорошо было в библиотеке! Спокойно, уютно; ее излюбленное место находилось позади статуи одного древнего волшебника, так что входившие в читальный зал дети могли ее даже не заметить. Она-то не замечала их точно, если только они не орали во все горло; орущих, к счастью, быстро выгоняли, так что их тоже можно было смело игнорировать.
Некоторые дети, они ну просто невыносимы. Их бывает слышно еще от двери; по залу раскатами грома проносятся восклицания: "Ты видел, как я ему зарядила бладжером?", или: "А я считаю, что кубок в этом году наш"; на них мокрая от росы спортивная форма, волосы убраны назад, чтобы не лезли в лицо при полете, с ботинок стекает грязь. У них раскрасневшиеся лица и блеск в глазах, здоровый, заразительный блеск; их улыбки напоминают улыбки сумасшедших. Стараясь сконцентрироваться на чтении, она молилась, чтобы ребята зашли взять пару учебников и тут же ушли, а не садились в читальный зал; но под их шагами скрипнула лестница, и надежды растаяли в пыль. Какой прок идти в библиотеку сразу после тренировки? Вот даже не помыв голову?!
Вся команда ввалилась в ее обитель и расположилась вокруг самого крупного стола. Она лишь мельком на них взглянула: зеленые шарфы, черные кожаные перчатки, на парнях постарше — только футболки, свитера отброшены на спинки стульев несмотря на прохладу, на девушках — мантии или джемперы, некоторые зябко натягивают на пальцы рукава. По столу перед ними валились книги, взятые целой стопкой; переговариваясь, хохоча и иногда вворачивая неприличные словечки, команда принялась хвататься за обложки, листать и дергать, тыкать в текст пальцами и громко зачитывать фразы, казавшиеся им особенно удачными. Пока, наконец, один из них не вскочил, потрясая над головой раскрытой книгой, и не проорал не своим голосом:
— Восемьдесят восьмой! Я вам сказал, это был восемьдесят восьмой! А вы: "девятый, девятый"...
"Девятый, девятый"! Товарищи передразнили его, не желая признавать свою ошибку, покатились со смеху, как будто не было на свете ничего смешнее слова "девятый". Но их смех не был очень уж обидным — змея не кусает саму себя за хвост — и "девятый" смеялся вместе с ними, а ребята похлопывали его по спине и смахивали слезы, так что скоро и другим детям в библиотеке стало казаться, что "девятый" — это очень смешно. И она захихикала тоже, не поднимая глаз от своей книги — в самом деле, они думали, восемьдесят восьмой, а он — девятый!
Интересно, это про год? Или номер игрока? Или что?
Команда еще задержалась, выискивая интересные факты о квиддиче на страницах книг. Теперь стало немного тише, и она снова погрузилась в чтение; когда же, закончив книгу, она подняла глаза, стол команды был уже пуст, только книжки валялись на нем, брошенные и забытые. Встав и вздрогнув от хруста в своих ногах, она подошла к этому столу, собрала забытые тома, словно потерявшихся котят, прижала к груди и поспешила вернуть на место — туда, где был их дом, туда, где им надлежало быть, в компании себе подобных. Ну, а потом вернулась на свой стульчик за статуей с новой подружкой — теперь это была книжка про волшебников в Древнем Египте, и сами эти два слова — "Древний Египет" — будоражили сердце.
— Ты что, ты вообще с места не сходишь?
Оказывается, пока она читала, к ней подошла незнакомая девушка. Судя по тому, что книжка уже была готова на половину, прошло как минимум несколько часов; оторвав глаза от строк, она уставилась на незнакомку и с некоторым смятением увидела зеленую мантию на ее плечах. Ну понятно. Вот-вот над ее головой разорвется хлопушка, или в рукав ей кто-нибудь засунет таракана — плавали, знаем.
— Я спрашиваю, ты что, тут весь день просидела? — громче спросила девушка. — Я видела тебя, когда мы с ребятами пришли утром. Мы-то думали, восьмой, а оказалось, девятый...
Обе посмеялись, и у обеих этот смех звучал как-то натянуто. Одна боялась, что ее сейчас обидят; другая не до конца осознавала, зачем вообще все это затеяла.
— Короче. Синий галстук еще не значит, что можно вообще из библиотеки не выходить, — высказалась все-таки Слизеринка, засовывая руки в карманы мантии. — Давай, подруга. Хоть ешь иногда.
В воздух взлетела шуршащая упаковка конфеты. Неловко отскочив от поднятых рук, конфета стукнулась о колено и упала на пол у ботинок; девушки растерянно уставились на нее, словно обе не могли решить, что теперь с этим делать. Но желудок собрал остатки гордости и все-таки напомнил о себе; пришлось нагнуться, подобрать конфету, отряхнуть фантик и развернуть.
А еще сказать:
— Спасибо.
Слизеринка махнула рукавом, как будто отгоняла летнюю мошкару.
— За питанием детей надо тщательно следить — это все знают.
Конфета оказалась с молочно-вишневым вкусом, и пока сладость растекалась на языке, а желудок требовал ну хотя бы картошки, с губ сорвалось:
— А тебя как зовут?
Слизеринка уже собиралась уйти. Она была старше, храбрее, выше; она играла в квиддич, готовилась к экзаменам и пыталась не вылететь из школы за хулиганство, так что совершенно не считала нужным разговаривать со всякими там маленькими книжными червячками. И конфету бы ни за что не дала, если бы не мимолетная слабость...
— Ну Филомена, — все-таки сказала она, стараясь придать лицу подчеркнуто-строгий вид.
— Очень приятно. А я — Кристина.
— Какое... Обыкновенное имя.
Повисло непроизнесенное: "маглорожденная?", и Филомена ушла, размеренным, спокойным шагом, а Кристина опустила взгляд на книгу, отгоняя от себя накатившую откуда-то волну печали. Библиотека имела вкус бумаги, пыли и чужих прикосновений, а печаль, оказывается, напоминала вишню с молоком.