Сольер забыл что-то очень важное.

Он смотрел в зеркало так долго, что забыл, что должен был там увидеть. Надеялся, что «если долго смотреть в бездну — бездна начнёт смотреть в ответ», и это не сработало. На него всё ещё смотрел он сам, потерянный и глупый.

Его знания ограничивались пониманием того, где он и зачем, а также — что за человек вечно ошивался рядом с ним. То — его брат, Армель. Он помнил только имя. А ещё — что они умерли в один день. Кажется, их казнили.

Кто?

За что?

Он не понимал, отчего брат его так боялся. Армель каждый день смотрел на него так тяжело, что со временем Сольеру начало казаться, что с ним что-то не то, что у него на лице что-то, чего он сам не видит.

Мысли медленно превращались в кашу, спутанную паутину, в которую никак не желали попадаться мухи-воспоминания. Иногда не помнить чего-то — к лучшему, но для Сольера это было пыткой. У него отобрали всё — не только жизнь, но и память. Даже начальство беспомощно пожимало плечами:

— Наверное, что-то произошло во время отката, — сочувствующе покачал головой врач, Флорендо, — Может быть, память ещё вернётся, но я никак не могу на это повлиять. Мне правда жаль.

«Все жалеют меня, но никто не хочет принять таким, каким я получился. Даже я сам.»

Он не знал, зачем тянулся к своим воспоминаниям. Что-то подсказывало ему, что не стоило, и всё же то была его часть, от которой он не мог отказаться.

Кто бы мог подумать.

Кто бы мог подумать, что однажды он смирился с тем, что ему дана новая жизнь, а следовательно, о старой и в самом деле можно было забыть.

Кто бы мог подумать, что память вернулась к нему в тот же день.

Кто бы мог подумать.

Адская боль обратила всё время, проведённое в этом месте, в пыль, а все его старания стать лучшей версией себя, которую он мог бы любить, вырвала с корнем. А ведь он делал успехи, нашёл для себя новые интересы, начал общаться с местными и на удивление легко находил с ними связь; ему казалось, что он многим нравился.

Но когда он смотрел на свои руки, он видел бесконечный узор шрамов, просвечивающий сквозь плотный слой крови, уже въевшейся в его конечности по самые локти.

Он вспомнил, кем он был.

Чуть позже до него дошло, что у него не осталось левой руки. Он попытался поднять её, пошевелить ею — но обнаружил лишь ошмётки материи.

А он и не сразу понял.

Но его это волновало в разы меньше, чем то, что он вспомнил.

Покончив с миссией, он вернулся в штаб, где проживал с братом.

Но как он теперь должен был называть этого человека братом? Как он вообще мог на него смотреть сейчас без желания стереть с лица земли?

Он ненавидел себя за такие мысли, но всё же хотел поговорить.

— Ты знал?

— Я...

Армель отшатнулся. Сольер понимал, что выглядит пугающе, но не мог ничего с собой сделать.

Именно таким он был на самом деле.

— Ты помнил всё это время и не сказал мне?!

— Я хотел! Хотел, но не знал, как я могу это объяснить!

— И ты делал вид, что ничего не было, — выплюнул Сольер.

Армель не мог спорить.

Потому что Сольер был прав.

Сольер в самом деле был машиной для убийств, которую в нём воспитал собственный брат.

Их родители были троюродными братом и сестрой.

Д'Эстре держали в руках огромный регион своей родины. И в том им способствовал страх. Манипуляции. Заполненный непокорными подвал. Мясо, которое они подавали беднякам, страдавшим от голода, не принадлежавшее животным. Стройные ряды заполненных тёмно-красной жидкостью бутылок.

И всё это было построено его руками.

По велению Армеля.

— Что... Что произошло? — он сглотнул, — Твоя рука... Я...

— Молчи, если тебе нечего сказать. Разберусь без тебя.

— Брат, постой...

— Не зови меня так. Меня тошнит от тебя.

С рукой действительно нужно было что-то сделать, но сперва он хотел опомниться. Если это вообще было возможно.

Он провёл вечность, лёжа на свалке. Металлический привкус на языке и болезненный дискомфорт в спине казались родными. Боль притупилась, и вскоре он перестал обращать на неё внимание.

Но боль в сердце осталась.

Он соврал.

Он не ненавидел Армеля, его не тошнило от его вида — напротив, он скучал. Не потеряй он память, он бы убил его раньше, чем тот сам попытался — а он пытался, Сольер знал об этом. Сейчас они были как никогда близки, но при жизни они бы никогда не добились этого.

И всё же...

В том, что Сольер был Сольером, была не только вина его брата, но и его собственная.

Он понял, что Армель изменился.

Он отпустил.

Он не пытался держать всё под контролем.

Он не стремился вновь подмять брата под себя — а тот бы и не стал возражать.

Возможно, он изменился тоже.

Он ненавидел прежнего себя.

Теперь ему предстояло построить нового — на пепелище того, что осталось.

— Фло, посмотрите, пожалуйста.

Он повернулся к врачу левой стороной туловища. Его брови взлетели на лоб, а зрачки сузились:

— Господи, какой ужас... Сначала Армель, теперь ты... — он судорожно сглотнул, — Как... Как давно это случилось?

— Давно.

— И ты только сейчас до меня дошёл?..

— Память вернулась.

Фло замер и медленно моргнул, не в силах поверить своим ушам.

— Правда?

— Да. Мне нужно было... это осмыслить, — признался он, — С этим, — он качнул обрубком плеча, — ещё можно что-то сделать?

— Да, да, конечно! Лучше скажи, — врач вновь сел напротив, уже с какими-то механизмами для стабилизации в руках, — как ты?

— Думаю... Думаю, лучше.

— Хорошо... Я не смогу сделать руку точно такой же, какой она была, но постараюсь сделать её максимально похожей на правую, годится?

— Годится. Только...

Он закатил рукав, демонстрируя шрамы. Он знал о происхождении каждого из них.

— Оставьте на ней похожие шрамы. Пожалуйста.

Флорендо поправил очки, и Сольер невольно задумался, что ему давно стоило бы купить новые — эти так и норовили рассыпаться в любую секунду.

— Сделаю всё, что в моих силах.

Он вернулся в штаб через несколько часов — у врача он провёл полдня, работа по восстановлению руки оказалась крайне кропотливой, но результат его более чем удовлетворил. Прежде чем войти, он постучал. На двери был молоток, но он ударил по ней кулаком.

— Кто это? — голос Армеля из-за двери звучал убито.

— Это я.

Судя по звуку, что-то упало.

Армель кое-как отпер дверь.

— Что...

Сольер стиснул его в объятиях.

— Я вернулся.

Его плечо тут же намокло.

— Мне так жаль... Я... Я правда...

— Не объясняй ничего, — он погладил брата по макушке, — Я всё понял. Прости, что повёл себя как идиот.

— Это нормально! Не знаю, как я бы повёл себя, будь я... — у Армеля кончился кислород, который ему, правда, и не нужен был, и он вновь расплакался.

— Ничего, порядок. Главное — мы изменились.

— Мы изменились... — повторил он бездумно, будто пробовал эту фразу на вкус.

Им предстояло много работы.